4 Рукописи горят

«Полагаю, если вы видели одну оргию в исполнении психов, вы видели их все»

Бетлемская, она же Вифлеемская лечебница, она же Бедлам, — старейший (и ныне действующий) дурдом в мире, где слово это считается некорректным, как и многие другие точные слова. В старые добрые времена занимал не последнее место в разделе «все развлечения Лондона», был интерактивным музеем безумия, в котором за сущие пенсы обитатели и гости столицы могли полюбоваться, как самых убедительных психов: поджигателей и убийц, охотников за привидениями и собеседников дьявола, буйнопомешанных художников и депрессивных поэтов, старых маразматиков и опостылевших жён, алкоголиков и меланхоликов — заковывают в цепи, упаковывают в мешки, методично избивают, морят голодом, обливают ледяной водой или вот ещё, как остроумно придумал дарвиновский дедушка Эразм, он же прототип д-ра Франкенштейна , - часами вращают на подвесных стульях в ожидании внезапного терапевтического эффекта. Достоверных свидетельств о пользе этих и прочих изобретательных процедур для душевного здоровья «экспонатов» не сохранилось, зато созерцание поощрялось как поучительное: имейте, мол, в виду, леди и джентльмены, подобные неприятности могут и с вами произойти, если невнимательно станете слушать воскресные проповеди и вести себя неподобающим в приличном обществе образом. Срабатывало нестабильно: с одной стороны, да, быть сумасшедшим нравилось единицам, повальной моды на биполярочку не наблюдалось, но с другой-то — свободных мест в больнице тоже. Всё, минутка упражнений в познавательном рерайтинге первой страницы гугловских ссылок закончилась, и не уверена, стоило ли начинать — все ведь и так, вроде, знают, что такое Бедлам, пусть и безответственно нарицают этим словом что ни попадя: то неизбывный бумажный хаос на рабочем столе, который проще сжечь, чем навести хоть временный порядок, то неразбериху межполовых отношений, то собственную наваристую овсянку в голове, то — как раз наш случай — ещё и позавчерашние особенности интеллектуальной жизни родного острова в придачу. Дурдом — метафора из царства простейших, удобная и уродливая как разношенный ботинок, употребляемая даже теми, кто не пользуется в быту словом «метафора», более, пожалуй, ёмкая, чем театр, цирк и бордель, потому что запросто абсорбирует этот триумвират, и почти совершенно бессмысленная в силу своей универсальности — во все эти культурные заведения может запросто зайти как уборщица Клавдия Иванна, так и писатель Джефф Николсон, и припечатать местный репертуар точно, но некорректно. Писатель, впрочем, чаще всего способен сделать возглас «куда по помытому?!» более развернутым.

Итак, снова 70-е — славное время. В Кембридже жгут книги — не в том смысле, преисполнившись которого начинают жечь людей, и не потому что альтернативные виды топлива не столь концептуальны (общее у Николсона с Сорокиным: ну, примерно возраст и способ стричь бороду — немало), а просто вот такая активная форма литературной критики, эстетское развлечение на вечеринках для особо одарённых избранных - «форма одежды — костюм». Кто-то застенчиво и малодушно жжёт «Майн Кампф» и Айн Рэнд, кто-то вносит малую лепту, избавляясь от очевидной масс-культ макулатуры вроде тётушки Агаты К., жгут «451 по Фаренгейту» - потому что название прикольное, желающие угодить хозяину — классическому британскому профессору — жгут «либерально-бессмысленных и пустопорожне-левых» французов. В разгар веселья мы знакомимся с основными персонажами: рассказчик — красавчик из хорошей семьи (серединка среднего класса) с хорошим редким именем Майкл Смит — сжёг монографию самого профессора — но даже в этом оригинален не был и сильного впечатления не произвёл: «Такой хорошенький и такой глупенький. Но недостаточно хорошенький или недостаточно глупенький чтобы быть истинно привлекательным» - выносят ему приговор с уайльдовской интонацией. А нелепый и неуместный Грегори Коллинз спалил собственный роман из кампусной жизни — чего ещё ждать от сиволапого йоркширского пролетария, начитавшегося Гоголя?

Долго ли, коротко ли, но кембриджские огни позади, уроки выучены, и парочке этой предстоит столкнуться в так называемой реальной жизни, где м-р Смит по-прежнему хорош, бесперспективен и уныло ставит штампы в букинистической лавке, а м-р Коллинз свой новый гениальный роман решает не жечь, а наоборот издать, только незадача — лицом не вышел, публика не оценит. Правильно, кто бы разглядел талант в Хемингуэе-доходяге, Толстом, непохожем на Дамблдора, Саре Джио - корпулентной брюнетке, Ницше без усов или в Пелевине без очков? Другое же совсем дело. Вот и Коллинзу кажется правильным, если обложку будут украшать какие-нибудь более, что ли, писательские черты, чем его собственные. Как следствие — обмен личностями и все сопутствующие комедии ошибок доппельгангерские удовольствия, извивом авторского хотения перенесенные в новую локацию. Радостно согласившийся на подмену Смит внезапно получает должность преподавателя литературной композиции в частной психиатрической клинике с экспериментальным уклоном и полным набором эталонных пациентов: поджигателей и убийц, алкоголиков и меланхоликов (далее по списку, включая носителей шапочек из фольги, любителей птиц и адептов культа), которых методично лишают визуальных образов из внешнего мира, каких бы то ни было «картинок», крутят на колесе рандома, заставляют писать тексты и безуспешно дожидаются терапевтического эффекта. Обязанности нашего героя нехитрые — пачками проверять безумные сочинения на тему, например, «Луна и грош»: подробные пересказы, стилизации, воспоминания о детстве, эротические фантазии, потоки сознания, «имелся также отчёт о футбольном матче, дотошный с кучей отупляющих подробностей». Настоящий Коллинз на свободе синтезирует из этого богатого материала коллективный постмодернистский шедевр под названием «Расстройства» - критикам нравится. Роман же, где всё это происходит — ну, заявленный «Бедлам в огне», - с мерцающей периодичностью превращается не столько в долгую прогулку бедлам, сколько в карикатурный пересказ фаулзовского «Волхва» в жёлтом доме с белыми стенами вместо греческих декораций — куда более подробный и многозначительный, чем этот вот мой.

Фаулзу вообще преизрядно досталось: книга, например, в книге — та самая, которая лучше продаётся с чужой физиономией, — один в один «Мантисса». Только вот непонятно зачем. Фаулза тут не критикуют, то есть не жгут. Подразумевается, что эта карусель придётся по вкусу любителям слегка абсурдных литературных игр, мистификаций, зарезервированного англосаксами несмешного юмора и неограниченных сравнительно-сатирических возможностей базовой метафоры. Ну да. Можно и поиграть, поугадывать, кто здесь дурак, а кто прикидывается, кто писатель, а кто не очень.Только вот единая картинка всё равно не складывается — как пытаться от делать нечего собрать старый пазл, откопанный на антресолях — фрагменты из разных коробок, некоторые лишние: только перебирать и по кучкам раскладывать, морща лоб. Или разгадывать кем-то уже начатый кроссворд: приятная щекотка от сознания что у тебя-то, старого стихийного англомана, в отличие от менее нахватавшегося по верхам лузера, горизонталь с вертикалью где надо пересекается — и никаких бонусов сверх того, никаких зашифрованных откровений. Или придумывать тривиальные ассоциации, играя в крокодила. Как и все подобные тихие и герметичные комнатные развлечения, упорядоченно безумный роман Николсона о литературном процессе — уютный такой, мелочно подробный, образцово занудный и патологически нормальный. Кое-что поучительное всё же можно вынести на свежий воздух и проповедовать по воскресеньям. Революционная мысль: быть сумасшедшим — вообще не круто, и само по себе не делает никого ни интересным человеком, ни интересным писателем. «Скучные люди пишут скучные вещи. Скучные безумные люди пишут скучные безумные вещи» - не все книги достойны гореть ярким пламенем.
Но в конце-то концов:

«самое лучшее, что есть в чтении — если вам не нравится, вы просто прекращаете читать».

Ну, а если вдруг не можете - вероятно, это какое-то расстройство.