4

Многим не понравилась "Вегетарианка" — читатели оказались не готовы к ее излишней сюрреалистичности. Издатели сделали все, чтобы русский перевод купили как можно больше людей, однобоко истолковав смысл названия, не затронув идеи самой книги. Но не о "Вегетарианке" сейчас речь.
Третья переведенная на английский книжка южнокорейской писательницы начинается со списка белых вещей, каждой из которой посвящена отдельная глава. Текста там по сути очень мало: самая длинная глава в ней занимает три страницы, самая короткая — один абзац. Сюжетно главы не связаны между собой, собственно сюжета тут нет, но все же есть в этих странных, поэтичных и бесконечно грустных зарисовках черты, объединяющие эти разрозненные кусочки в слитный текст. Как картина импрессиониста, она распадается на отдельные мазки, если рассматривать ее в лоб. Это книга-рефлексия, книга-впечатление автора о смерти, жизни, перерождении и обновлении, но в основном, конечно, о смерти. Героиня признается, что в подростковом возрасте узнала, что была не первым ребенком у своей матери. Ее старшая сестра родилась раньше срока и прожила всего пару часов, но мать успела завернуть ее в пеленки и одеть в самодельную распашонку. К этому эпизоду из жизни матери героиня будет возвращаться снова и снова, даже когда она будет описывать совершенно посторонние вещи типа тумана или рисового пудинга, ваши мысли все равно будет преследовать призрак ее безымянной сестры. Текст в некоторых главах оформлен по-особенному, часто они напоминают белый стих или хокку. Я считаю недоработкой переводчика, что она не снабдила книгу сносками. Если я еще знаю, что такое Чусок и как он празднуется, несведущему в корейской культуре читателю не удастся раскрыть культурный код. Подозреваю, сопровождающего текста там могло быть даже больше, чем текста собственно глав. Некоторые главы я перечитывала по два-три раза, но и так не совсем уверена, что до конца все поняла. Хотя в книжке гораздо важнее ее настроение, чем смысловая нагрузка.
Мне по-прежнему нравится, как пишет Хан Ган. Она словно препарирует раны с интересом хирурга-ученого, ласково не замечающего, что пациент агонизирует. Такого тревожного и давящего ощущения у меня не вызывала ни одна книга-слезодавилка. А когда я читала ее "Human Acts" меня буквально трясло от подступающей истерики. И я до сих пор считаю ее самой страшной книгой, которую когда-либо читала.
Ну вот какой-то сумбурный вышел рассказ. Там еще есть иллюстрации. Это черно-белые фотографии автора, маленькой стройной женщины, согнувшейся над белой сорочкой, ее рук в кристаллах белой соли, ее коленей, на которых она держит белую детскую распашонку. Такой вот артхаус от литературы.