При чтении Сорокина я всегда жду, когда же рванёт. Иногда бывает так — чаще в рассказах — что тумблер абсурдного эпатажа переключают прямо посреди предложения. Ещё пару слов назад всё было хорошо и по канону классической литературы, даже слишком хорошо, чтобы быть правдой, как затишье перед бурей. А потому уже — бац! — кровь, кишки и совсем не доброта. Иногда же безумие просачивается постепенно, полутонами, так что не сразу определишь, сколько орехов куча, а сколько не куча, где уже треш, а где ещё нет. "Тридцатая любовь Марины" одновременно и с тумблером, и с просачиванием. Да, так тоже бывает. Только когда резко щёлкнет, то понимаешь, что на самом деле трындец настал уже несколько десятков страниц назад.
"Тридцатая любовь Марины" поначалу может обмануть человека, который не привык к… Развернуть
Жила-была Женщина. Жила и была, да вдруг нечаянно рассыпала стайку увеличительных стёклышек. Стёклышки эти были совсем разные — одни умели увеличивать и приближать сильно и крупно, а другие, наоборот, уменьшали то, что в них попадало. Ещё они были разного цвета — синие и голубые, светло-зелёные и нежно-розовые; были просто тонированные, какими бывают очки-хамелеоны, а были и такие, которые делали всё сквозь них проходящее ярче, чище и светлее. Некоторые стёклышки были довольно большими по размеру и потому в них помещались большие куски окружающего мира, зато другие были совсем крошечными и отвечали только за самые мелкие и казалось совсем незначительные детальки Вселенной.
А ещё отдельные стёклышки обладали даром проникать в самую суть того, что думает, чувствует или ощущает, на что… Развернуть
