4 Всюду жизнь

Животная ненависть к "историческим неточностям", вкупе с "было же хорошее!" относительно к сталинскому времени, которые сопровождают эту сагу, заставляли меня раз за разом включать читалку - "Видно, что хорошие сапоги, надо брать". Такая же истерия (хотя, скорее всего, вы о ней и не в курсе) существует и вокруг фильма "Гражданин Х". Заметьте, не вокруг клюквенного "Малыша 44", где Советский Союз представлен только тупой грозной силой, действующей против своих интересов (сколько мгб-шники будут защищать власть, которая не даёт им расследовать гибель собственных детей? В стране со шпиономанией не признают наличие убийств?). А именно на несчастного "Гражданина", где та же история Чикатило снята по документальной, а не художественной книге. "Ружья там не той системы!", "петлички не те!"... Найти мелочи, придраться, потому что в основе правдивая история о том, как из-за нежелания признавать свою беспомощность, как не то из-за преступной халатности, не то и-за подковёрных интриг была неверно проведена медицинская экспертиза, после которой Чикатило выпустили после первого ареста. Сотни детских жизней ради чьих-то карьер. Зло проистекает из глубочайшего равнодушия и никакое выдуманное зло не сравнится с равнодушием, которое проходит с неотвратимостью Жнеца.

Но первые главы саги вызвали моё глубокое разочарование. Дам в качестве определения прилагательное, которое почерпнула оттуда же: душное. Душное повествование. Дурацкие уменьшительные суффиксы, похахатывания в авторской речи, действие, вышедшее из фанфика, в котором пытались изобразить дешёвую опереттку. Эта деланная разухабистость стиля так свойственная пожилым мужчинам, которые давно забыли, как именно надо изображать молодых, а потому все они, петушащиеся перед бабами, начинают напоминать артистов из одного и того же провинциального погорелого театра. Именно стиль отвращал меня и от сюжета. В Серебряном бору есть дом потомственного русского врача Градова, в котором трое детей, каждый из которых решил пойти своим путём, предлагаемым новой советской родиной. Так как хронотип романа очень жёстко завязан на Сталине и охватывает период с момента его пришествия к власти до последнего дрыганья носками сапог на ковре собственного кабинета, то три ребёнка Градовых должны представлять все те варианты политической жизни, которую предоставляли москвичам двадцатые: старший Никита - военный, прошедший Гражданскую войну, и до сих пор погружённый во флэшбеки о том, как предал мятеж в Кронштадте, средний Кирилл - убеждённый аскет-марксист и младшая Нинка - взбалмошная троцкиста.

Не только сам Градов с его козлиной бородкой напоминал мне Чехова, так и эта компания молодых экспериментаторов отчётливо несла с собой "чайковский" дух: самая ненавидимая мною пьеса Чехова. До кучи нарисовались дальние грузинские родственники, а Мэри - грузинская супруга Градова, которая большую часть жизни прожила в Москве - стала употреблять в речи "Вах!". Вот уж интересно: как в интеллигентной семье не образовалось ни у кого этого общего интеллигентского снобизма к образованию, как им не захотелось попробовать новых, странных философских идей? "Нет уж", - бормотала я, - "видимо, я на дух не переношу соединение семейной сантабарбары и политической обстановки. Вне зависимости от того, насколько взгляды автора совпадают с моими". Я ещё отмечала частью сознания красоту и действительно хороший вкус в эпизоде с совой, которая является реинкарнацией Тохтамыша, но считала, что хороший вкус - лишний пункт обвинения автору, если есть вкус, то незачем юзать стиль "индийского кино"...

И вдруг всё закончилось. Внезапно. Уже с момента первых арестов автор сменил стиль. И вдруг один эпизод полностью поменял моё отношение к роману. Жена Кирилла Градова Циля Розенблюм, абсолютно чокнутая на весь свой неряшливый организм марксистка, должна отречься от арестованного мужа. Ну да, лениво думаю, эпизод покажет, как в те годы отрекались... *подавленный зевок*. И вдруг она кричит, чтобы её арестовывали вместе с мужем. И это не бравада, не попытка автора показать "вот в те времена", а именно конфликт в душе женщины, у которой идеология столкнулась с реальностью, и её попытки всё ещё держаться за давно прогнившие, но такие близкие ей идеи...

С этого момента книга становится прекрасной. Уходят в прошлое похахатывания. Постепенно появляется много мата. Но он не мешает, он вплетается в повествование.

Читатель может сказать, что реальность и роман несравнимы, что в жизни события возникают стихийно, а в романе по авторскому произволу; это и верно, и неверно. Автор, конечно, многое придумывает, однако, оказавшись в тенетах романа, он иногда ловит себя на том, что становится как бы лишь регистратором событий, что они в некоторой степени определяются уже не им, а самими персонажами.

Потрясающее событие, но книга, которая писалась "как срез" или "как иллюстрация" вдруг зажила своей жизнью. Да, писатель ещё гонит персонажей по твёрдой канве сюжета, выступая той самой непреодолимой силой Молоха, олицетворением которого является Сталин. Но персонажи уже зажили, они уже стали непредсказуемыми. Я уже не могу, позёвывая, предсказывать каждую отсылку, назначение каждого эпизода - разветвлённую семью Градовых сталкивает с тем или иным эпизодом в том хаотичном порядке, который характеризует реальную жизнь, которая тоже всего-навсего замысел, но гораздо более высокого порядка. А с живыми героями, чью реакцию не предсказать, ничто не может быть агиткой, оно становится высококлассным художественным произведением.

Я не могу поставить оценки выше, так как начало действительно ОЧЕНЬ плохо, как бы ни пытались его искупить все другие части. Но мой анализ относится к этой книге только с момента, как она перестала быть бразильским сериалом и стала книгой.

Самым лучшим у Аксёнова является то, что в его книге нет плохих. Да, разумеется, плох Сталин и всё Политбюро - кровавые урки, пришедшие к власти. Но автор молчит. Это мысли его персонажей, но не слова автора. Он даёт мысли самого Сталина или Берии - их собственные оправдания самих себя. И Градовы - это не ангелы во плоти. Когда речь ведётся от власовца, ему даётся жизнь лишь слегка погрубее, но по сравнению с тем, что делал на войне "положительный" Борис IV, чьи преступления хуже - его или пришедшего в ужас от массового расстрела Митеньки? Есть что-то грубее, есть что-то "повыше", но всё это укладывается в парадигму "выжить в новых условиях". Всюду жизнь.

Это и есть смысл всей саги. Человек привыкает ко всему. Нечто есть в человеческих существах тараканье, уменье приспособиться. Женщина бросает вызов системе ради спасения дочери, её сажают в казематы, проходят часы и простой поход в сортир приносит облегчение, снижает накал. Люди.

Эта книга прекрасна не тем, что она даёт ответы, а что задаёт вопросы. В словах "наш дракон победил ихнего, ещё более злобного дракона" важнее слово "наш" или всё-таки "дракон"? Почему в слове "патриотизм" мы забыли слово "патрио" - отцы, а считаем патриотизмом любовь к быстро сменяющимся правителям? Почему, когда нам обещают утопию, мы не только верим, но и не предъявляем требования, когда нам не дают обещанного?

К живым персонажам испытываешь живые эмоции. И эта попытка приспособиться, жить как при внезапном торнадо, который может унести жизни, разделяется между персонажем и читателем. Власть является стихией - хаотичной и непознаваемой по своей сути. Как странно, что войны, воровство, все преступления власти происходят просто из-за того, что власть обязана только одно, что редко выполняет - обеспечить подчинённым людям возможность доступа к главным потребностям - еде, сексу, жилью, воспитанию потомства. Этот отстранённый тон книги постоянно заставлял смотреть с высоты, смотреть не только на персонажей, но и на всех людей разом, которые играют перед собой в игру, которые пытаются смириться, приспособиться к власти-стихии.

Всюду жизнь. В траве и на деревьях. На Магадане и улице Горького. Снова, снова выстроить нечто, что соответствует понятию нормы - не важно, происходит это в идиллическом Серебряном бору, на войне или в лагерях. И даже в абсурдистских вставках "Антракта" тоже жизнь. Быть может, абсурд как раз именно в "реалистических" частях, именно в желании людей выжить или увлечься отвлечёнными идеями, забывая о насущных человеческих склонностях, а нормой является ночной разговор на Красной площади между Сталиным и слоном, призывающим его покаяться.