Дряхл и немощен телом был Подифор Кондратьевич и потому не поверил вначале, что его фамилию в числе первых занесли в список подлежавших раскулачиванию. Поверил лишь тогда, когда Меланья вдруг объявила ему:
— Кондратич, родный, не гневайся на меня. Живой думает о живом.
— О чем ты? — не понял старик.
— Не желаю с тобой на высылку. Поезжай один. Ты уж свое пожил. А я еще молодая — мне толечко шестьдесят седьмой годок пошел…
Прямо на глазах у потрясенного Подифора Кондратьевича она собрала барахлишко, сняла свою икону и, поклонившись «дому сему», поблагодарив старика за хлеб-соль, вышла на улицу и решительно, почти торжественно направилась к ветхой лачуге, где уже много лет обитал в одиночестве Карпушка.