4 Он не Бальзак, которого боготворишь за все… (из письма одной женщины о Мопассане)

Книга авторства Армана Лану, представляющая собой по сути художественный роман-биографию Мопассана, построенная частично на отрывках произведений французского писателя, а частично из мемуаров его современников, по стилю изложения легко может дать фору самому Мопассану.
Наследственность, доставшаяся Ги де Мопассану от его матери, ее неуравновешенного брата, была нелегкой. Вдобавок, мать писателя, уставшая от загулов своего супруга, не могла оформить развод, так как закон, позволяющий разводы, появился только в 1884 году. Это очень интересное историческое наблюдение, которыми, к сожалению, могут похвастаться не все книги из серии ЖЗЛ. Арман Лану также не стесняясь рубит правду-матку о сути Великой французской революции и о «народной» Республике, как таковой. Но об этом позже. А пока мы узнаём, что Ги вдохновляется от воды и женщин. Вода, впрочем, это и есть женщина для него. В воде же можно как следует разглядеть женщин. Познав женщину, он начинает говорить, что «выбирают женщину, как котлету в мясной лавке, не заботясь ни о чем, кроме качества мяса». Отказ от любви обычно еще сильнее обостряет пессимизм писателя. Если в ранней юности, один запах жаркого из обезьяны, которым его хотел угостить Суинберн, вызывало у Мопассана отвращение и тошноту, то в более зрелом возрасте он не брезговал сам шутить, артистически пуская кровь животным. Густав Флобер стал для Мопассана путеводной звездой и почти что опекуном. Заметку в газете об убийстве принцем Пьером Бонапартом редактора газеты «Марсельеза» Мопассан читает с восхищением. Ему нравится и то, как Евгения Монтихо, жена Наполеона III решительно толкает страну к войне. Те же самые лозунги, которым в свое время в России поддался Гаршин – «На Берлин» - кружат голову Мопассану. Франция не может допустить, чтобы захват испанского трона принцем Леопольдом Гогенцоллерном, сошел ему с рук. 18 июля 1870 года Франция объявляет войну Пруссии, а уже 7 августа императрица вынуждена подписать воззвание о том, что Эльзас потерян, и такая же участь грозит Лотарингии. Франция в отчаянии и оттого, что попала в зависимость от воли женщины, и от непостижимости поражения. Ги уходит в армию. Он описывает ужасы войны языком реальности. «Солдаты убивали привязанных на цепи собак затем только, чтобы пристрелять новые револьверы», «Смеха ради, убивали коров на лугах». Пиная ногами трупы врагов, некоторые из товарищей Мопассана весело говорили:
- Ну и вдов же теперь будет!
Все это откладывало отпечаток на подсознание Мопассана. То, как Мопассан описывает частые случаи подавления немцами сопротивления французов, сравнимо вполне с карательными действиями войск СС во время Второй Мировой войны. Маховики убийства людей раскручивались вовсю. К чести Армана Лану нужно сказать, что он не «обожествляет» и не восхваляет восстание Коммуны, в отличие от других популистских писателей. Он прямо называет вещи своими именами: план об оставлении города в руках восставших был разработан Тьером еще в 1848 году, но был отклонен Луи-Филиппом. Но позже, Коммуна все же была вызвана к жизни только затем, чтобы ее обезглавить. Когда пушки были убраны с Монмартра, восстание было неминуемо, и оставалось лишь подавить его. Кровавое подавление дало своеобразный «карт-бланш» всем тем, кто хотел и проливал чужую кровь. В судах говорили: «Не его (убийцу) надо судить, а Коммуну!». Публично проповедуемые доктрины были виноваты во всем. Гражданская война не возможна без четко сформулированной цели и недопустимость противопоставления Парижа всей остальной стране звучало логично для многих. Слово «коммунар» являлось синонимом слова «убийца». Ги пробует пропускать все эти события через себя и доверяет мысли бумаге. Он начал писать в пятнадцать лет и являет собой яркое подтверждение аксиомы: «писателю лучше иметь слабый талант и сильный характер, чем сильный талант и слабый характер». На написание статей у Мопассана уходило слишком много времени и сил. Не обошлось в данной книге и без вездесущего Тургенева – куда же без него? Мопассан, якобы, был впечатлен русским, который почти всегда за границей, но делает ставку на Золя. Золя пообещал напечатать роман Мопассана в своем журнале, который субсидируется фабрикантом шоколада Менье. Путешествуя, Мопассан не брезгует брать себе жен «на месяц». Для того, чтобы выпросить денег у отца, он просит мать изобразить его «тяжелое» положение в самых мрачных красках. Флобер двигает Мопассаном почти всегда в нужную сторону, как пешку на шахматной доске. Он даже направляет его на свидание с Сарой Бернар. Стихотворения Мопассана, несмотря на хвалебные оды автора книги, больше напоминают творения школьников: «… в упор взглянула на меня и расстегнулась вдруг… Заманчиво округлы, задорно глядя врозь, блистая и дразня, две груди выплыли,..», но, видимо, Флоберу нравилось. Ги переходит из Морского министерства в Министерство народного образования и продолжает ничего не делать и там. Он делит одну комнату с четырьмя друзьями и общей девушкой, которая сперва забеременеет, а потом потеряет ребенка. Золя, подчинивший свою жизнь суровому правилу «ни дня без строчки» вызывал у Мопассана уважение, и он стал бульварным журналистом. Работа в бульварной прессе гораздо проще, чем рутинная писанина, и Мопассан даже начинает верить в свой талант, ибо статьи легко сыплются из-под его пера, как мусор из мешка. А в его личном деле появляется приписка врача о том, что он страдает стойким неврозом, проявляющимся в непрекращающихся головных болях и мозговых спазмах…
В письмах Мопассан признается, что у него найден и сифилис, который он лечит, по «доброй» традиции знаменитостей ничем иным, как ртутью! «Аллилуйя, у меня сифилис, следовательно, я уже не боюсь подцепить его», - бахвалится он. И в самом деле, в прессе того времени велся даже список знаменитостей, подвергшихся атаке этой болезни: Доде, Бодлер, Мане, Ван-Гог. Мопассан мог гордиться попаданием в такой список и не обращать внимание на тот факт, что сифилис являлся подлинным проклятьем века. Но в то время ничего не стеснялись и ничему не удивлялись. И даже на дверях публичного дома не редкостью было объявление: «закрыто по случаю первого причастия…». Мопассан, кстати писал про все, что видел. «Это существует? Значит это должно быть изображено!»
В 1881 году он отправляется в Африку в качестве корреспондента. Его поражает увиденный там процесс колонизации. Круговорот вещей предстает перед ним в своей убивающей простоте: «французы платят арабам сорок франков за гектар, который стоит минимум восемьсот. И тогда арабы уходят к первому попавшемуся вождю мятежников. Никакая реформа здесь немыслима…».
Страдая душевным заболеванием, Мопассан в состоянии рассказать о таких глубинах человеческой души, объяснить которые не сможет и сам дядюшка Фрейд. Вдобавок, Мопассан увлекается Шопенгауэром, не понимая, что философией нельзя увлечься. Философией нужно переболеть. Но Мопассан, ни много, ни мало, называет себя учеником великого философа. И это при том, что открыл для себя немецкого философа через беседы со своим приятелем Бурдо! Впрочем, Ги всегда узнавал больше из разговоров, чем из книг. Это тот период его жизни, когда мозгомойки Тургенева дали свой результат, и Мопассан понимает, что фантастическое выглядит тем более достовернее, чем ближе к обычному. Моду на русский роман во Франции ввел некто Вогюэ. «Никто лучше великого русского писателя не умел пробудить в душе трепет перед неведомым…» - твердит Ги. Когда французский капитал разделился на два лагеря – на еврейский банк Ротшильда и новый, католический банк, то Мопассан смело решает изобразить и эту тайную войну в своих работах. И тогда же он открыто признается в том, что теряет голову от вида крови. «Охоту я люблю страстно, и при виде окровавленной птицы, крови на перьях и у меня на руках я теряю власть над собой». И тогда же он начинает панически бояться надвигающегося несчастья, или смерти. Эти ощущения он приписывает своим болезням, гнездящимся в его крови и плоти. Человеческое существование Мопассан находит все более абсурдным. Сама мысль о человеческом зародыше вызывает у него отвращение. Человеческий зародыш Мопассан ненавидит почти также сильно, как и ужасную Эйфелеву башню. Он даже подписался под коллективным письмом в 1887 году господину Альфану, директору ЭКСПО-1889, в котором писатели, художники и прочие знаменитости протестовали против строительства башни. Вскоре брат Мопассана сходит с ума. Ги и его мать лгут друг другу, делая вид, что не знают ничего об этой семейной трагедии. Но у Ги ненависть к богу становиться еще более яростной. «Если бы я верил в вашего бога – какое беспредельное отвращение почувствовал бы я к нему!». А его мозг и желудок приходят в такое плачевное состояние, что он не может работать. Брат Мопассана умирает в 1889 году, в жестокой агонии. После этого события, к боли в глазах у Ги прибавляется боязнь зеркал. Дюма-сын хочет сделать его академиком, но не стесняется в глаза Мопассану назвать его учителя Флобера «дровосеком, срубившим целый лес лишь для того, чтобы выточить один-единственный ларчик». Но Мопассану не до наград. Он слишком не любит себя для того, чтобы еще и награждать. Он не видит, а значит не может существовать. Чувствуя приближающееся безумие, Мопассан решает убить себя раньше, чем сойдет с ума. Наркотики уже не облегчали боль, а от эфира у Мопассана была неизлечимая зависимость. На закате жизни Мопассан пишет письма Людовику XIII, советуя строить могилы с горячими ваннами и убеждает всех в том, что у католиков искусственные желудки. Страдания Мопассана обрываются 6 июля 1893 года. Последними словами его были: «Тьма! О тьма!». Мать не пришла на похороны и прислала вместо себя свою горничную. Не приехал и отец. «В этой семье, сударь, живые не желали беспокоиться даже о том, чтобы похоронить мертвых!» - сказал один доктор. А Дюма сказал о покойном:
- Какая судьба! Какая потеря для литературы! О, какой это был гуляка!..