1

Идея: написать научно–фантастический роман о последней битве человечества с мутантами. Читая этот роман, человек через романтику Рагнарёка проникается идеями тотального уничтожения живой, но недочеловеческой, плоти. Вдруг читатель с ужасом захлопывает книгу и бежит к зеркалу смотреть – он ли это ещё или это уже кровавый монстр. С отвращением удивляется: как легко перенять эту мысль об истреблении!

Спинрад имеет дело с мифом о Гитлере. В этом нет ничего плохого. Но он скрупулезно реконструирует этот миф как абсолютный и неизменный факт, наполняя страницы циничными высказываниями-мыслями главного героя о правилах манипуляции человеческими массами и гомоэротичными сценами. Это разрывает текст. Мы уже не можем проникнуться. Смех прогоняет сопричастность. В конце автор помещает рецензию, в которой, издеваясь над читателем, указывает на свои фантазии относительно Гитлера и его психических состояний.

Конечно, можно возразить, что никто и никогда не думал, что Спинрад мог написать что-то кроме посредственного романа. Но, как заметил однажды Бродский, литература не терпит повторений.

Есть идея: ... читатель с ужасом захлопывает книгу и бежит к зеркалу смотреть – он ли это ещё или это уже кровавый монстр. Идея, выраженная и испорченная конъюнктурным (и конъектурным тоже в каком-то смысле) произведением, автор которого побоялся сделать шаг от устоявшейся мифологизированной реальности в сторону эпатажной реальности альтернативной, последнее слово нужно особливо подчеркнуть, подразумевая, что вовсе не обязательно воспроизводить точный миф для достижения тождества героя литературного с лицом историческим. Но всё же! получить твёрдую четвёрку пропагандиста куда проще, чем бояться за рискованное предприятие.

От лица будущих поколений, уничтоженных в окопах новых войн и принесенных на алтарях и капищах фантастических тоталитарных систем, поколений, сгнивших на урановых рудниках и задушенных в подвалах новых лубянок, спальных бараках концлагерей вселенских гулагов, низкий поклон тебе, Норман Спинрад. Поскольку, когда мы думаем об ужасах тоталитаризма, мы говорим себе, что это нас могли бы расстрелять, а следовало бы говорить, что это мы могли бы расстреливать.