3 Guerre et Paix

Эдвард Резерфорд любит Париж.
Как и каждую другую местность, о которой пишет свои исторические сочинения -.смахивая с них вековую пыль, как археолог, извлекая из анналов архивной памяти узнаваемых героев эпох и исторические наследия поколений. Париж, известное дело, город любви, город контрастов, город огней “Мулен Руж”, красоты и дорогого лоска Шанель, город военной славы и поражений. Здесь, как и в любой другой мировой столице, можно копать до бесконечности, до самых библейских начал, чтобы неожиданно докопаться до очередных обязательно травоядных динозавров - главной новости прошлого года в историческом контексте нации. Резерфорд в своих раскопках более скромен, однако не менее трудолюбив - и этого можно ожидать от автора восьми романов, в названии которых указана неслучайная географическая метка.

Резерфорд населяет свой литературный Париж нужными героями, яркими представителями эпохи - священниками, рабочими, художниками, писателями, революционерами, атеистами и аристократами, после чего пытается гальванизировать получившийся массив текста - с переменным успехом. Действие, скачущее про годам и смешанное во времени и пространстве, вряд ли увлечёт любителей классической прозы Мориса Дрюона, Виктора Гюго или Оноре де Бальзака - не потому, что порой нарочитая многоплановость излишне показательна, а потому, что иногда сюжет похож на путеводитель по городу, по которому так любит гулять сам автор. Вот герой идёт через город к своей любовнице - и, кстати, идёт он мимо таких-то соборов, которые, когда-то, в честь такого-то, и это было ужасно красиво. Но даже и это можно было бы простить писателю, ищущему для каждого своего романа толстенные карты и каталоги прошлых лет - любит человек в библиотеках бывать, обычное дело. Резерфорд, при всех своих талантах, во-первых, всё-таки не француз, и его попытки сделать “по-французски” всё же слишком старательны, а потому не обладают нужным флёром, а во-вторых, эта старательность творца, выстраивающего свой город вокруг скелета Эйфелевой башни, чрезмерна.

Вдохновлённый трудами американского писателя Джеймса Элберта Миченера, чьи книги так же строились на принципе семейной саги в определённом географическом месте, Резерфорд и здесь не создаёт новое и не скрывает, кем и чем вдохновлялся. Все мы пишем для читателей, говорит он в одном из интервью, а значит, зависим от книжного рынка. Читатели любят семейные саги – и Резерфорд выдаёт их в превосходной степени - в его романах проходит жизнь сразу нескольких семей и поколений, иногда они никак не связаны друг с другом, иногда их жизни кое-как переплетаются, но порой эта связь остаётся на уровне «жили на соседней улице триста лет тому назад». Героев писатель тоже выбирает нарочито разнообразных - здесь будут все, от служанки, до короля Франции, причём каждому удастся и пострадать, и испытать какое-никакое счастье, пока их сюжетная линия не оборвётся, канув в лету - не успеешь к ним привыкнуть и полюбить или хоть как-то посочувствовать. Кажется впрочем, что такой задачи писатель и не ставит, желая просто бытоописать нужный временной отрезок и после сложить из кусочков-паззлов общую картину, масштабный исторический очерк о граде Париже, который можно читать с интересом чуть большим, нежели чтение скучного учебника по истории.Однако в своих интервью Резерфорд говорит, что место действия всё же вторичны - это только декорации. Первичны истории, которые он рассказывает. Те самые семейные саги, которые любит народ, погружённые во времена и нравы.

И здесь кроется общая проблема для “Парижа” - персонажи в итоге выходят простыми носителями функций и нужных характеристик, отражающих веяния текущего времени. В одной из сюжетных линий конца XIX века персонажи свято верят в то, что если еврея в чём-то обвиняют, то он по умолчанию виноват, ведь еврей же - согласно громкому “Делу Дрейфуса”, вошедшему в учебники как один из ярчайших примеров социального раскола общества на волне антисемитских настроений. В начале XVI века евреев изгоняют из Франции, с чем тоже связана одна из линий романа, демонстрирующая религиозные настроения государства во времена правления Людовика-отца-народов-XII. Благодаря подобному литературному приёму, когда автор путешествует по ленте времени и точечно выбирает нужный ему конфликт, выглядит логичным, но оставляет романиста на не самом удобном стыке нон-фикшн литературы и художественного вымысла. В его “Париже” нет глубины Золя, чувственности Гари, интриги Верна. Автор - идеальный путешественник по времени, отстранённо наблюдающий за событиями и никак не реагирующий на них сам. Безусловно, его герои могут вызвать отклик, но это практически всегда подчёркнуто несправедливые ситуации, объяснённые “такое время было, сынок” - например, отсутствие у женщин, евреев, исповедующей не ту религию людей каких бы то ни было прав и шансов на нормальную жизнь. Чужое предательство и мелкодушие, нарочитая холодность и презрение, власть богатых и страдания бедных - каноничные крючки, призванные зацепить читателя. Пока короли традиционно губят Францию, простой люд выживает, как может - влюбляется в тех, кого нельзя, участвует в ненужных войнах, страдает от нищеты и несправедливости, прогибается под власть и изменяет себе в самом сокровенном - в вере и любви, попирая свою честь ради выживания.

Есть, впрочем, и другая, куда более интересная специфика романа. “Париж” при всей его нарочитой историчности оказывается удивительно актуальной книгой и сейчас. Правительства меняются, как и само время, а острые вопросы даже спустя семьсот лет остаются теми же - в современной Франции всё так же убивают евреев, в мире всё так же задаются вопросами женского права, французы всё так же игнорируют английский язык в своей картине мира, оставаясь при этом подвержены чужому, пусть и соседскому мнению чуть более, чем стоило бы. Резерфорд уверен, что в его литературе нет места выдумке, в отличие от пропагандистских фильмов или заказных газетных статей. Фальсификация истории - то, с чем он яростно борется своими книгами, размышляя о своей обязанности как писателя не вводить в заблуждение читателей любого вида домыслами и спекуляциями, даже если того могло требовать художественное произведение. Его уверенность в том, что эта история Парижа правдива от XI века, заканчивая веком XX, как минимум впечатляет.