5

«Язык любит противоречить».
Паскаль Киньяр
Тезис I: Киньяр любит противоречить.
Он уверенно жонглирует терминами, на наш первый, поверхностный взгляд, довольно схожими, как то: влечение, страсть, восторженность, завороженность, вожделение, любовь — и ещё с десяток определений, раз от раза подменяемых одно другим. Если отдаться на волю автора, с головой погрузившись в омут текста — проскочить легко, однако при малейших попытках следить за его рассуждениями, неувязки не заставляют себя ждать. Тут он говорит, что рождение — это первая смерть, там — что лучшее в жизни — только рождение и рассвет. Здесь он противопоставляет влечение страсти, подкрепляя это этимологически — мученическими страстями Христовыми; что страсть есть любовь, что обе бескорыстны, там он говорит, что вожделение мучительно, ибо не способно удовлетворить любовь. В сущности, разницы нет, если даже в количестве возможных любвей он непостоянен: «Любят лишь однажды. И в тот единственный раз, когда любят, не знают об этом, поскольку это впервые», — говорит он, и уже через несколько страниц заявляет: «Увлечься чем-то новым, любить, учиться — это одно и то же». Очевидно же, что если увлекаешься новым, значит, увлекался и старым. И нет, это не всё. В другом месте читаем: «Первая любовь никогда не бывает первой». Да полно ли! И однако, «Какая мучительная боль — опять чувствовать себя влюблённым, несмотря на возраст, опыт, знания, память, скорбь». Первый, кстати, показатель возраста.

Тезис II: Киньяр считает любовь антиобщественной, противопоставленной браку, основываясь на неизменных пунктах старинных сказок (эвфемизм, позволивший ему умолчать о конкретных источниках): непостижимой общности, внезапной страсти и добровольной смерти или убийстве. Похоже, первый же пункт в совершенстве нокаутирует его логику: как иначе можно объяснить развёрнутую на трёхстах страницах погоню за доказательством того, что влюблённые мыслят себя идентичными, но будучи разного пола, не могут заменить друг друга, и из-за полового диморфизма рано или поздно (скорее рано — утверждает Киньяр) наступает разочарование. Я не шучу, не верите — почитайте.

«Я бы хотел сделать своей специальностью поиски в темноте».
Паскаль Киньяр
Трудно поверить, что человек, почти шагнувший в 21 век, может на полном серьезе говорить о том, что «просто в вашей памяти не сохранилось воспоминание о самом первом слиянии тел» — это о зачатии, да, о нашем, которое мы не можем помнить, ибо зачатки спинного и головного мозга образуются у зародыша лишь на 20-ый день после зачатия. Трудно поверить, что наш с вами современник настолько темен, что всерьез говорит о влиянии созвездий на приход весны. Впрочем, чего же и ждать от человека, любимой игрой которого в детстве было забраться в незнакомый дом наощупь чтобы пописать.
И содержащийся в его блужданиях впотьмах намек на генетику он не воспринимает как таковой, хотя и подходит вплотную: «Истинный смысл партитуры, или инструмента, или наделённого половыми признаками тела — это будущий текст. Текст содержит виртуально больше, чем толкование, которым он снабжён.
Самые древние из людей были правы.
Это сила.
Что-то передаётся».

«Любовь и смерть всегда вдвоем».
Алексей Кочетков
Тезис III: обилие рассуждений о смерти у Киньяра связано с приближением смерти. Смотрим дату рождения, смотрим дату написания — первый роман измышлен этим светилом французской прозы в 50 лет — впору стремиться соединить близкое с далёким (см. выше третий пункт старинных сказок). Аргумент I: Киньяр считает старость скукой, вошедшей во вкус. Удобно, говоря о смерти, эксплуатировать музыку. Аргумент II: Играть при всех, размышляет Киньяр о музыке — значит идти на возможную смерть. У Моцарта, по словам Казиника, смерть стоит за каждым тактом. В точности как у Казиника, логические связи повествования Киньяра совершают немыслимые пируэты, зависают в кульбитах, делают сальто, и во всем этом беспорядочном строении, пронумерованных и непронумерованных тезисах, следствиях, свойствах, аргументах, применяемых неясно к чему, вытекаемых неясно откуда, без начала и конца — разобраться можно разве что лишь со стопариком. Следствие I: В этом нагромождении, заслоняющем для него очевидности, он ходит вокруг да около, чтобы спустя пару сотен страниц прийти к ним путём «философского» рассуждения. Кстати о философии, от которой, как это красноречиво заявлено в его биографии, Киньяр отошел после 1968 года.

«А из остатков печени школьного учителя он сделал специальную колбаску, которая могла вызывать оргазм у неживой материи».
Два капитана 2
«Мне хочется написать «Проповедь о никакой родине», которая заставит рыдать мёртвых», — гласит одно из бесчисленных Киньяровых следствий. Аргументом, в данном случае, не допускающим возражений, служит утверждение о вечном кочевом стремлении всего живого. Следствие I: Живущий на сломе нынешнего и минувшего веков литератор слыхом не слыхивал ни о каких, хотя бы, климатических поясах, препятствующих распространению видов менее толстокожих, нежели человек.

«Однако есть люди, которые любят себя с такой нежностью, удивляются своему гению с таким восторгом, думают о своем благосостоянии с таким умилением, о своих неудовольствиях с таким состраданием, что в них и эгоизм имеет смешную сторону энтузиазма и чувствительности».
Александр Пушкин
Тезис IV: Если речь, как это громко заявлено в аннотации (кто их только пишет, хотела бы я знать), идёт о сути любви, неизбежно должен присутствовать и объект, на который эта любовь направлена.
Из пуленепробиваемых, туманных толщ размышлений можно вычленить несколько небольших описаний Неми, его первой возлюбленной. О чем он в них говорит? О ее полуханжеском требовании молчать между собой, не раскрывая тайну.
Далее, он перечисляет блюда, на которые та накидывается с горящими глазами и щеками. Да, перед нами список блюд, все по порядку: от дорожки грибного соуса, чёрного кальмара, паштета из печени бекаса, серого зубчатого петушиного гребешка, белоснежного налимьего мяса, ободранной при помощи ножа заячьей косточки, до кофе, остатков фруктового пюре, заварного крема, бокала «Кот-де-Нюи», обсасываемой косточки угря — и обязательным пунктом повара, у которого можно выведать рецепт. Что он пишет в заключение описания блюд? «Вот я и нарисовал ее портрет». Вы видели Неми? Где же она, кто она и что? Следствие I: нам практически ничего невозможно узнать о Неми.
Тезис V: нам, да и самому персонажу-повествователю, практически ничего не нужно знать о Неми, ведь рассуждение не о ней, а о любви. Аргумент I: по мнению автора, любовь возникает внезапно, подобно раскату грома, с первого взгляда, а значит, нет нужды искать ее причины или свойства в характере возлюбленного. Объектом размышлений Киньяра является любовь, а Неми является объектом любви. Следствие I: Неми не является объектом вообще, поскольку любовь, как это ни кощунственно заявлять, неодушевленна, а значит, не может познавать Неми. Следствие II: повествователь не любит женщин, он любит себя и свои рассуждения о них, избегая уточнений. Можно привести банальный пример подобного умолчания – когда человек говорит «люблю цветы», вместо более точного «люблю рвать цветы», то есть, уничтожать их.

«Писать означает также не говорить. То есть молчать. Беззвучно выть».
Энрике Вила-Матас
Подобно этому исследователю синдрома бартлби, Киньяр всерьёз интересуется случаями добровольного профессионального самоубийства (одна из немногих прямо и точно охарактеризованных автором вещей в произведении). Он приводит слова Расина, тоже отказавшегося писать, но, будто бы сознаёт, что недостаток этого случая в его конкретике и наличии причины, в его устарелости, внезапно нравы и веяния, имевшие место до 20 века, не подходят ему в качестве аргументов: древние умели выходить из ситуации какой-либо отговоркой. Для мятущегося и мечущегося неспокойного 20 века Киньяр делает следующее обобщение:
«Внезапно они отрекаются.
Причины понять невозможно. (Это уже потом они запивают, употребляют наркотики, замыкаются, впадают в отчаяние, убивают себя. Словно пытаются этим необузданным поведением объяснить поступок, который явно предшествовал своей причине.)»
Фатализм итогов бесед с такими людьми одинаков у обоих. Сравним у Киньяра: «Двое из них покорно признали, что сами не знают, почему так вышло. Они были в депрессии. Говорили, что им страшно и что они больше не могут», — и у Вила-Матаса: «…на публике он всегда закрывал лицо левой рукой – нервной рукой с длинными пальцами пианиста, – словно ему было больно являть свое лицо в мире живых. На протяжении сорока пяти лет, в тех редких случаях, когда он выходил на люди, ему неизменно задавали один и тот же вопрос <…> и всегда, на протяжении почти полувека, поэт, закрывая лицо левой рукой, давал один и тот же <…> ответ:
– Я не в настроении».
Конечно, спектр поисков последнего ограничен явлением бартлби в литературе (то есть, среди пишущих, а вернее, некогда писавших), однако случаи профессионального самоубийства в других профессиональных областях прекрасно дополняют его «повесть о бартлби», и он хотя и вскользь, но упоминает о живописцах и музыкантах. Тезис: Киньяр и Вила-Матас имеют сходный образ мышления.
Аргумент I: Первый роман Киньяра — о любви, первый роман Вила-Матаса — о невозможности любви. Аргумент II: Оба кричат о молчании.

Однако Киньяр, полагая, что Расин, ссылаясь на критику, говорит о смертельном поединке, использует его слова и в качестве аргумента. Тезис I: Употреби он слова Шамфора, среди причин отказа писать называвшего эту: «Потому что не желаю уподобиться литераторам, которые похожи на ослов и которые, как ослы, толпятся и дерутся у пустой кормушки» — он был бы более близок к поединку на смерть. Что правда, то правда: смертельное манит. В одноименном рассказе у Пильняка девочка всю свою жизнь, проходя по мосту, заглядывается на водоворот реки внизу, об исходе догадаться легко уже по названию: смертельное манит. Должно быть поэтому и Киньяр, завороженный не сексом, но смертью, заглядывается на изображенный за 800 лет до н.э. на крышке саркофага в музее Пестума к югу от Амальфитанской бухты образ ныряльщика с сомкнутыми впереди себя ладонями, окунувшегося в волны (почти что «изображения высохших обряженных мертвых тел епископов и кардиналов из Коридора Священников катакомб капуцинов в Палермо на обложке блокнота») — естественно, в трактовке Киньяра, в смерть.
Соотнося разные концы произведения (чего не удосуживается сделать автор), приведу здесь же близкую его мысль о том, что речь, диалог — это война. Как решаются споры? Правильно, дракой или дискуссией. Аргумент I: Дискуссия, и даже обращённая в одну сторону речь, способны к совершению зла едва ли не большего, чем простая потасовка.
Аргумент II:

В умопомрачительных пируэтах доказательств без конца и края, Киньяр приводит довольно сомнительные аргументы. Больных афазией не обмануть, говорит он — и не поспоришь. Но всё это притягивается к тому же: к по возможности бесконечной минуте молчания. Тезис: Киньяр восстаёт против бога. Аргумент I: Вначале было слово. У Киньяра все слова обречены на непроизношение. Аргумент II: По мнению Киньяра «Прежде всего Мазаччо написал разрушенное небо».

«Кому познание не приносит радости, тому бесполезно учиться».
Паскаль Киньяр
Что ж, самым познавательным в этой книге, оказались факты, зачастую довольно жутковатые. Так, image, картинка, образ, восходит к imago – голове покойного, высушенной и насаженной на палку древними римлянами. Расхождения во французском и латыни не раз играют ему на руку: вот и желание стало катастрофой (désastre — desastroso). Не довольствуясь столь малым количеством источников, Киньяр прибегает за помощью к греческим корням, японскому этикету, скандинавским, индийским и даже эскимосским сказаниям — ручаюсь, что безымянная красавица, поглотившая своей вагиной Нукарпятекака, гораздо древнее и ближе к Билкис из «Американских богов» Геймана, нежели царица Савская и вавилонская богиня Иштар, с которыми все её соотносят. Не знаю, насколько можно верить Киньяру (по-моему, рассказчик, несмотря на всю его блистательность в аннотации, очень ненадежен), однако и тот полагает, что эскимосская легенда о женщине с табуированным именем восходит — барабанный бой, делайте ваши ставки, господа, ставки окончены — к эпохе палеолита.
Но увы и ах, все эти любопытные иностранные корни, как и момент зачатия, в памяти не отложатся, что бы ни думал по этому поводу глубокоуважаемый месье автор.

Следствие XVIII: Помимо всего, такое злоупотребление источниками чревато — и в очередном порыве жадности, алкающей загрести себе побольше источников, призывы автора выливаются в истерику. Это — знаменательный момент книги, единственное, что не растянуто на ближайшие сотни страниц, что больше не встретится ни к началу, ни к концу. «Вспомним романы, мифы, фильмы, — обобщает Киньяр, ровняя все на одну полку, — Главное, не рассказывайте мне, чем закончится! Молчите! Я не хочу знать, правда это или нет. НЕ РАССКАЗЫВАЙТЕ МНЕ КОНЕЦ!» Странно, что при такой обширной библиографии, разбросанной на протяжении сотен и тысяч лет до момента издания книги, автор не стал приводить источники из будущего. Отвлекаясь от цинизма, могу добавить лишь то, что над книжкой насмеялась вдосталь, поэтому твёрдая ей от меня пятёрка.

Трёхбалльная система это что-то новое для меня, не менее дивное, чем «роман» Киньяра, поэтому даже не знаю, как оценить рецензию… Рискну предположить двойку?