5

Внезапно художка!
Вот уж чего не ожидаешь в серии под громким названием «Великие путешествия», наряду с такими именами как Колумб, Кук, Марко Поло, Дарвин, Стенли, Крузенштерн, — приведённый здесь список звучных имён, конечно же, неполный. А… может быть, и Колумб не писал, и не Колумб писал, да и Кук не писал — его же съели?.. Марко Поло — тот ещё авантюрист был, недолго и солгать. Сомнения относительно реальности книг данной серии начинают вариться в моём котелке, и потихоньку находят выход: сквозь ушные отверстия начинают пролезать, завиваясь, макароны по-флотски, лапша томно колышется на ушах, а на плечи капля за каплей стекает подлива…

Впрочем, неудивительно, внутри книги интрига раскрывается: это не документалистика потому, что адмирал (некий) обнаружил у Станюковича талант к сочинительству да попустил его. Вот и лежит перед нами отчасти (можно предположить, что от малой) вымысел, почти что копирующий действительность. Причём понять, где правда, а где фантазия, легко. Ключ в самой книге: сперва мы узнаем всё, что происходило с Володей в Кохинхине, затем — читаем три отзыва на его высокохудожественный отчёт — матроса, капитана и того самого адмирала, и несмотря на разные мнения, все они отмечают в Ашанине прекраснодушную наивность. Тот оставляет костяк событий, но вычерчивает поверх всего свои идеалистические взгляды и свойственную всем максималистам непримиримость с выражением взглядов противоположных. Возможно, капитан Ашанина — желаемый Станюковичем капитан, скорее всего автору действительно везло с начальством, что те видели и ценили ум и сообразительность даже в самых юных членах экипажа, и способствовали развитию этих черт. Журналистика — вон куда они метнули матросика. Но в то время журналистика едва ли не зиждилась на далёкой от аналитики, порождаемой прекраснодушием, рефлексии, сегодня же только лишь начавшему созревать человеку 19-ти лет не говорят «давай, езжай и опиши всё, как видишь и думаешь».

Разительно отличается язык русских путешественников от зарубежных. Даже не язык, взгляд, скорее. Что господин Салтыков за рубежом, что Гончаров, что Станюкович — если европейцы пускаются во все тяжкие в погоне за сюжетом, то у нас — сплошные морализаторы. Всё-то они рассуждают, анализируют, оценивают, и категорией не материальных ценностей, а духовных. Занудства чуток — но до чего же родное занудство!

Кстати о языке. Читал я книжицу эту — точно учебник русского языка в средней школе. А ведь действительно масса примеров в учебниках — его, Станюковича, цитаты. Разме-е-е-еренный такой слог. Даром, что 19 века слог — читать-не запнуться. Останавливают разве что редкие, сейчас иначе, в иных конструкциях/сочетаниях/падежах употребляемые словечки. Через две недели по выходе, боцмана ставят команду во фронт (да, тут это множественное число, никакого боцмана никуда не ставят), казовая сторона морской жизни с её безмятежностью (то есть, не оборотная сторона медали, не чёрный вход, а парадный подъезд, который на виду, от слова показан), удивило несклоняемое письмо-монстр, из тех писем-монстр, которые Володя постоянно рулонами отправлял домой — ничего общего с привычными нам монстрами; видимо, неологизм того времени.

Честно говоря, обычно меня бесят идеализм, категоричность, розовоочковость и наивность, с которой она втирается. Тут этого всего более чем: и тебе не капитан — «голубь», и адмирал с высокими помыслами, и старший офицер до жалости перфекционист, и доктор-то высококультурный, экскурсии зело ценит, и Бастрюков — воплощённый Платон Каратаев... Мне так лень было лезть в Толстого, но я просто уверен, что на это найдётся калька у Платона:

А по той причине, добрый барин, - отвечал Бастрюков, по обыкновению тихо улыбаясь и лицом и глазами, - что на море смерть завсегда на глазах. Какой-нибудь, примерно, аршин деревянный обшивки, и она тут шумит. Опять же: и бог здесь приметнее и в ласке и в гневе, и эту самую приметность человек чует. От этого и совесть в море будто щекотливее. Небось, всю свою грешность вспомнишь, как небо с овчинку покажется... Крышка, мол, всем одна и та же, какая ни будь у тебя напущена фанаберия и какой ни имей ты чин. Капитан ли, офицер ли, хотя бы даже княжеского звания, а все, братец ты мой, тебя акул-рыба сожрет, как и нашего брата матроса. Разбирать не станет! То-то оно и есть, баринок! - добродушно-спокойно заключил Бастрюков.

Мат на корабле под запретом, про шлюх вообще ни слова, наибольшее прегрешение — надраться до потери сознания. Конечно же, такого не бывает. Ну исключения разве, но каковы шансы, что именно об исключении напишут книгу — ветвь асимптоты стремится к нулю. Но эту книгу я бы читал и читал — несмотря на наивность, хочется читать про хороших людей. Увы, она кончилась!

***
К МеГерам.
Знаете ли вы, господа, приказ Нельсона перед Трафальгарской битвой? (Заинтригованный дважды им помянутым, ушол гуглить).
Считаю, что полторашник — мой кровный. («Нам не нужен гром, нам нужен ром. Много рому!» — Тэштиго на мачте).