4 Барин, или Туда и обратно

Программа вечера:
1. Кинофильм
2. Слайды
3. Обсуждение

Барин, или туда и обратно

Дальше...

Жил да был в России барин. Нет, не в той России, где нефть и газ, и не в той России, где Олимпиада и санкции. Это была императорская Россия, а значит - крепостническая.
А кто такой барин? Барин живет себе спокойно, захочет - халву ест, захочет - пряники. Работать барин не любит, на то слуги есть, а вот отдыхать - всегда пожалуйста.
Звали нашего барина Гончаров Иван Александрович, и был он необычным барином. До сорока лет жил себе и жил, как все люди, а после сорока лет проснулась в нем жажда путешествовать. Постучал в его дверь капитан фрегата "Паллада" господин Унковский и позвал в далекое-далекое путешествие - на корабле плыть к подножью японских гор с басурманами переговоры вести. Быстрей решайся, говорит, фрегат уже в Кронштадте под парусами стоит. Барин наш собрался и побежал... а корабль все не отплывает и не отплывает. Раза два или три бегал, пока корабль, наконец, отплыть решил.
Только от знакомых берегов отошли, качка началась. Тут-то наш герой и понял, в чем подвох был. Благо, он был не просто барин, а Избранный, поэтому морской болезни у него не было. Но, отметил он, жить в качку очень неудобно - ни поспать, ни поесть, ни почитать.
Долго ли, коротко ли, добрались до берегов Англии. Дней десять их мотало, прежде чем смогли в порт войти. Сказочный народ эти англичане. С детства барин про них слышал, а не видел толком ни одного. Все у них как по волшебству - паровые машины, доставка покупок на дом, ровные улицы и вежливые они, черти. Да только все же что-то в них не то... неродные они. Нет в них русской души, все по линеечке, все в жизни предсказано и устроено заранее. То ли дело в русской провинции, по которой уже соскучился Иван. Но обратно он ехать не пожелал. Вскоре отплыли они и из Англии. Это был Последний Домашний Приют - последнее место, где хоть что-то еще было родное, европейское.
Нелегко по морю плыть, штормы и бури норовят фрегат перевернуть, что твою скорлупку. Мимо всей Европы прошли, на Мадере остановились. То, что место хорошее - по названию понятно. Живут на этом острове португальцы. Жили они себе мирно, но приехали англичане и начали им свои порядки навязывать. Мало было в Англии этих англичан, так они и здесь!
Много позже по пути был Мыс Доброй Надежды. В самом низу Африки, уж казалось бы, начнется экзотика! Вот и негры уже видны, ан нет - территория контролируется англичанами и голландцами, которые делят между собой сферы влияния, а негры у них только на побегушках бегают и добро воруют. Нанял Иван проводника, поехали они вглубь Африки - сколько едут, все английские города, английские фермы между гор и степей. Смешанные чувства у героя. С одной стороны, англичане приносят цивилизацию, нормальную еду, гигиену и транспорт, с другой стороны - как же аутентичная культура?
В смешанных чувствах поплыл барин дальше. Полмира почти пересек, вот на их пути Ява, Сингапур и Гонконг. И что же там? Смешение народов, торговля, грязь, жара и англичане. Плюнуть нельзя уже без этих англичан.
И вот, наконец, перед фрегатом берега Японии. Тут англичан нет, потому что и никаких иностранцев нет. Видеть японцы никого из варваров не желают. Начинается самая сложная часть миссии - сидение под горой, то есть у берега Нагасаки. Раз по двадцать или тридцать или сто приезжают к ним японские посланники с переводчиками и все пытаются так дело запутать, чтобы русские ушли несолоно хлебавши. Не пустить их даже на камешек у берега. Вот только у русских пушки и три корабля, а у японцев нету ни черта. Поэтому они хоть и упрямятся, но очень вежливо, потому что знают, что случись что - они слабее. Это очень длинный и затянутый эпизод. Гончаров даже успевает в Шанхай сгонять, пока японцы телятся.
В Шанхае зато экшон. В Китае идет гражданская война, часть города захвачена восставшими, взрывы, выстрелы. Но это все мелкие местные разборки, не интересующие белых господ. Белые господа гуляют, куда хотят, смотрят, на что хотят, для них это все - развлечение.
Наконец, сломался японский дракон, пустил русских на берег, побеседовать. Начинаются снова бесконечные хождения русских туда, японцев сюда, с обедами и подарками. Вот каково с нецивилизованными народами-то общаться! Но зато мы раньше англичан к ним пришли!
Обратный путь включал в себя идиллические Ликейские острова, где время, будто в Обломовке, застыло, и живут там все мирно и благодатно, полу-европейские Филиппины, где метисы и испанцы пытаются строить цивилизацию на дикой жаре, и Корею, где унылые корейцы живут грустно и бедно, по мнению Гончарова.
Наконец, фрегат пристал к русскому берегу. И тут нашему барину предстоит путь домой - десять тысяч верст сушей, от восточного берега России до западного. Поди, пожалел, что не англичане у нас дороги строили! Верхом, пешком и на лодке, в санях по замерзшим рекам, - это вам не на палубе коктейль попивать!
Вернулся барин домой, сел у камина и начал записки писать, а сам так ни разу больше в море и не вышел...

***

"Свистят всех наверх, когда есть авральная работа", -- сказал он второпях и исчез. Цепляясь за трапы и веревки, я выбрался на палубу и стал в уголок. Все суетилось. "Что это такое авральная работа?" -- спросил я другого офицера. "Это когда свистят всех наверх", -- отвечал он и занялся -- авральною работою.

Я не видал, чтобы в вагоне, на пароходе один взял, даже попросил у другого праздно лежащую около газету, дотронулся бы до чужого зонтика, трости. Все эти фамильярности с незнакомыми нетерпимы. Зато никто не запоет, не засвистит около вас, не положит ногу на вашу скамью или стул. Есть тут своя хорошая и дурная сторона, но, кажется, больше хорошей.

"Что ты смеешься?" -- спросил я. Он захохотал. "Что с тобой?" -- "Да смех такой..." -- "Ну, говори, что?" -- "Шведов треснулся головой о палубу". -- "Где? как?" -- "С койки сорвался: мы трое подвесились к одному крючку, крючок сорвался, мы все и упали: я ничего, и Паисов ничего, упали просто и встали, а Шведов голову ушиб -- такой смех! Теперь сидит да стонет".
Уже не в первый раз заметил я эту черту в моем вестовом. Попадется ли кто, достанется ли кому -- это бросало его в смех. Поди разбирай, из каких элементов сложился русский человек!

и

Я, имея надежную опору, не без смеха смотрел, как кто-нибудь из наших поскользнется, спохватится и начнет упираться по скользкому месту, а другой помчится вдруг по крутизне, напрасно желая остановиться, и бежит до первого большого дерева, за которое и уцепится.

Оно досадно, конечно, что англичане на всякой почве, во всех климатах пускают корни и всюду прививаются эти корни. Еще досаднее, что они носятся с своею гордостью, как курица с яйцом, и кудахтают на весь мир о своих успехах; наконец еще более досадно, что они не всегда разборчивы в средствах к приобретению прав на чужой почве, что берут, чуть можно, посредством английской промышленности и английской юстиции; а где это не в ходу, так вспоминают средневековый фаустрехт -- все это досадно из рук вон. Но зачем не сказать и правды? Не будь их на Мадере, гора не возделывалась бы так деятельно, не была бы застроена такими изящными виллами, да и дорога туда не была бы так удобна; народ этот не одевался бы так чисто по воскресеньям. Не даром он говорит по-английски: даром южный житель не пошевелит пальцем, а тут он шевелит языком, да еще по-английски. Англичанин дает ему нескончаемую работу и за все платит золотом, которого в Португалии немного.

"А Англия-то где?" -- Он еще больше косо стал смотреть на меня. Я вижу, что мой вопрос темен для него. "Где Франция, Италия?" -- "Не могу знать". -- "Ну, где Россия?" -- "В Кронштадте", -- проворно сказал он. "В Европе, -- поправил я, -- а теперь мы приехали в Африку, на южный ее край, на мыс Доброй Надежды".

"Как отец по-вашему?" -- спросил смотритель. Бушмен поднял глаза, опустил и опять поднял, потом медленно раскрыл рот, показал бледно-красные челюсти, щелкнул языком и издал две гортанные ноты. "А мать?" -- спросил смотритель. Бушмен опять щелкнул и издал две уже другие ноты. Вопросы продолжались. Ответы изменялись или в нотах, или в способе прищелкиванья. Совершенно звериный способ объясняться! "И это мой брат, ближний!" -- думал я, болезненно наблюдая это какое-то недосозданное, жалкое существо. "Они, должно быть, совсем без смысла, -- сказал я, -- ум у них, кажется, вовсе не развит".

Это мангустан, а по английскому произношению "мангустэн". Англичане не могут не исковеркать слова.

Вон тот холм, как он ни зелен, ни приютен, но ему чего-то недостает: он должен бы быть увенчан белой колоннадой, с портиком или виллой, с балконами на все стороны, с парком, с бегущими по отлогостям тропинками. А там, в рытвине, хорошо бы устроить спуск и дорогу к морю да пристань, у которой шипели бы пароходы и гомозились люди. Тут, на высокой горе, стоять бы монастырю, с башнями, куполами и золотым, далеко сияющим из-за кедров крестом. Здесь бы хорошо быть складочным магазинам, перед которыми теснились бы суда, с лесом мачт...
"А что, если б у японцев взять Нагасаки?" -- сказал я вслух, увлеченный мечтами. Некоторые засмеялись. "Они пользоваться не умеют, -- продолжал я, -- что бы было здесь, если б этим портом владели другие?
Посмотрите, какие места! Весь восточный океан оживился бы торговлей..."

Ко мне подошел пожилой, невысокий брюнет и заговорил по-французски. "Посмотрите-ка на хозяина", -- сказал мне Гошкевич по-русски. Я посмотрел. -- "А что?" -- "Разве не видите?" -- "Вижу... Да что такое?" -- "Жид!" -- отвечал он.

Впрочем, этого ожидать скоро нельзя по другим обстоятельствам: во всяком другом месте жители, по лености и невежеству, охотно отдают себя в опеку европейцам, и те скоро делаются хозяевами у них. Китайцы, напротив, сами купцы по преимуществу и, по меркантильному духу и спекулятивным способностям, превосходят англичан и американцев и не выпустят из своих рук внутренней торговли.

Мы предвидели смущение японцев и не могли удерживаться от смеха. Я слышу слово wmisverstand [недоразумение (голл.)] от переводчика и подхожу узнать, что такое: он говорит, что на их батареях люди не предупреждены о салюте и оттого выйдет недоразумение: станут, пожалуй, палить и они. "Нужды нет, пусть палят, -- говорят им, -- так и следует, -- отвечать на салют". Всё не решаются уходить. "Пора, пора, -- торопили их, -- сейчас будут палить: вон уж пошли по орудиям".

Он оборотился к старосте и сказал ему что-то по-якутски. Я так и ждал, что меня оба они спросят: "Parles vous jacouth?" ["Вы говорите по-якутски?" (фр.)] -- и, кажется, покраснел бы, отвечая: "Non, messieurs" ["Нет, господа (фр.)"].

***
Что сказать об этой книге? Она интересна на нескольких уровнях. Это
- записки о путешествии и этнографические записки
- русская классика
- пример мышления того времени
И разделить текст на эти элементы практически невозможно. Ты смотришь на незнакомые берега и неизвестные племена, но в то же время помнишь, что видишь их глазами русского писателя купеческого происхождения середины 19 века. Это пора, когда русские на всех смотрели свысока - на европейцев, африканцев, азиатов, даже на своих же русских, кто был ниже их по происхождению. Как забавляется Гончаров, наблюдая за своим вестовым Фадеевым, которого выставляет уж очень тупым, а в то же время сам не всегда бывает лучше него (см.цитаты). Никто не думает образовывать матросов, рассказать им, где они находятся и куда плывут, а вот посмеяться над темными людьми, которые на них работают все это время - это пожалуйста. Есть еще один эпизод в книге, где матросам приказывают наблюдать за звездами и потешаются, как матросы теряют их, когда те уходят за горизонт.
Также сверху вниз они посматривают на евреев, где бы их не встретили. И неважно, что эти люди переплывают океаны, оказываются в неизвестных странах, умудряются там строить бизнес, - русские путешественники лениво проходят мимо и пожимают плечами.
Не знаю, почему именно это все меня так зацепило в книге. Она большая, там описания природы, моря, обычаев и традиций, но почему-то первым делом бросается в глаза именно этот шовинизм. Кажется, что автор злится на англичан за то, что опередили русских везде, где могли. В Японии, где почему-то все не бросаются исполнять каждое повеление "белых господ", а держатся за свои порядки, наши начинают давить военной силой. Например, без спроса начинают палить из пушек якобы по поводу праздника, а на самом деле, как мне кажется - для устрашения хозяев. Представьте, в маленьком, но гордом государстве к одному городку подходят три судна, по вооружению превосходящие этот городок, и люди с них начинают что-то требовать. И японцы понимают прекрасно слабость своей позиции, но держатся максимально дипломатически. На самом деле, это максимально скучные главы - потому что в них реально просто туда-сюда бессмысленно ездят с поручениями.
Еще интересная сторона этой книги - как человек сталкивается с тем, что нам сейчас всем хорошо знакомо. Например, на Мадере Гончаров впервые пробует бананы ("пресные и мучнистые"), в Азии - манго, в Японии, все же добившись аудиенции у тамошних чиновников, вся команда была накормлена японскими обедами.

Фаддеев, бывший в числе наших слуг, сказал, что и их всех угостили, и на этот раз хорошо. "Чего ж вам дали?" -- спросил я. "Красной и белой каши; да что, ваше высокоблагородие, с души рвет". -- "Отчего?" -- "Да рыба -- словно кисель, без соли, хлеба нет!"

Везде он пытается пить чай, и нигде, даже на родине чая, не находит того, что пил в России.

Я ушел на балкон и велел туда принести себе чай. Боже мой, какая микстура! Полухолодный, темный и мутный настой, мутный от грязного сахарного песку. В Маниле родится прекрасный сахар и нет ни одного завода для рафинировки. Все идет отсюда вон, больше в Америку, на мыс Доброй Надежды, по китайским берегам, и оттого не достанешь куска белого сахару. Нужды нет, что в двух шагах от Китая, но не достанешь и чашки хорошего чаю. Я убеждаюсь более и более, что иностранцы не знают, что такое чай, и что одни русские знают в нем толк.

В общем, это книга про постоянный разрыв шаблона. Начиная с того, что жизнь на корабле полностью отличается от жизни на суше, и заканчивая тем, что в каждой стране, посещенной Гончаровым, все не то и все не так. И даже Россия, если заехать в нее не с той стороны, а проехать с востока на запад, не такова. Против шерсти она сурова, заснеженна, болотиста, полна тунгусов и якутов и требует меховой экипировки.

Из дверей выглянула его дочь, лет одиннадцати, хорошенькая девочка, совершенно русская. "Как тебя зовут?" -- спросил я. "Матреной, -- сказал отец. -- Она не говорит по-русски", -- прибавил он. "Мать у нее якутка? Не эта ли?" -- спросил я, указывая на какое-то существо, всего меньше похожее на женщину. "Нет, русская; а мы жили все с якутами, так вот дети по-русски и не говорят". Ох, еще сильна у нас страсть к иностранному: не по-французски, не по-английски, так хоть по-якутски пусть дети говорят!

Но вообще мой любимый внезапный фрагмент - это когда еще в начале, при описании англичан, автор начал сравнивать их жизнь с жизнью русского помещика, да так увлекся, что страниц десять написал, как будто из "Обломова" переползших в "Палладу". Цитировать очень долго, но советую найти - веселит)

При этом тем, как книга написана, книга мне понравилась. Я вообще почему-то давно собиралась ее прочесть. Когда искала аудио, нашла крутой проект, где фрагменты из романа читают российские моряки. Это было реально интересно - слушать обычных людей, не актеров, каждого со своим выговором, акцентом, от ветеранов до мальчишек-нахимовцев. Правда, читают медленно, поэтому я послушала начало и перестала пока. Они еще в Индийском океане, а я с текстом уже вернулась домой)