Ой, что расскажу сейчас.
Стыдоба, конечно, но мой духовник говорит, что иначе не видать мне старой царствия небесного как своего крахмального затылка. И пусть распоследняя треклятая горгулья потом надо мною потешается, но не убоюсь я зла. А уж с Исусом мы на Суде договоримся, чай не зверь он, поймёт страсти и чаяния простой деревенской бабы.
Когда вьюга закружит, лампа закоптит, а пиво братика Гийома ласково ударит в голову, я, старуха этакая, люблю читнуть книжку про Анжелику. Хранцузы одни написали, муж и жена. Да так бойко настрочили, что на весь мой век хватит. Очень надеюсь я дожить до конца анжелкиных приключений, потому как увлеклась я не на шутку. Верите ли, порой забываю дров в печку подкинуть, а давече горшок с кашей забыла подогреть и половину умяла прежде чем поняла, что ледяная она и противная как горгульина морда поутру. Но что тут поделаешь, если в сердце жар, руки трясутца, значит, а щёки мои дряблые заливает порой истинно девичий стыдливый румянец. Потому как непростая баба была эта Анжелика, а шалопайка та ещё.

Добралась я, значит, до третьей книги.
Не книга, а упоморачение и диавольский соблазн, особенно где про наряды и похабщину вне брака церковью освящённого. Но проще шемизетку кружевную от воротника оторвать, чем меня от лукавого этого чтения.
Анжелика наша выбралась из низов и по головам шпаирт ко двору, чтобы, значит, с Королем-Солнцем сквитаться за невинно убиенного возлюбленного мужа Жоффреюшку и сыновей своих ограбленных.
Но ко дворе попасть непросто, тем более женщине в опале, поэтому Анжелика наседает на своего красавца-кузена Филиппа и при помощи шантажа и женских чар женит того на себе. Не одобряю я этого, тем более, что история показала - не простил и не забыл мстительный Филиппка хитростей и принуждения. Пришлось деве отведать кнута, монастыря и мужского произвола, но чары женские всё равно победили лютый холод маркизьего сердца. И влюбился маркиз, словно пастушонок голозадый по весне. И тут бы им наследника родить, завести курей и поросёнка, но долг зовёт, впереди Версаль. Много приключений поджидает Анжелику в дворцовых коридорах. Тут только уворачиваться успевай: одна фаворитка яду сыпанёт, вторая порчу нашлёт, а сбоку тянутся липкие похабные ручонки осмелевшего придворного. Уж очень соблазнительная баба эта Анжелика, к слову. Нигде ей нет покоя от кобелей этих окаянных, хоть на паперти, хоть в монастыре, хоть в гареме. Про дворец и говорить не стоит, так и льнут проклятые.
А красоты и соблазны двора! А наряды фавориток короля! А блеск и нищета, как говорится, куртизанок. Грех мой, опять же, но начитавшись длинных описаний разных кружев и оборок, я достала из сундуков лучшие платья и битый час перед осколком зеркала приплясывала, подбирая юбки. Мнилось мне, что это я, Генриетта Элионора Мария ван Пэй-Ба, стою, потупив взор, перед ясным ликом монарха, а он мне в декольте заглядывает и жмурится, словно кот после сметаны. А я на него гляжу, ослеплённая, но не сломленная, и повторяю про себя: попомнишь ты у меня, паскудник, Жоффреюшку, будет тебе и тебе, ирод, Гревская площадь! А он, небось думает: ну всё, моя ты! А я в ответ: а бес тебе в поясницу! И так всю книгу длится наше роковое противостояние, потому как ни крути, а он красивый мужчина в самом расцвете лет, а я женщина хоть и непокорная и Жоффреюшку люблю до гроба и после, а всё равно суть слабая и низменная. И вот так сижу-сижу ночами напролёт, и стены моей хибарки истлевают и перед глазами картины неописуемые и страсти несказанные. Грешна, знаю, знаю.

Грех мой также состоит в том, что я на икону с Исусом тряпицу накидываю в аккурат перед самым чтением, потому как стыдно мне, что увидит мои безрассудства старческие. А потом, когда тряпицу снимаю, перед ликом божиим делаю вид, что на огороде запыхалась, а не от переживаний зловредных. Уф, ну всё теперь, брат Шорш должен быть доволен. Всё как на духу выложила. Теперь нужно ещё тридцать раз аве Мария прочитать и какую-то планку сделать по пять минут в три подхода. Касаемо молитвы мне всё понятно, а вот что за планка я ни сном ни духом не ведаю, пошкандыбаю пока в храм, с братом Шоршем поговорю. Сдается мне, подшутил он над старухой..