Мелодия румынского языка совершенно особенная. Она невесомая, переливчатая, плавная, убаюкивающая. А ещё, как мне всегда казалось, она преисполнена светлой печали.
Этот язык созвучен итальянскому. В нём те же напевные интонации, та же изящная грация.
Уроки румынского языка, который мы изучали в школе как иностранный, нередко радовали новыми литературными открытиями. К сожалению, Элиаде среди них тогда не было. А может, и к счастью – поскольку до его творчества определённо надо «дорасти». В студенческие годы и позже времени хватало только на статьи, фильмы, учебники на румынском. Поскольку выбранная специальность обязывала отдавать предпочтение художке на английском и немецком.
А теперь вот, благодаря игре «Вокруг света», индийской тематике одного из этапов и счастливому случаю, позволившему мне отыскать роман Элиаде в оригинале, настал черёд румыноязычной классики в моей читательской практике и, в частности, мистических творений Элиаде, который был весьма незаурядной личностью и, несомненно, одарённым и выдающимся прозаиком.
В "Maitreyi" («Майтрейи») есть место и экзотической поэзии чувств, и прозаичным реалиям обыденности. И всё это в совокупности – оркестр, аккомпанирующий истории взаимоотношений двух таких непохожих людей, как юная бенгальская дева Майтрейи и англичанин Аллан.
Майтрейи – это глубоководный источник, готовый утолить жажду экзотики и новых ощущений, испытываемую Алланом. И острота этой жажды вполне объяснима: причина её – в мелководности самого Аллана: его Вселенная ограничена его собственным эго. Майтрейи – это магическая формула трёх «н»: непосредственность, неискушённость, наивность. Аллан даже не пытается постичь эту формулу в её первозданном виде – он сразу же предпринимает попытки её перекроить, переиначить, загоняя её в узкие рамки замкнутого мирка своих представлений. Возможно, отчасти это стремление порождено внутренним эмоциональным расколом: своего рода недугом, который владеет Алланом.
Помните строки Тютчева?
О, как убийственно мы любим,
Как в буйной слепоте страстей
Мы то всего вернее губим,
Что сердцу нашему милей!
Эти строки наиболее точно живописуют тенденцию к разрушению, изначально присущую Аллану, в которой он признаётся на первых же страницах своих записей. Но не только ею обусловлена обречённость его отношений с Майтрейи. И не только пресловутым извечным противостоянием человека Запада и человека Востока. А взаимоуничтожающими и взаимоисключающими особенностями: способностью одного человека быть светилом любви как таковой, в лучах которой может согреться всё живое, всё сущее, и неспособностью другого стряхнуть с себя толстый слой пыли самолюбования, эгоцентризма и духовной корысти, чтобы неискажённо и незамутнённо отразить облик этого светила, впустить в себя его лучи и уберечь от угасания.
