Он смотрел на другие надгробия, на даты и видел, что эта земля усеяна мертвыми детьми, которые были отцами седеющих людей, считавших себя живыми. Ведь и он считал, что живет, он воспитал себя сам, он осознавал свою силу, выдержку, умел бороться и владеть собой. Но сейчас, в охватившем его странном головокружении, он чувствовал, что та статуя, которую каждый человек постепенно лепит и обжигает в пламени лет, чтобы в итоге слиться с ней и, укрывшись внутри, ждать окончательного распада, стремительно трескается, разваливается на глазах. От всего, чем он был до сих пор, осталось лишь пронзенное тревогой сердце, страстно любящее жизнь и бунтующие вот уже сорок лет против устройства мира, где правит закон смерти, сердце которое всегда жаждало преодолеть стену, отделявшую его от тайны жизни, преодолеть и очутиться по ту сторону, и узнать, прежде чем придет смерть, узнать наконец, чтобы БЫТЬ хоть однажды, хоть на один-единственный миг, но раз и навсегда.
* * *
А сейчас продолжим наш разговор. Вы не одобряете моего намерения выяснить что-нибудь об отце?
- Не совсем так, я вполне одобряю, только боюсь, что вас ждет разочарование.
Мой друг, который был сильно влюблен в одну девушку и хотел на ней жениться, имел глупость, навести о ней справки.
* * *
Я сам любил жизнь и сейчас люблю все с той же ненасытностью. И вместе с тем она кажется мне ужасной. И непостижимой. Вот поэтому я и верю – от скепсиса. Да, я хочу верить и хочу жить вечно.
* * *
У меня внутри ужасная пустота, какое-то безразличие ко всему, которое меня убивает…
* * *
Устроившись в постели, он смотрел, как бабушка снимает платье и развязывает ленточку, которой была стянута у ворота грубая полотняная рубашка. Потом она тоже ложилась, и мальчик, вдыхая запах стареющего тела, глядел на большие синие вены и пигментные пятна, уродившие бабушкины ноги. «Ну, вот, - говорила она- A benidor», – и быстро засыпала, а он лежал с открытыми глазами, следил за полетом неутомимых мух.
Да, он ненавидел это на протяжении многих лет и потом, став взрослым, даже в болезни не мог заставить себя прилечь после обеда в жаркие полуденные часы. И если ему все же случалось днем заснуть, то, проснувшись, он чувствовал себя скверно и его мутило. Только в последние время, с тех пор как он стал страдать бессонницей, он научился засыпать иногда на полчаса среди дня и просыпаться бодрым и освеженным. A benidor…
* * *
Словом, человек бедный, ибо бедняки не выбирают, как им жить, но могут сохранить себя.

***
В глубине Атласа, где их подразделение расположилось лагерем на одном из холмов под защитой скалистого ущелья. Кромери и Левек должны были сменить в ущелье часового. Никто не отозвался на их оклик. Они обнаружили своего товарища возле зарослей кактусов, он лежал с запрокинутой головой, как-то странно повернутой к луне. Сначала они даже не узнали его, у него было что-то непонятное с лицом. Но всё оказалось просто. Ему перерезали горло, а синеватая опухоль над губами была его отрезанным половым органом, торчащим изо рта. Только теперь они заметили, что ноги у него раздвинуты, форменные штаны вспороты и на этом месте, почти не освещенном луной, темнеет густая лужа. В ста метрах оттуда, за скалой, лежал еще один часовой в таком же виде. Забили тревогу, усилили посты. На рассвете, когда они вернулись в лагерь, Кромери сказал: «Они не люди». Левак задумался и возразил, что, по их представлениям настоящие мужчины должны поступать именно так, потому что это их земля, и они сопротивляются любыми способами. Кромери набычился. «Наверно. Но это гнусно. Человек не может делать такое.» Левак ответил, что, видимо, по их понятиям, иногда человек должен идти на все и все уничтожать. Но Кромери закричал: «Нет, человек должен себя обуздывать. Тогда он человек, а иначе…» Потом вдруг успокоился. «Я нищий – сказал он глухо, - я вырос в приюте, на меня нацепили эту форму и погнали на войну, но я обуздываю себя». – «Среди французов тоже бывают такие, которые себя не обуздывают», - сказал Левек. – «Значит, они тоже не люди…»
И вдруг он заорал: «Выродки! Что за выродки! Все, все…» И, бледный как полотно, ушел в свою палатку.
* * *
Память у бедняков вообще не так богата, как у людей состоятельных, у них меньше вех в пространстве, поскольку они редко покидают места, где живут, меньше вех во времени, так как жизнь у них течет серо и однообразно. Существует, конечно, память сердца, которая считается самой надежной, но сердце изнашивается от труда и горя и под бременем усталости становится забывчивым. Утраченное время не исчезает бесследно только у богатых. У бедных оно оставляет лишь размытие следы на пути к смерти. К тому же, чтобы вынести эту жизнь, лучше поменьше вспоминать, придерживаться течения дней, час за часом, как делала его мать…