4.5 Волшебная мелодия любви

В одном из писем брату Достоевский писал:

Человек есть тайна. Ее надо разгадать, и ежели будешь разгадывать ее всю жизнь, то не говори, что потерял время; я занимаюсь этой тайной, ибо хочу быть человеком

Всё так, вот только и у тайны есть тайна - женщина: царица всех тайн, тайна тайн, чей подвиг на войне порой разрывает ей нежную кожу на спине, и у неё за плечами, ласковой метелью крыльев, вопреки всей той безумной тьме, что сотворили мужчины на Земле, заигравшись в богов, цветёт, полыхает - любовь беспредельная, просиявшая ( почему-то вспоминается образ словенской партизанки Альбины Мали-Хочевар: поруганная красота... на её фото не возможно смотреть со спокойным сердцем).

Что мне тайна звёзд, смерти, лучистого, странного существа в бездне океана? В женщине есть всё: в её глазах - ласково вспыхивают звёзды, и самая синева райка похожа на взрыв сверхновой: да, в глазах женщины - голубая кровь звёзд.
Есть в женском райке эта нежная звёздная рябь, крупинки вечности, блестящие осколки солнца, впившиеся в голубую мякоть небес; из них потом образуются планеты,тела океанов, деревьев, людей, и человек взглянет однажды в лицо своей любимой, и увидит в её глазах реликтовое излучение вечности, увидит песнь звезды, как умирали звёзды...
Да, в глазах женщины - умирают и рождаются звёзды, целые миры, и сердце, сердце мужчины, когда лицо любимой покоится на его груди, несётся алой, жаркой планетой в сверкающей роскоши тёмных и талых пространств её карих волос: сердце мужчины навек пригвождено к глазам женщины, в которых он видит свою душу, печальную судьбу мира.

Глаза погаснут - снова умрёт звезда, погибнет целый мир. Эту тайну знает каждый однажды любивший, и сердце его, бесприютным странником сорвётся во тьму, среди миров, в мерцании светил, одной звезды шепча и повторяя имя. А если любимая - безумна? Если её пытали, насиловали, поставили к почти сартровской "стене", расстреляли и потом сожгли вместе с другими, но она выжила, и скиталась по миру, среди безымянных звёзд и людей, не помня себя; если она заглянула за сартровскую стену?
А там что? распятая надежда, нежность и любовь... да, и там любовь сияет!
Заглядывали ли вы когда-нибудь в лицо отчаяния или безумия любимого человека?
Так ангел однажды, в конце времён заглянет в лицо человечества... и не увидит бога, бог в этот мир умрёт от сострадания, и воцарится тишина, равная первому слову Бога, и эта светлая, круглая тишина, луной заслонит солнце бога, и на дышащий зрачок затмения, словно на островок вечности, хлынут волны мрака...
Да, в этот миг ангел увидит в глазах последней, полубезумной женщины на земле, держащей на коленях, у своей груди, тело своего мёртвого возлюбленного, с обожжённой грудью - ибо он истомил у себя на груди всё зло мира, вобрав в своё сердце страдание и надежды не только людей, но и всего живущего, - ласково вспыхнет космос: ни человека, ни бога, ни страданий... ничего лишнего, лишь звёзды, любовь и шелковистая тишина, как в начале мира, когда он не был заражён человеком и богом; когда бог был любовью, и не противопоставил себя миру, пав, как тот ангел...

Простите за это метафизическое вступление, просто в конце пьесы Платонов бессознательно и тайно обыграл образ глаз из чудесного, мистического рассказа "Уля".
Люблю поиграть на произведении, как на инструменте, коснувшись его бессознательного ( есть целые науки об изучении бессознательного в человеке, но почему-то нет таких наук об изучении бессознательного в произведениях искусства, которые порою так же живы - а иногда и более!!, - и таинственны, как и люди, и порою могут сказать последнюю, искомую тайну о коллективном бессознательном Юнга, ибо сквозь призму произведения, сквозь его неустойчивый, мгновенный, мерцающий разум, текут лучи миллионов людей, веков, искусств, милых стихий природы, расщепляясь на живую радугу персонажей и странных, просиявших слов)

Данная пьеса Платонова - о волшебстве женщины, любви, о бессмертии и жертвенности любви.
Пьеса была написана в 1944 г. ( и опубликованная впервые лишь в год первого издания Мастера и Маргариты - в 1967 г.), когда Платонов находился военным корреспондентом на фронте, в могилёвской и минской наступательных операциях.
В его записных книжках появляются апокалиптические мотивы "сияния света неба" и "падающих звёзд".
В эту же пору Платонов сталкивается с трагедией сожжённой тюрьмы с военнопленными, из чего рождается пронзительнейший рассказ "Девушка Роза" : "Волшебное существо" - является апокрифом данного рассказа.
Пьса писалась как в военных условиях, так и в мирных, в соавторстве с Рувимом Фраерманом, которого Платонов "начисто подавил", отринув даже его правки в машинной рукописи, что привело даже к некоторой ссоре.
Что любопытно, "Девушка Роза" писалась Платоновым о еврейской девушке-мученице ( хотя о национальности в рассказе не сказано и слова), но в соавторстве, пусть и теневом, с еврейским писателем Фраерманом, "великомученицей" стала русская девушка - Наташа.

Вместе с тем, в ходе работы над пьесой, из бледной пены страниц, ласково набегающих тёмными, исчерченными волнами строк на цветы под разрывами снарядов в небе и умирающими звёздами, рождается другой трагический рассказ Платонова - "Афродита": он познакомился с ней за стойкой в кафе, где она наливала ему пиво, и вот, сквозь нежную пену, поверх пены, он увидел её глаза, её сердце, выходящее из пены: ах, любовь пьянит!
Но началась война, их городок - объят жёлтыми крыльями огня - осень в аду, - и словно бы унесён на какую-то далёкую и грустную планету.
Мужчина возвращается в городок, где он любил, и видит лишь звёздное тление кругом... его сердце затеряно в этом звёздном прахе.
Но где же любимая? Жива ли она? Мертва ли? Его разговор с сердцем и памятью, звёздным прахом, который он, словно ангел в конце мира, грустно процеживает между пальцами, даст фору эмоциональной памяти Пруста и Эдгара По, с его томлением по умершей возлюбленной, душа которой может пробиться голубым цветком мелодии сквозь чернозём осенней ночи, темно сверкнуть цветением крыльев ворона над землёй...
Платонов снова исследует великую тайну загробного блуждания не столько души любимого человека, сколько его... любви.

Итак, свет гаснет, сердце шелковисто и легко шелестит, течёт кинематографической лентой.
В бледном окошке экрана страниц вспыхивают призраки звёзд, рябь точек, полосок каких-то... словно азбука Морзе с того света, или с далёкой, затерянной среди звёзд, грустной планеты искусства ( однажды человечество откроет эту странную планету, и с удивлением обнаружит на ней, светло ступающих по асфоделевым, невесомым цветам, Анну Каренину и Вронского, Наташу Ростову и Болконского, Эдгара и Ленор... а также милые, преображённые души наших близких).
На экране показывается грустная полянка, сожжённые дома...
Стоит берёзка: белая бахрома на ней, похожа на бинт: изуродованное тело этого русского дерева - само тело России - перевязано: оно кровоточит...
Виднеется высокий остов печи, вздымающийся из сгоревшего дома: платоновский символ бессмертия семейного очага.

Где-то из синей, талой отдалённости пространств, пробился карий цветок русской мелодии.
Женщины и мужчины, старушка и девочка ( тени Арины Родионовны и Машеньки, из будущей пьесы Платонова "Ученик лицея", где в образе Машеньки блеснёт нечто трагически-волшебное: но пока эти тени ещё пребывают в лимбе искусства), перестали копать землю - могилу себе, выпрямились, - смотрят на музыку.
Это пленные. Немцы открывают огонь в сторону музыки: расстреливают музыку, незримое, тайну! ( даже не знаю как это обыграет постановщик пьесы, если, разумеется, сможет разглядеть этот экзистенциальный символ расстрела мелодии, красоты)
Среди пленных выделяются две женщины: Мария и Любовь, солдат Иван, с перевязанной головой.

Любопытно, что Платонов в это время был ранен, и чуточку "умерев", попал в лимбический сон искусства, в своё творение: как и Ивану, ему 43 года на тот момент.
Раненый в первую мировую Аполлинер писал в госпитале в "Тоске звезды" о своей любимой:
"Минерва мудрая рождённая моею пробитой головой"
Из головы Платонова, оказавшегося среди своих персонажей, рождается не богиня разума, но... богиня безумия.
Тёмная оскоминка безумия творческого раздвоения видна в сюжете, в образах Ивана и молодого генерала Александра Климчинского, мужа пленной Марии ( настоящая фамилия Платонова - Климентов. Его жена - Мария)

Расстрелянная музыка, падает бледным и тихим лицом, в голубые цветы.
В вечернем небе рвутся не то снаряды, не то звёзды: тёмные цветы зла растут из земли, сразу мёртвыми, в нимбе воронок и сияния вспышек.
Поенные совершают побег; раздаётся взрыв... Мария падает лицом в цветы.
Иван и Любовь перебираются через реку, отразившую первые, лёгкие звёзды.
Здесь начинает звучать мелодия гения Платонова ( в своей рецензии, я как бы пытаюсь сделать театральную инсценировку этой мелодии, подчеркнув в ней незримое), ветвящаяся по довольно разряженному пространству пьесы, поднимаясь по белым стенам страниц, заглядывая в сизые окошки тишины...

От пьес Платонова не нужно ждать экзистенциального напряжения его рассказов и романов ( напряжения хватало Платонову и на войне. Не забывайте, где писалась пьеса: война - тёмная рама картины сюжета), да и во многих пьесах, как и в этой, Платонов стремится писать "нормально", желая вернуться из литературной ссылки и плена в печать.
Пьесы Платонова во многом похожи на рисунки Достоевского к своим романам, тут важно цветение узора мысли, таинственно дышащего где-то на заднем плане пьесы, что создаёт удивительный, несколько потусторонний эффект в искусстве: густота теней, символики и мысли на заднем плане пьесы словно уходят в подполье, они так сильны, по сравнению с действием, что это даёт обратный эффект: сюжет пьесы, герои, сама жизнь, выглядят эфемерными тенями, за плечами которых чувствуется настоящая, ирреальная жизнь, моментами прорывающаяся в мир в их словах и поступках
Скажу прямо: проследить за узором мелодии гения Платонова, смогут не все. На постановщиков пьесы, надежды тоже почти нет, ибо дальше начинается нечто Набоковское ( когда Платонов слушал чтение "Волшебного существа", на его глазах проступили слёзы: о чём о думал? О своём умершем сыне Платоне, замученном в сталинском "плену" лагерей? О Саше, его маленьком сыне, которого он даже хотел усыновить?)

Итак, Мария умирает, но не умирает её любовь.
Имеет ли женщина душу? (Размышляли когда-то глупые люди на мудром Востоке)
Имеет, и не одну. Вот в этом и тайна женщины: её вторая душа - любовь ( а иногда и печально-единственная, если сама женщина не верит в душу и бога).
Любовь вселяется в девушку с этим нежным именем - Любовь, которая узнаёт в плену от Марии и Ивана, как Александр любит Марию, как не спит, мучается по ночам без неё.
А куда уходит душа Марии? Об этом чуть позже, скажу лишь, что это похоже на апокриф "Хождения Богородицы по мукам"
Тут сказался болезненный сон-кошмар Платонова: смерть под бомбардировкой его жены Марии, и почти спиритуалистическое размышление о ней: не имея возможности видеть её на войне, он нежно, словно волшебник - каждый любящий, чуточку волшебник, - выводит, пробуждает из бездны искусства её милый образ: сквозь синие вёрсты ночей и дней, он видит её тёплую улыбку, взгляд... Он касается её лица, губ... через пространства, пальцами, приникает к белой тишине листка, где чудесно, словно в зеркале при гадании, светло и таинственно вспыхнул её нежный образ.

Река, через которую Иван на руках перенёс Любовь, не умеющую плавать - образ загробной реки ( что интересно, Иван ест почти каратаевскую - Платон Каратаев из Войны и мира - картошку из котелка на полу, подземный плод, символизирующий связь с загробным миром - клубни картофеля, как образ грозди сердцебиений во тьме земли.
Вообще примечательна символика еды в пьесе в духе Толстовско-буддийских озарений: совершенный отказ от пищи: есть лишь одна пища для сердца - любовь и любимый человек)
Да и сам образ плена в эстетике Платонова имеет нечто потустороннее.
Таким образом, мы видим дивный образ: один человек, несёт на руках женщину к другому человеку. Они оба - суть мистическое одно целое, разграниченные посюсторонностью образа в в пьесе и потусторонностью писателя в жизни: жизнь выступает нечто потусторонним, ирреальным.
Тень мужа Марии была с нею в плену, в смерти, со своей любимой, и она ведёт её любовь, словно путеводный огонёк, к себе же за пленом, в жизни - к Александру.

Всё это похоже на фотографический негатив "Слова и полку Игореве", вот только в плену не князь Игорь, а Мария, Машенька, а вместо Ярославны - Александр, и в тёмную страну смерти летит не плачь Ярославны, но томление мужа по своей умершей жене, в плену самой смерти.
Далее Платонов дивно использует приём а-ля Набоков.
В штабе генерала Александра Климчицкого раздаётся телефонный звонок. Спрашивают его. Но его нет.
Скажем честно, разговор ведётся почти ни о чём, но внимательный читатель приметит белый шум потустороннего прорастания в ткань разговора: адъютант Александра докладывает в трубку: он был только что в хозяйстве Еланина. Позвони в хозяйство Лебедева. Что? Из плена пришли какие-то люди? К генералу? .... Ефрейтор Никодим, на вестовой, самовар распаял...

В средней полосе России, Еланью называют лесную полянку, пологую балку.
Завуалированно мы видим как раз описание места плена, где погибла Мария, т.е., душа, тень Александра ( его любовь?), в образе Ивана с перебинтованной головой, присутствовала там, была вместе с Марией, видела её смерть: тут важно подчеркнуть несколько посторонний, словно бы опустошённый, почти прозрачны образ Александра - его душа не в нём, она носится по миру.
Образ Лебедя - древнейший символ связи загробного мира и земного: именно лебеди сопровождают колесницу умирающего солнца на тот свет.
Вестовой Никодим ( двойная спираль образа: имя переводится как народ победитель) распаял самовар.
Оскоминка религиозной эсхатологии любви: религиозное имя; отбросить "а", - получиться "распял" ( бессознательный механизм поэтики Платонова, пульсация тени Наташи, которой ещё нет в пьесе. Она - женщина-Христос: умерла на фашистском кресте и воскресла.
Но самовар также и символ семейного очага ( рефрен уцелевшей печи в начале пьесы), и символ смерти, военного железа, что распинает тело России.

Происходит встреча Любови и Александра: в этом есть что-то спиритуалистическое: встреча с любовью умершей жены, вселившейся в живую девушку ( мистицизм этого механизма в литературе - terra incognita. Лишь Набоков осмеливался ступить на эту запретную землю)
Разумеется, события в пьесе свершаются в сказочной парадигме 2-3 пространств, миров, но именно вселение души в ещё живого человека - расширяет пространство пьесы до 4-5 измерений..
Любовь влюбляется в Александра: "я отвыкла жить... я так хочу теперь жить на свете! и страшно и странно, словно я рождаюсь снова... прошу вас, помогите!"
Сколько в этом трагизма обнажённого существования!
Не забывайте, что это говорит - любовь: я боюсь опять нечаянно умереть...
Кто это в ней сейчас сказал? Душа Марии? Её любовь, тепло слитая с душой? Сама Любовь?
В постановке в театре, эту мучительную раздвоенность и обнажение существования нужно особенно подчеркнуть: сложная роль для актрисы. Возможно даже она сойдёт с ума, как и режиссёр ( был однажды такой случай).
Интересно, что слова про "отвыкла жить", являются рефреном из рассказа "Девушка Роза", где схожие слова были подняты на недосягаемую высоту трагизма: надпись на обгоревшей стене в одной из камер в тюрьме для военнопленных, гласила: Мне хочется остаться жить. Жизнь - этой рай, а жить нельзя, я умру! Я Роза...

Александр ранен в сердце известием о гибели Марии. Иван изъявляет желание рискнуть и пробраться ночью за реку, к врагу, в смерть, дабы забрать тело Марии.
Александр от этой вести чуточку умирает ( в поэтике Платонова грань между жизнью и смертью вообще условна), и тенью, Иваном, стремится к своей мёртвой жене, через реку, отразившую звёзды.
Платонов овеществляет свою заветную мысль: жизнь человека без любви на земле - приводит не только к духовной смерти, но и к физической.
Марии там не оказалось... её тело пропало. Но в этот самый миг ( предчувствую восторг сошедшего с ума режиссёра!), Любовь пробуждается в блиндаже ( образ воскресения, пробуждения из смерти в жизнь в ночи земли), сладко потягивается - куда уж слаще, после вечного то сна, - как это может делать лишь женщина, встаёт, осматривается, заводит патефон, танцует одна, с тенями вещей Александра, с его милым запахом... она кружится в блиндаже, словно карий мотылёк в золотом луче с пылинками звёзд, что пробился сверху: колосок луча пророс сквозь чернозёмную ночь земли, в смерть.

А где же Александр? Платонов гениально решает его судьбу: он умирает с сражении, чуть-чуть умирает... Так что Любовь в какой-то миг танцевала с его тенью, мелодией его души: платоновский танец теней... прелесть! хоть ставь балет Начо Дуато ( в какой-то момент зрители в театре могут заметить, что актриса и правда нежно сошла с ума. Режиссёр где-то в Райке с блаженной улыбкой дирижирует тенями. На него уже не обращают внимания)
Александр серьёзно ранен, его оперируют, бредит во сне: спит ли жена?
Голос из наклонившейся темноты: спит, спит мой хороший, и ты закрой глаза...
Александр во время боя подбил 7 Тигров.
Любовь во время боя, среди прочего, слушала "На сопках Маньчжурии", т.е. мы видим обратный, зеркальный мотив порыва уже не чувства и сердца любимого - в смерть, за любимой, но наоборот: Маньчжурия - северо-восточная область Китая, где водятся тигры.
Александр и Маша никогда не разлучаются, они всегда рядом, и в жизни, и в смерти.

Тишина в груди и в мире. Стук в комнату - новорождённый стук сердца. Входят доктор Череватов с Наташей.
Очередной спиритуалистический символизм Платонова: фамилия спирально двоится: чрево, чреватая, т.е., беременная, и чревато, в смысле вызывать что-либо, весьма болезненное.
Череватов - таинственное существо. С одной стороны, он нечто среднее между трагикомичным генералом Иволгиным из "Идиота", и чудаковатым генералом Радловым из фильма "Сибирский Цирюльник", но на самом деле, это какой-то древний демон, а возможно, и сам бог.
Наташа - одна из семи его племянниц: число 7 - связь с небом, музыкой.
Тема музыки в пьесе - изумительна. Она вьётся лазурной лозой по белому телу пьесы, касаясь новозаветных высот ( к слову сказать, Платонов не просто так делает пометку, что в начале пьесы с русской стороны должна звучать песня "Рябина" и "Полоняночка". И в той и другой упоминается река и разлука с любимым, кроме того, обыгрывается образ лебедя и воссоединение матери с дочерью в плену)
По завету Череватова, чтобы отвлечь Александра от горя-смерти, устраивается праздник: фотографический негатив Каны Галилейской: жених венчается с мёртвой невестой.
Из патефона расцвела синяя мелодия печали и нежности: танцуют Александр и Любовь... этот танец похож на танец из фильма "Призрак" с Деми Мур: он не знает, с кем он танцует, но что-то чувствует. Его руки холодны, как у мёртвого: согреть бы их своим дыханьем! ( тёплый блик души Марии в мыслях Любови о дыхании)

Александр замечает Наташу, скромно стоящую в уголке - ей не нравятся эти танцы, она словно ревнует ( немыслимый доселе образ ревности души к себе же самой в образе другого человека), - влюбляется в неё, и она рассказывает ему свою историю плена, мучения, гибели и воскрешения.
Платонов развивает мысль Достоевского о преображении человека в страдании: но у Платонова преображается не только душа, но и тело: от Наташи, её тела и слов, словно бы исходит тихий, мистический свет.
Более того, Платонов в конце пьесы пророчествует а-ля Достоевский о России, которой суждено преобразиться в волшебное существо.
Свершается обряд инициации: Александр одевает Наташу в платье Марии... Это похоже на языческий обряд, заклятие, экзистенциальную мессу по Марии, желания её воскрешения, рождения...

Без любви вообще страшно жить, а Наташе, ходящей по карнизу безумия - вообще невозможно: она сорвётся.
Наташа - образ самой души, с её тайной: она не знает кто она, для чего она живёт, куда живёт... Вся её жизнь - на кончиках пальцев, на цыпочках взгляда и сердца - шёпот жизни...
Неужели сказка сбудется, и они будут счастливы? Неужели Платонов прав, и человека можно излечить не лекарствами, а лишь другим человеком, и вся наша мука, боление нашей души и тела - в поисках этого человека?

Любовь-Афродита стоит за стойкой, наливает пиво адъютанту Александра: её сердце и взгляд - идут поверх пены.
Стоит также заметить, что у Любови, фамилия - "Божко": с одной стороны - божья любовь, с другой - она является литературной родственницей странного инженера из гениального романа Платонова "Счастливая Москва", Виктора Божко, того самого, кто мечтал о крылатом и счастливом человеке.
По сути, Любовь раньше была мертва, ещё при жизни: типичная мещаночка с "тонкими ножками", но умерев в плену, она окрылилась любовью, но рождение ещё не завершено.
В этой сцене Любови за стойкой есть вроде бы проходной образ "пивного соска", откуда наливается пиво, но на самом деле, это образ, семя трагической важности, которое взойдёт позже.

Эротического подтекста тут почти нет, ибо и адъютант, и Иван, и даже Череватов - страстные любители пива, и, как всякий мужчина, рады приникнуть губами к этому "пьянящему соску" - как никак, символика рождения, мол, без женщины, мужчина мёртв, его как бы ещё нет.
Но вот следом за сценой Любови и адъютанта, Наташа, идя по парку с Александром, в разговоре с ним, обмолвилась: я не пью молока...
Этот жест эмоции неприятия жизни, протеста. Наташа словно бы зависла между мирами и не может родиться - жить.
Но со всем трагизмом этот жест протеста расцветёт позже, в обмолвке Наташи с одной женщиной, которую она назовёт "матушкой".

Кстати, чуть не забыл о совершенно ирреальной вспышке поэтики Платонова всего в одном жесте эмоции, действия, в сцене, когда Наташа шла с Александром по парку, и, заметив на тёмной дорожке лежащего, мёртвого червячка, подняла его на ладошке: согреть бы его дыханием!
На самом деле, это гениальная сцена, почти шекспировская.
В поэтике Платонова червяк - это вовсе не низменное, презренное создание: это хтоническое существо, маленький подземный змей, недогусеница, которой отказали в крыльях и преображении, но он о них мечтает.
Это не мрачный "червь победитель" Эдгара По, точнее, победитель, но не жизни, а смерти.
Это почти новозаветное существо, для которого нет под землёй врагов и своих: все они - бедные, намучившиеся люди, и он из них делает жизнь, и она воскресает в новой форме цветов ли, деревьев ли, птиц, лазурно расцветших на ветвях...
Этот дивный персонаж появляется в разных рассказах Платонова.
В прелестном рассказе "Железная старуха", ребёнок бродит в пасмурном леске, словно в странном мире, берёт в ладошку червячка, и бежит домой на зов мамы, и вечером, в постели, открыв ладошку, приблизив её к лицу, спрашивает: ты кто?
В этом есть что-то набоковское. Но ребёнок у Набокова зажал бы в руке - гусеницу.
В другом грустном рассказе "Осьмушка", у ребёнка умирает мама, и червячок становится посредником между ним и мамой: ребёнок разговаривает с ним как с маленьким человечком, который знает тайну смерти: он в ней живёт.
К слову, совершенно волшебная тональность мыслей Платонова: дар видеть в малых, на первый взгляд безобразных, отверженных миром божьих тварях - людей, человечков, человечное.
В этом есть что-то от грёз Перси Шелли, в этом есть такие неземные и райские, пророческие сны, которые не часто снятся и Буддизму.
Таким образом, червячок на ладошке у Наташи ( в её образе в конце пьесы есть что-то от Офелии) - это образ разговора со смертью, с душой Александра, образ победы над смертью: сомнения Гамлета - решены!
Более того, этот милый посредник, однажды вновь свяжет, соединит их, как сейчас соединились их лица над ладошкой Наташи...

Вещество пьесы, на ощупь, лёгкое, рассыпчатое, невесомое, как каряя, спелая горка земли возле червоточинки муравейника.
Вещество то лёгкое... но после прочтения сгустится в какую-то сверкающую, дышащую точку тишины и печали: как сладко ощущать на сердце тёплый вес этого зёрнышка-точки! Вечером, перед сном, эта точка прорастает, колосится густым шелестом чувства и действия, и во сне ты видишь самую прекрасную постановку пьесы Платонова: ах, милый, сошедший с ума режиссёр моих снов, где ты в жизни, в моей судьбе, любви?

Киноплёнка сердца легко так, осенне-прозрачно шелестит в небеса, крапинки-точки на сердце - похожи на тления осени на листве.
Каждое биение - кадр, выхваченный из вечности. Так в детстве поднесёшь зелёный, жёлтый листочек-осколок стеклышка к глазам, и взглянешь на новое, странное небо и мир, нежно сошедший с ума.
Крапинки-точки...эта смутная азбука Морзе осени словно бы хочет что-то сказать, небо что-то хочет сказать.
Платонов пишет: у вечной любви, есть младшая сестра - измена.
Ах, женщина, всецело ощущающая себя в любви, трагически знает, что мужчина, даже беззаветно любя её, всё же... изменяет ей, с творчеством ли, долгом ли перед Родиной, истиной... он их тоже любит, именно ими то он и любит свою женщину! А если их не станет? Чем он будет любить? Он не может, как женщина, слово бог, творить любовь из пустоты: он умрёт...

Постойте, слышите? грустный колосок мелодии пробился сквозь звёздно тлеющий сумрак земли.
Неужели Мария жива? Или это призрак, голос памяти сердца, мучает Александра в ночи?
Неужели Наташе и Любови - умереть?
Любовь не умрёт, любовь никогда не умирает: она полюбит другого... А Наташа? Такие умирают без любви...

Где-то далеко, в сиянии неба, по голубому полю идёт Александр, к нему навстречу, с любовью смотря на пролетающих птиц, милые деревья, смех детей над маленькими тигрятами в лучистой траве, играющими с клубком солнечного, бессмертного зайчика, идёт Наташа.
Она не замечает Александра. Приближаясь к нему, Наташа становится прозрачнее, переливается тёплыми бликами птиц, листвой рябины и берёз, каких-то стихов и слов Марии...
Она нежным призраком входит в Александра, касаясь его сердца - пальцами, и идёт дальше, по синей стране его воспоминаний, где он с нею шёл по вечернему парку.
Александр садится в цветы, держится рукой за сердце. На глазах проступают слёзы...
Скоро ли придёт Маша? Заждался...как она там? Думает ли обо мне?
Срывает какой-то странный, сине-карий цветок, смотрит в него, словно в до боли родные глаза: в нём ласково вспыхивает космос...
Эх, начать бы жизнь сначала!

Наташа идёт с Александром в вечернем, керем парке, но кажется, что частичка души её не здесь, а где-то далеко.
Странное дело: Александр похож на Пушкина... он говорит о солнце высшей красоты и правды, что взойдёт однажды над Россией, и осветит не только её, но и всю Землю: "туча над сумрачной жизнью, станет облаком в славе лучей!".
Наташа счастлива... солнце и мир ей улыбаются, ветерок коснулся нежно губ... Вот, она подняла с земли что-то, и, улыбаясь, протягивает Саше: смотри, это мотылёк, угодивший в отражённое в лужице небо!
Как хорошо жить, правда? Обними меня крепче... солнце заходит, мне холодно.

Работа Christian Schloe