5 Ясно как день

Пристли показался мне поначалу многословным экзальтированным брюзгой. К обилию прилагательных пришлось привыкать некоторое время. Потом вчиталась, и с изумлением поняла, что он — вероятно, предыдущее британское воплощение Довлатова: тот же предельно внимательный к мелочам стиль описания, та же изысканная ироничность в сравнениях. Чего стоят, например, «физики в поварских колпаках» (по поводу скудно отмеренных порций) и «взгляд древнего кладбищенского привидения, увидевшего невесту» (устремлённый на Элизабет)!
Мне понравилось. Я сочувствовала Грегори, попавшему в ловушку воспоминаний: это очень топкая штука, чуть не уследи — не вырвешься. Опустишься на дно, под тёмную воду сомнений, как нужно было поступить, что стоило сказать, и замрёшь, скованный тоской, что уже ничего не вернуть. Я сочувственно улыбалась Элизабет, и, если бы могла, предупредила бы её не тратить душевных сил на попытки залечить раны, которые нанесла не она. После описания злой судьбы Евы я сразу поняла, что на самом деле случилось на утёсе, и с ужасом ждала, от кого Грегори узнает правду. Предчувствовала, что мы каким-то немыслимым образом встретим всех оставшихся в живых героев этой старой грустной истории. Не потому, что мир тесен. Просто стало понятно, что Пристли не нравятся «брошенные концы» и персонажи, свою роль не доигравшие. Если уже собираются призраки давних лет, то — в полном составе, без исключений, как актёры, выходящие кланяться, когда упадёт занавес.
Пристли разъяснил мне несколько неожиданных вещей. Например, почему я так люблю Рождество: из-за «чувства уютного довольства и успокоения от того, что все самые важные на свете люди собрались под одной крышей с тобой». Объявил, что писатели могут быть «бездельниками, и могущественными злыми колдунами», и мне немедленно снова захотелось писать! А кроме того, пришлось согласиться, что «наверное, мы все думаем, что любим тишину и покой. Только каждый понимает под этим что-то свое». Шлямпумпиттер! (то есть, красотища-то какая!)
Наконец, мне стало чрезвычайно неуютно от рассуждений о войне, о её невозможности, потому что с обеих сторон, мол, слишком много накопилось оружия.
«— Тогда для чего все это?.. Все эти пушки, пулеметы, военные корабли, самолеты и прочая, и прочая? Зачем они нужны?
— Чтобы запугивать друг друга и тем самым удерживать от военных действий».
Именно это говорим друг другу и мы, когда с опаской прислушиваемся к новостям.
Дочитала, отложила и задумалась. Bright Day называется эта история. Почему? Потому что ехидна выползает ясным днём, по свидетельству Шекспира (в эпиграфе)? Или потому, что тогда, в Браддерсфорде, были сияние и радость жизни, а теперь — тусклые гнетущие сумерки? Понимаю, что могу быть весьма далека от авторского замысла, просто — забавно пустить мысль поиграть. Предпложим, «ясный день» - это день, когда приходит ясность. Понимание, что за жизнь прожил, толковую или так себе, как обычно. Если в этом смысл, тогда перевод подвёл.
Небольшое облачко недовольства вызвало частое упоминание о «неряшливости», «неопрятности» того или другого героя: Пристли мне в такие моменты напоминал ворчливую свекровь. И описания восторга от хорошей музыки - « зазвучали первые такты Брамса: струнные перекликались дивными короткими фразами, точно неземные голоса в странном доме» - тоже причинили неудобство, как слишком тесный сапожок. Увы, я чудовищно немузыкальна. Пришлось поверить, что Брамс — молодец.
Пять звёзд прекрасной книге, напомнившей о том, что против гнусного и неправильного надо протествать яростно и недвусмысленно — с самого начала. Не то потеснят и столкнут вниз. Ясно, как день!