Цитаты из книг — Михаил Алексеев

Подлинные размеры и значение любых утрат познаются нами лучше тогда, когда утраченное обретаем вновь.

Странное дело: когда у тебя вся жизнь впереди, ты почему-то меньше всего дорожишь ею или, точнее сказать, бережешь ее.

И за что меня Бог покарал? За что? Уж лучше бы насмерть! — Долго сдерживаемая боль, накопившись, всколыхнулась, прорвалась, выплеснулась наружу. Всегда такое доброе лицо Петра искривилось страданием, в голубовато-серых, как у отца, ласковых, мягких глазах сверкнули лезвия острой озлобленности. — Зачем повезли нас туда?…

Михаил Аверьянович стоял возле кубышки — по щепке, упавшей возле его ног, он тогда еще понял, что пуля попала в его любимицу. В одном метре от земли, в том месте, откуда яблоня начинала разбрасывать во все стороны мощные свои побеги, зияла глубокая рана. Из нее струился и не шибко сбегал по коре хрустальной прозрачности…

— Я и сам грешен: плохо, погано думал про тебя. А ты вот пришел, открыл пораненную душу свою, показал все болячки, и я увидал: не черна, а больна она у тебя… А сколько зла по неразумению, по темноте своей причиняем мы природе! Изничтожаем, как саранча летучая, сады — зелену красу и отраду жизни нашей. Портим, поганим,…

Михаил Аверьянович шел и мурлыкал себе под нос какую-то песенку, похожую на «Во саду ли, в огороде». Мишка вспомнил, что дедушка почти всегда поет какую-нибудь песню и вообще в семье Харламовых любят петь и взрослые и дети. Отчего бы это? Ведь не так уж сладко живется им на свете, а поют? Мишка не вытерпел и спросил деда.…

Однажды они увидели по дороге юный ясенек, по которому какой-то прохожий, забавляясь, беспечно тюкнул топором. Тюкнул и пошел себе дальше, а раненое дерево хворает, и алый сок, стекающий из ранки, напоминает живую кровь. Михаил Аверьянович нахмурился, нашел в кармане у себя тряпку и туго перевязал рану, сказав при этом в…

Михаил Аверьянович не мог заснуть в ту ночь. Он лежал на своей постели вверх лицом, подложив руки под голову, и неподвижными, широко распахнутыми глазами смотрел через прохудившуюся крышу на далекие звезды, усеявшие черный свод неба, и беспокойно думал о людях, о том, какие же они все-таки глупые, хотя и считаются…

«Заставить человека бояться тебя нетрудно, куда труднее добиться того, чтобы он, человек, зауважал тебя. Вот в чем фокус, вот в чем корень нашей жизни».

— Стало быть, и ты, и твой отец, и твой дядя Павел, и Карпушка — все вы верите в Бога? А? — Нет, не верим. — А зачем же в церковь ходите? — По привычке. — Брешешь, Ванюшка, не потому. Я, признаться, и сам не шибко верю в Бога, а пойду, к примеру, ко всенощной и простою на ногах с вечера и до самого аж утра. А в нардоме и…

Старик, задохнувшись от волнения, умолк, обождал маленько и продолжал необычно горячо: — Я бы и рад пойти не в церковь, а в нардом, да ведь это же сарай. У вас там накурено — не продохнешь. И слушай в этом-то чаду, как твой дружок Митька частушки горланит. Может, и разумные речи там говорят, в нардоме, а нет охоты идтить…

— Закроем мы эти церкви, чтоб вы, старики, не очень-то заглядывались на них, — мрачно сказал Иван. — Закрыть все можно. Это нетрудно. А вот что вы придумаете взамен? — Михаил Аверьянович поглядел на внука сузившимися глазами. — Подумай-ка ты об этом со своими дружками, а потом уж и агитируй против религии… Ну а что…

— Нету теперя дедушки-то, нашего родного Ильича. Как же мы без него, а? — тихо и взволнованно сказал молчавший до этого Карпушка. — Вот ты, Федор, вчерась о колхозах толковал, сам сказывал, что дело это очень сурьезное. Тут, как говорится, сто раз отмерь, один раз отрежь. Как бы не наломать дров без Ленина-то. Ильич, он…

Дряхл и немощен телом был Подифор Кондратьевич и потому не поверил вначале, что его фамилию в числе первых занесли в список подлежавших раскулачиванию. Поверил лишь тогда, когда Меланья вдруг объявила ему: — Кондратич, родный, не гневайся на меня. Живой думает о живом. — О чем ты? — не понял старик. — Не желаю с тобой на…

— За каждым деревцом нужен глаз да глаз; а ведь нас с тобою, сват, только двое, — заговорил он, присаживаясь на пенек. — Справимся ли? Погибнет сад, что тогда будет? Вчера просил у председателя людей — надо бы молодые яблоньки окопать, полить напоследок, — не дал. «У меня, — говорит, — дела поважнее!» И не то меня, сват,…

— Помрут сады, сухота и скука пойдут вокруг. Вот об чем надо подумать. А то ведь оставим нашим детям и внукам да правнукам не землю, а голый шар… Земля нынче принадлежит простым людям — ее работникам. Кому ж о ней позаботиться, как не им? Ведь и при коммунизме людям жить на земле, а не в небесах. И о ней, землице нашей,…

В село пришла удивительная эра — эра стариков, женщин и подростков, где женщины были основной силой — новейший и своеобразный матриархат, породивший впоследствии в числе прочего и свой странный гимн, трагикомическую свою песнь: Вот и кончилась война, И осталась я одна. Я и баба, и мужик. Я и лошадь, я и бык.