-- Мы называем их монстрами, потому что ощущаем, насколько они далеки от нас, и поэтому хотим считать их не такими, как все, — говорил Горан на своих семинарах. — А между тем они похожи на нас целиком и полностью. Но мы предпочитаем оттолкнуть от себя мысль о том, что подобное нам существо способно на такое. Такое поведение частично оправдывает нашу природу. Антропологи определяют ее как „обезличивание преступника“, и это часто становится самым главным препятствием в идентификации серийного убийцы. Поскольку человек имеет свои слабости и может быть пойман, а монстр — нет.
Как раз для этого на стене аудитории Горана всегда висела черно-белая фотография ребенка. Маленького, пухлого и беззащитного человеческого детеныша. Заканчивалось все тем, что видевшие его студенты просто влюблялись в этот образ. И когда — где-то ближе к середине семестра — кто-нибудь отваживался наконец спросить доктора о том, кто же этот малыш, Горан предлагал им попробовать угадать. Ответы были очень разные и порой самые необычные. И он получал огромное наслаждение от вида лиц студентов, когда сообщал им, что это — Адольф Гитлер.
В послевоенный период в общественном сознании нацистский лидер превратился в монстра, и в течение многих лет народы — победители в этой войне — противились иному видению. Поэтому детские снимки фюрера большинству людей были неизвестны. Монстр не мог быть ребенком, не мог иметь иных чувств, кроме ненависти, и иметь иное существование, сходное с существованием других своих сверстников, которые затем могли бы запросто превратиться в его жертв.
-- Для многих очеловечить Гитлера значит в какой-то мере объяснить его, — говорил Горан на занятиях. — Но общество стремится к тому, чтобы крайнее зло не получило бы возможности быть истолковано или понято. Подобные попытки также означают стремление его частичного оправдания.