5

Только недавно прошло в московском клубе неожиданно бурное обсуждение андреевского «Иуды Искариота» и различных версий того, для чего же затевалось распятие, и было ли предательство вообще, как я берусь читать эту книжку (не могу сказать, что неожиданно для себя берусь, ибо давно хотел, но всё же внезапно) – и узнаю ещё один взгляд на эти события.

Интересна сама идея Шмитта осветить их с точки зрения Пилата. И даже форму он выбирает необычную: вместо того, чтобы вести повествование от третьего лица («Пилат подумал…») или от первого, он пишет письма Пилата к брату. И хоть обращены они больше к самому себе, как потом сам он признаётся, через них мы узнаём его мысли. Кроме того, роман снабжён довольно большим прологом, написанным (теките, слюнки!) от лица Иешуа. Который, в трактовке Шмитта, вовсе не считал себя тем самым Царём, о коем говорилось в пророчествах.
В становлении Иешуа есть несколько неоднозначных моментов, истолковывая которые превратно даже с точки зрения христианства, он становится в итоге тем, кем становится. Один из них – размолвка с Ревеккой. Мол, любя друг друга они не замечали страданий несчастных рядом. Но, простите, это зависит не от наличия или отсутствия обожаемого партнера, а от характера человека. Вот есть расхожая фраза, что художник должен быть голодным. Подразумевается – чтобы творить. На самом деле любая деятельность, в том числе и творческая, выполняется качественнее, если человек не отвлекается на в данном случае голод. Аналогично, если человек не удовлетворён в отношении партнёра, часть его мозговых ресурсов будет занята усмирением раздражения по поводу, и уделять внимание окружающим людям неудовлетворенному человеку сложнее, нежели удовлетворённому. Напротив, когда человек доволен жизнью (поел, поспал, посношался – вспоминаем пирамиду Маслоу), ему не только легче думать о других, но и то, что он им несёт – заведомо хорошее, ведь он сам в данный момент жизнью доволен. То есть, ему легче нести добро, чем человеку, чем-то угнетённому. То есть, вывод Иешуа, что любовь эгоистична, ошибочен с физиологической точки зрения. Из ситуации можно было выйти, всем дав то, чего они хотели, и никто бы не остался обиженным, однако юный максималист Иешуа избирает тот путь, где обижены все: Иешуа – что лишает себя плотской жизни, Ревекка – что он её бросил, нищие – что им так ничего и не подали (а ведь рефлексируя об эгоистичности любви любой герой Достоевского тут же бы бросился исправлять зло, которое в данный момент кажется большим, восстанавливать бы справедливость – Иешуа же не делает ничего).
Пребывание в пустыне не приводит его к диктуемому логикой однозначному выводу: ведь трактовать колодец внутри себя можно и как дьявольское искушение. Чтобы выйти из замкнутого круга, тот попросту принимает за аксиому, что колодец таки от бога. Если проецировать ситуацию на общежитейские проблемы, то такой исход был бы полезен для каждого конкретного человека, потому что при имеющейся проблеме человек бы 1. брал себя в руки и 2. начинал бы смотреть в будущее с надеждой. Но если сравнивать этот момент с выбором между реальностью и витанием в облаках, получается, что выбор витания, скорее всего, пойдёт во вред.
Немного спустя, опять же, вопреки христианским мотивам, Иешуа испытывает ненависть к семье (вместо того, чтобы безапелляционно любить) и отрекается от неё. И ладно бы, обосновал: семья его – семья не по крови, а по духу, однако ж в запальчивости потребовал от каждого ученика такого же отречения, хотя у них могло и не возникать подобных разногласий с родственниками. Нелогично и противоестественно, кажется, будто таким образом рассуждающим людям просто лень искать компромиссы и стараться не причинять боль ближним.
Однако среди его рассуждений есть и здравые, вроде того, что чем страдать о мёртвых, нужно думать о живых [пока и они не умерли].

Оборотимся же теперь к Пилату. В течение того отрезка времени, что представлен в книге, он выдвигает несколько версий о похищении тела, две из которых просто потрясающе захватывающие интриги: сговор Каиафы с той же целью – не дать распространение культу, и заговор Иосифа, якобы на глазах у ищущих тело стражников, выхаживающих снятого с креста выжившего Иешуа, только… бритоголового, и потому – неузнанного.

Знай: ангелы – местная достопримечательность наряду с апельсинами, финиками и пресными хлебами,

– насмехается Пилат над местными верованиями. Парадокс в том, что именно Пилат, как центральный герой книги, больше всех хочет, чтобы Иешуа выжил, больше всех рвётся верить, но как человек прагматичного склада, всё время всё поверяет логикой, и потому всё время никак не может приблизиться к столь желаемой им вере. И заканчивается книга его утверждением, что он не примет христианство, ибо не подошёл к нему слишком близко, а теперь уже – поздно. С одной стороны прямо трагический финал, с другой – он так долго и упорно шёл к этому всю книгу, что кажется: ещё несколько страниц, и он переменит своё мнение, жена переубедит его, словом, что-нибудь – а должно случиться.

Что же касается христианства, то у меня вызывает удивление, что распространяя своего внутреннего бога и внутренюю душевную благость на всё вокруг, включая пространство и время, они вместе с этим противоречат себе:

– Мы живём в необыкновенное время. У нас удивительная привилегия быть свидетелями, когда Вечное становится мирским. Какое счастье! Почему мы? Почему здесь и сейчас? Спасибо, Господи!

Их время – время не исключительное, как раз из заветов христианства следует, что свет в себе (=бога в себе) может отыскать любой человек. И если это высказывание касается конкретно Иешуа, то это значит, что люди, живущие в то время, совсем зачерствели, раз для их диалога с богом потребовался божественного происхождения посредник. Нечем гордиться, нечему удивляться...

В целом книжка породила у меня ворох мыслей, поэтому 10 из 10.