4

Русский постмодернизм выглядит именно так. Революция и годы советской власти, атеизм и царство достижений науки и техники не могут стереть сознание русского мужика, который осмысливает историю своей страны через православную веру и ее каноны. Греческая трагедия в такой голове тоже живее всех живых, потому что каждый поворот истории представляется как новые 40 лет скитаний по пустыне. В 60-70 годах произошел какой-то сдвиг в массах, но это было уже другое поколение, которое роман не затрагивает. В тех же головах коммунизм превращается в попытку построить Царство Божие на земле. Все, что из этого получилось – сомн мучеников и страстотерпцев, необходимые жертвы, чтобы пришел Спаситель.

Итак, произведение Шарова – это круги на воде, роман в романе и еще раз в романе. Повествование ведется от примерно современного нам рассказчика Глеба, который пересказывает историю, услышанную им от Галины Николаевны (Электры), а также материалы архивов Лубянки, их уже Глеб разбирает сам. Все это касается рукописи романа Николая Жестовского (отца Электры), который был написан в советские годы и погубил много людей с ней связанных. Рукопись Жестовского называется так же как роман Шарова, и при этом является отсылкой к Достоевскому. В «Царстве» много от процесса написания романа, много шуршащих страниц, пыльных архивов, дневников, писем, заметок на полях. Но еще больше в нем семейных историй из уст в уста, переданных в бесконечных монологах за чаем в ординаторской. Николай Жестовский - собирательной образ России начала века. Он монах и философ, авантюрист и секретный агент. Его роман это фельетон и житие одновременно. Бомба похлеще «Мастера и Маргариты», хотя сравнение сомнительное. В отличие от романа Достоевского, «Царство» разбавляет не детективная история, а любовный роман с пятью участниками и тремя любовными линиями. Мелковата затравка, но, как говорится в романе, одной философией сыт не будешь.

Подано все прекрасно. Мысли мне не очень близкие, но было интересно посмотреть, как преломляются событийя под другим углом зрения, хотя автор не дает никаких ключей, и читая его, кажется, что выйти за пределы круга нельзя, а мы в нем варимся еще со времен Христа.