5 Qué puta es la guerra

Мой дед, которым я невероятно горжусь, конечно, воевал, причём, как профессиональный солдат, не только в Великую Отечественную. Нет, в Испании он не был. А значительно восточнее. Помню, я часто просила рассказать что-нибудь о тех временах. Не чтобы выпендриться перед старшей пионервожатой (хотя, наверное, и для этого тоже), а «для истории». А дед не рассказывал. Вообще ни слова. Вру, мелочи какие-то припоминаю. О том, как уже в Европе, где-то по пути на Берлин, поздним вечером искали место для ночлега и увидели, что при бомбёжке уцелело два дома: большой и уютный, двухэтажный, и маленькая времянка. Солдаты требовали разместить их в доме с удобствами, а дед настоял, чтобы ночевали в другом. Ну, недовольство поуменьшилось, когда на другой день выяснилось, что роскошная вила была заминирована. И даже эту историю рассказывала позже мама, якобы со слов бабушки, которая слышала... Словом, «испорченный телефон»: может быть, они в каком-то фильме такое видели.
Почему же дед молчал? Сегодня, прочитав Хемингуэя, я думаю, что у деда внутри помещалось большое осиное гнездо воспоминаний об убитых врагах и погибших товарищах, и если бы он хотя бы раз открыл рот, ужасный рой вырвался бы наружу.
Хемингуэй был свидетелем Гражданской войны в Испании, выжил, но не промолчал, а рассказал о том, что видел. Его партизаны, фашисты, солдаты республики и истерзанный народ, убитые и убийцы — сходят со страниц и говорят с читателем, как с последним судьёй — потомком. От их откровенности больно. Некоторые мысли, доверяемые героями, страшно самому себе подумать бессонной ночью.
О том, что кое-кому из знакомых, с которыми садишься за стол и беседуешь по вечерм, нравится убивать людей. Просто приятно убивать, поэтому он в армии.

«Я стою за народ и за его право выбирать тот образ правления, который ему угоден. Но ты не должен стоять за убийства. Ты должен убивать, если это необходимо, но стоять за убийства ты не должен. Если ты стоишь за это, тогда все с самого начала неправильно».

О том, что неизбежное на войне пребывание в исключительно мужской компании меняет характер.

«Странная вещь фанатизм. Чтоб быть фанатиком, нужно быть абсолютно, непререкаемо уверенным, что ты прав, а ничто так не укрепляет эту уверенность, как воздержание. Воздержание лучшее средство против ереси».

О том, что ощущение от содеянного совершенно иное, если назвать его другим словом:

«Конечно, мы казним и уничтожаем выродков, накипь человечества. Их мы ликвидируем. Но не убиваем. Вы понимаете разницу?»

Можно продолжить список откровений, подаренных мне Хемингуэем. Многие вещи мне уже попадались в других книгах о войне. Я читала книги, где солдаты были показаны героями. И другие, где действующие лица выглядели оболваненными пешками, пушечным мясом. Кажется, у Хемингуэя я впервые увидела живого солдата, героя и злодея, легко манипулируемого глупца и философа одновременно.
Но лучшее в этой книге — даже не то, что она показывает, какая гнусность война. В конце концов, война — естественное состояние человека, мы воюем столько, сколько существует наш вид. Есть гипотеза, что именно агрессивность хомо сапиенс позволила ему занять то место на планете, которое ему сегодня принадлежит. Всем нам не нравится мучительная смерть, однако никому война не кажется штукой противоестественной, как каннибализм, например. Мы принимаем войну фаталистически, как смену дня и ночи. Картины чудовищной жестокости, которые рисует нам автор, не исчерпывают сокровищницу этого романа.
Роберт Джордан приезжает в Испанию, чтобы... Вот то-то и оно. Что этот американец делает в чужой стране? Борется против фашизма? Изучает культуру народа и упражняется в языке, который преподаёт на родине? Профессионально взрывает мосты? Кстати, откуда у учителя испанского такое редкое хобби, умение правильно размещать взрывчатку? Может, ему просто нравится взрывать, как другому странному типу, уже из романа Юнанссона «Сто лет и чемодан денег впридачу» (идиотский перевод, название фильма ближе к оригиналу). Роберт совершенно одинок, рассудочен и отвергает любовь. И вдруг — Мария! Цветок, растоптанный кирзовыми сапогами. Я думала, что это Довлатов так сказал, но не нашла у него. А самой себе приписать неудобно, звучит уж больно по-довлатовски... И пропал революционер, оттаял от тепла нежных рук и жертвенной любви. Двух вещей «не могу простить» герою в связи с этой темой: что соглашался, как важно следить за фигурой и не есть картошку, и что испытывал неудобство, когда представлял себе жизнь с Марией в Штатах. Личный снобизм или, пардон, что-то характерно гендерное?
Завораживают рассказы Пилар, партизанского «матриарха»:

«Ты знаешь, каково это женщине — быть безобразной? Знаешь, каково это — быть уродиной всю жизнь, а чувствовать себя красивой? Чуднóе это чувство»

И даже этим пластом глубина произведения не исчерпывается. Но несолидно писать рецензию, по объёму приближающуюся к самому произведению. Поэтому подвожу итог: очень-очень качественная проза! Читать.

«— Да. Я так приказываю, — сказал Роберт Джордан.
Хорошо, что я не забыл представить это как приказ, подумал он. Если так легче. Так для него хоть отчасти снимается проклятие».

Тут про боевой приказ, но и как руководство к действию годится.
И испанский! Клянусь памятью о деде, который выучил монгольский, или, быть может, китайский на Халкин-Голе, я уже много чего могу сказать по-испански! Замечательный язык, яркий и выразительный. После прочтения этой книги хочется освоить его хотя бы на разговорном уровне.