4

Франция. Послевоенное время. Из окна, выпучив глаза, таращится барахолка, вывернутая внутренностями наружу. Из человека рядом глядит барахолка своим маслянистым пугливым взглядом. Из мёртвых, посмевших оставить живых, жёлтым вращающимся оком моргает барахолка. Из главного героя барахолка тоже глядит.

В пору приходятся взрослые пиджаки на детские плечи, тяжёлые сигареты в маленькие рты, настоящие пушки вместо игрушечных - в руки.

Мимо гарцуют танцовщицы, полицейские, девушки беззаботного поведения; чахотка прыгает в обнимку со смертью; летят в Америку собаки; кто-то орёт: "Пеницили-и-и-ин"; в закоулках шныряет туберкулёз; сдавленно пыжатся бедность и грязь; лихо крутятся кино-ленты; громко и понарошку умирают актёры, взаправду и тихо умирают живые.

Взрослые становятся, как дети, а дети - как взрослые. Грязь не соскребается с души. Где-то в сторонке в ужасе жмурится Диккенс, закрывая Твисту широкой ладонью глаза.

Но потом слепота начинает отступать, в сознание приходит Человек в упорной отчаянной надежде разобраться в том, чему его когда-то учили и во что призывали верить. А может быть, в этом что-то было? Прорастает зерно сомнения размером до рощи.

И мир взрывается багровой краской то ли внутри, то ли снаружи.