Вячеслав Харченко «Чай со слониками»

Вячеслав Харченко — прозаик. Родился в Краснодарском крае, окончил МГУ, учился в Литературном институте имени А. М. Горького. Лауреат Волошинского литературного конкурса. Печатался в журналах «Знамя», «Октябрь», «Волга» и др. В книге «Чай со слониками» представлены емкие, реалистичные, порой предельно жесткие тексты о любви и взаимоотношениях между мужчиной и женщиной. В персонажах повестей и рассказов читатель легко узнает себя, своих близких, соседей и сослуживцев.

Целевая аудитория: всем, кто не боится заглянуть в зеркало литературы и готов присмотреться к зловещим мелочам жизни.

Три причины прочитать эту книгу:
1. Представьте: Хармсу поручили написать сценарий кинофильма «Операция Ы». Едва ли результат развеселит, но точно запомнится зрителям
2. В абсурде и жестокости жизни автор находит живое сострадание — его герои реальны, их действительно жалко
3. Вы получите наслаждение от диалогов: на каждой странице — настоящая пьеса из двух реплик

О прозе Вячеслава Харченко:

В общем, синтез очень достоверной, гибкой интонации эссе с прозаической нездешней сюжетностью — что-то вроде вечной литературной задачи. Ее частично решили: Газданов в «Ночных дорогах»; Георгий Иванов — в своих мемуарах, оказавшихся фактологической неправдой; Богомолов и Тендряков, привившие прозе документ <…> тот же Довлатов, на свой лад монтирующий непридуманные жизненные эпизоды. Харченко находит общий корень прозы и эссеистики — интонационный зачин. И развивает его именно как зачин.
Леонид Костюков, «Русский журнал»

Отрывок из книги:

ИДИОТ

Еще год назад хорошо жили. И пять лет назад хорошо жили. И после свадьбы все было нормально. Смотрели в глаза друг другу и улыбались. А сегодня Андрей пришел вечером и сел за стол. Думала, хоть подарочек принесет, розочки, нет, сидит, будто так и надо. Я поставила бутылку шампанского, банку черной икры и хлеб. Он говорит:
— Праздник?

Тут я поняла, насколько Андрей толстый. Шматы сала по бокам висят. Пятно псориазное из-под волос на лоб выползает. Зубы желтые от табака. Запах из подмышек кислый, с ног сшибает.

Посмотрела на потолок. В самом углу, над черной от грязи воздухозаборной решеткой серая паутинка болтается, от ветерка колеблется. Он меня столько раз просил ее снять. Это все свекровь виновата. Говорит, что обезьяна и кабан не пара, что у них внутренний конфликт. Вчера сказала, когда я к ней с лекарствами приехала. Мы же прекрасно жили. Ездили по миру. В Израиль, в Турцию, в Крым, ходили в театры и на хоккей, смотрели по вечерам фильмы. Андрей мог запросто меня приобнять, погладить по голове нежно и искренне, дыхание перехватывало, мог цветы купить неожиданно или проснуться среди ночи и до утра любить, а потом, измотанный совершенно, пойти арбайтен, поспав всего два часа. А сейчас придет с работы, поест, ляжет у телевизора и уснет, а если выключишь, то орет.

Взял банку черной икры в руки, повертел, поднес к глазам, приподнял очки:
— Две с половиной тыщи!
— Вспомни, — шепчу, — сегодня двадцать пятое января.
— Не помню.
— В паспорт посмотри.
— Господи, годовщина свадьбы, прости, прости.

Но я ему не поверила. Выпила почти в одиночку бутылку, он только пригубил, да еще руки постоянно заламывал. Потом в страхе, неискренне, еще за одной сбегал. Я и вторую выпила, а когда он пошел мыться, то в постель ему швабру выжимающуюся засунула, я же не знала, что она с водой. Приходит, ложится в кровать, а там лужа. Плюнул, взревел, кота пнул, пошел спать на кухню, а утром карточку кредитную зачем-то отобрал.

Идиот!

СКОЛОПЕНДРА

Ночью заштормило, и Игорь с Олей попали в ловушку. Огромные сизые валы бились о парапет, выкидывая вертикально вверх белую пену вперемешку с грязными тряпичными водорослями, обволакивающими запахом гниения все побережье. Съемный европейский летний домик со всеми удобствами стоял в двадцати метрах от воды, и казалось, что липкая соленая влага вот-вот проникнет в дом. Сразу за спиной, за домиком начиналась остроносая горная гряда, цепляющая своими пиками темные отечные сиреневые облака, из которых потоком лил холодный перпендикулярный ливень. Единственную приличную дорогу размыло, старенькая машина не могла выехать, и Игорь с Олей оказались запертыми в двухкомнатном жилище. На беду через час пропал свет. Домик погрузился в гнетущую тишину, и Игорю стало казаться, что они долго не протянут, потому что в жаркий и засушливый июль температура опустилась до десяти градусов. Они легли с Ольгой в кровать, прижались друг к другу, накрылись всем, чем возможно (четырьмя верблюжьими одеялами), и стали ждать, когда закончится шторм. И в этот момент Игорь понял, что никогда за восемнадцать лет совместной жизни не оставался один на один с женой. По гладкой отвесной поверхности, обитой сосновой доской и покрытой в два слоя темным яхтным лаком, ползла мутная, серебристо-белая сороконожка, поводя в разные стороны усиками. Ольга, увидев насекомое, закричала: «Сколопендра!» — и хотя это было безобидное и смешное существо, Игорь подпрыгнул на кровати, схватил со стола банку из-под каштанового меда и попытался накрыть ею «сколопендру». Но та, выпустив струйки клейкого и едкого вещества, сорвалась со стены и упала под кровать.

Игорь вылез из кровати, развернул кресло к окну, вытянул ноги на рядом стоящий стул, закурил сигарету и задумался, наблюдая, как одинокий оранжевый буек неутомимо носится по заливу под натиском стихии.

— Зачем ты это сделал? — спросила Ольга.
— Когда и что? — вопросом на вопрос ответил Игорь.
— В университете. Повел меня в шпиль на тридцать восьмой этаж. Ты боялся меня поцеловать прилюдно? Стеснялся?

Игорь сначала не понимал, о чем говорит Ольга, но потом, собравшись с мыслями, вдруг вспомнил тот день. Яркий и солнечный. Вспомнил и опешил. Познакомились они с Ольгой у Сизовых. Эффектная Людочка Сизова с огромными, как у сенбернара, глазами и повадками щенка водолаза будоражила всех на курсе, и Игорю было неудобно приходить к ней в гости. Когда он видел Сизову с мужем Стасиком, то что-то в нем переворачивалось и ему хотелось задушить Стаса или просто отвесить ему оплеуху. Но Стас был по-настоящему мужествен, высок и строен, как атлант, и Игорь ничто не мог ему противопоставить, тем более тогда — когда был простым студентом, а не известным журналистом. Соседка Ольга же — опрятная, но не приласканная девушка — вызывала в нем смешанные чувства, от симпатии до отторжения. Он и рад был бы довести отношения с Ольгой до постели, но не знал, что ему с ней делать. Эпопея затянулась на полгода, и Игорь уже не мог ничего изменить, потому что все было странно. Шторм не прекращался. Спелое небо никак не соглашалось, что людям нужен свет. Корявые беспокойные волны крошили клочок бетона. Брызги, как куски пенопласта, заливали веранду, и казалось, еще немного, и они доберутся до шаткого домика.

Чтобы попасть на тридцать восьмой этаж, надо было проехать на двух лифтах и пройти десять пролетов пешком, но дверь на смотровую площадку в шпиле была заперта, и Игорь не знал, что делать с Ольгой. Тогда она сама прижалась к нему, и ничего не оставалось, как обнять будущую жену. Она стала стаскивать с него брюки. Игорь заупрямился вначале, но Ольга была настойчива. Спасло Игоря то, что неожиданно внизу раздались чьи-то голоса, и Ольга сама отпрянула от него и стала спешно застегивать кофточку. Утром они поехали в Люберцы, и Ольга познакомила его с родителями, через месяц — свадьба.

«Как давно это было», — думал Игорь, вытянувшись в кресле. Нельзя сказать, что за восемнадцать лет Игорь не пытался что-либо исправить. У него мелькали любовницы, некоторых он даже под видом сотрудниц своей газеты вводил в дом, но чувство, что все могло быть иначе, не покидало его. Иногда он срывался, уезжал на рыбалку или ходил на байдарке по горным рекам Урала. Сейчас же он и вправду не знал, что ответить Ольге. Ольга отвернулась к стене и произнесла:
— У человека укусы сколопендры вызывают отек и боль.

Что связывало Игоря с этой женщиной, он не знал, но оставить ее он боялся, даже не из-за детей, а из-за атмосферы вседозволенности мужского начала, которое вокруг себя создавала Ольга. Эта вседозволенность была продолжением ее властности. Все в доме было подчинено Ольге, никто из домочадцев не мог сделать и движения без ее согласия. Иногда Игорь думал: «Эта женщина доведет меня до сумасшедшего дома», — и утыкался носом в окно, рассматривая из кухни сумеречную Москву.

Игорь не заметил, как в кресле уснул. Снился ему сон, как он в деревне запускает китайского змея, хотя в детстве, в СССР таких игрушек не было, да, честно, он и не помнил из своей жизни ни одного случая, чтобы ему пришлось его запускать. Игорь проснулся от боли. На его груди сидела сороконожка, две отчетливые синеватые точечки виднелись ненужной татуировкой, а вокруг все отекло фиолетовым нарывом и мучительно болело. Игорь вскрикнул, сбросил сколопендру на пол и хотел затоптать ее, но лишь поморщился от внезапного спазма.

Ольга, встав с кровати, подошла к нему и наклонилась, разглядывая ранки. Ничего не сказав, она спустилась по лестнице на первый этаж, вышла из дома и завела машину. Игорь медленно и осторожно, не без помощи жены, дошагал до авто и развалился на заднем сиденье. Автомобиль резво тронулся, плюясь мелкой галькой из-под задних колес, вылез, как огромный слепой крот, на дорогу и двинулся в сторону Феодосии. Сзади грузно трусила беременная собака и отчетливо подвывала.

За окном мелькали виноградники, и сейчас, в сезон, на толстой и извилистой лозе висели еще
зеленые блестящие кисти.

— Это ты меня укусила, ты, — неожиданно с заднего сиденья взревел Игорь и хлопнул по
кожаному подголовнику водительского сиденья.

Ольга резко нажала на педаль тормоза, Игорь полетел в середину салона. Ольга достала из
пачки сигарету, закурила и произнесла:
— Тебя укусила сколопендра!

ХРЯСЬ

Всегда с ней было хорошо. Тискали друг друга до невозможности, из кровати не вылазили. Бывало, уснешь часа в три ночи или даже под утро, потный весь, все постельное белье мокрое, измученный, а уже часов в восемь с первым осенним лучиком, когда воздух утренний проползает сквозь открытую форточку и робко и холодяще щекочет кожу, снова нежные поцелуи, вздохи, улыбки, объятия. Свадьба была пышная, веселая, яркая: катались на «кадиллаке» по Москве, на Горах голубей выпустили, выкупал я ее у родственников, которые ее похитили, сидели всю ночь в ресторане, а потом поехали в Крым. Я же не очень богатый человек, на Париж денег не было. И вот, когда вернулись из Ялты, поселились в квартире в Кузьминках (родственники скинулись и квартиру нам купили). Поселились и жили в принципе хорошо, замечательно жили, но однажды, собираясь то ли в театр, то ли на работу, я в отражении в трюмо заметил, как со спины на меня Лера смотрит, и был это такой ужасающий, чудовищный, презрительный и брезгливый взгляд, которого я никогда у нее не видел, когда она прямо смотрела мне в глаза. Когда Лера смотрела прямо, то был взгляд такой сладкий, манящий, ласковый. От него что-то во мне дрожало и ликовало, я как пьяный ходил, шатался, а тут это странное отражение, зря я в трюмо посмотрел. И после этого взгляда (о котором я ничего Лере не сказал) стало что-то во мне ломаться и трещать. Ночью лежим рядом, бедро к бедру, щека к щеке, а ничего не происходит, ничего не шевелится, пустота. Она наклонится над моим лбом, прядь рукой откинет и спрашивает:
— Ты что, милый? — потом губами до переносицы дотронется или пальчиками своими
тонюсенькими по макушке проведет.

А я лежу не шелохнувшись, и ничего, ничего, понимаете, во мне нету, закрою глаза и вижу этот брезгливый взгляд. Один раз пришел с работы, а Лера сидит на кухне, посуду бьет. Молча достает одну за одной тарелки и с размаха тресь об пол. Весь пол усыпан осколками.

— Ты что делаешь? — спрашиваю, а сам пытаюсь руку с занесенной тарелкой перехватить, а она — бах и об пол. Осколки, как брызги. Одну разбить не смогла (немецкую, подарочную) и притащила мой молоток, села на корточки и хрясь-хрясь молотком. Потом успокоилась, покурила и говорит:
— Давай, Боря, разводиться.

Потом уже, в загсе, после развода я ей про взгляд напомнил, мол, 7 мая 2010 года на работу собирался, в трюмо посмотрел.

А Лера:
— Не помню, Боренька, ничего не помню.

ЧАЙ СО СЛОНИКАМИ

Лена вся в веснушках. От ушей до ступней. Я не знаю, откуда у нее на ногах веснушки, но они есть, хотя это, возможно, не веснушки, а родинки. Маленькие черные точечки, милые и скромные.

У Лены мы собирались лет десять, с восьмидесятого года, как филфак закончили, так и собирались. Я, Стасик, Оля Немирова, Алеся Бранцель, Витя Колесо и еще кто-то, всех и не вспомнишь.

Сидели, пили черный индийский чай со слоном, кушали торт «Прага», купленный в кулинарии на Пятницкой, и степенно беседовали.

— Цветаева — единственно здоровая в этом вертепе.
— Все-таки эти мандельштамовские оборванные цепочки — шок.
— Солженицын не писатель, а журналист.
— Да, да, Бродский — бог.

А за окном Леонид Ильич умер, Андропов гоняет по кинотеатрам заскучавшую интеллигенцию, уже Афганистан отгремел, а мы сидим пьем чай и трындим не переставая:
— Достоевский — больной человек, городской сумасшедший.
— Да Толстой на тройке в церковь въезжал, его вообще отлучили.
— А кто читал Орлова?

А там по телевизору «Прожектор перестройки», шуршит девятнадцатая партийная конференция, Сахаров выступает с трибуны, а потом скоропостижно умирает, а мы пьем чай со слоном, едим варенье из подмосковного крыжовника, собранного Лениными родителями в деревне Давыдово, закатываем глазки и балаболим:
— Все-таки Сопровский тяжеловат, как чемодан без ручки.
— Нет, Гандлевский прекрасен, прекрасен, но какой-то сухой, какой-то тарковский.
— А ты Иоселиани посмотри-ка и Дерриду почитай.

И вдруг откуда-то из дальнего угла гостиной обширной сталинской квартиры мы услышали разговор. Да, это был разговор или спор, мы вообще не поняли, как они к нам попали, кто их привел. Они сидели в кашемировых пальто (хотя в доме хорошо топили) и клетчатых пиджаках, у одного был золотой перстень на указательном пальце правой руки, а у второго массивная трость красного дерева, они смотрели проникновенно в глаза друг другу и говорили:
— Я вчера продал состав тушенки, целый состав просроченной тушенки.
— А я алюминия десять тонн, представляешь, десять тонн.
— А у меня есть миллион баррелей нефти, тебе не нужно?
— Нет, что ты, я сахаром торгую.

А за окном танки стреляли по Белому дому, длинноусые кожаные снайперы палили с высоток
по прохожим и какая-то малахольная старуха, распластавшись на асфальте, вопила: «Убили,
убили!», выставив в небо острый треугольный подбородок.

ЭПИЛОГ

Когда я прихожу в больницу, то больше всего огорчаюсь, что вижу старых знакомых. Толстого Сережу, поклонника Бодрийяра, чекиста. Они подходят ко мне и спрашивают:
— Чего пришел?
— К Ароньевичу.
— На прием или просто так?
— На прием.
— А ты работаешь?
— Работаю.
— Кем?
— Писателем.
— Угу, — говорят они и идут, шатаясь, по коридору дальше, чтобы занять свои кровати или успеть на обед. Они находятся в больнице годами, потому что при уменьшении дозы у них начинаются галлюцинации, страхи или бредовые идеи. Их только иногда направляют в санаторное отделение, а потом опять возвращают. Я их очень люблю, и мне их так жаль, что слезы наворачиваются.

Об авторе:

Вячеслав Харченко - поэт, прозаик, критик. Родился в 1971 году в посёлке Холмский Абинского района Краснодарского края. Окончил механико-математический факультет МГУ (1988–1993) и аспирантуру Московского Государственного Университета леса (1993–1996), учился в Литературном институте имени А. М. Горького (2000–2001).

Участник поэтической студии «Луч» при МГУ и литературного объединения «Рука Москвы». Начал публиковаться с 1999 года. Стихи печатались в журналах «Новая Юность», «Арион», «Сетевая поэзия» и «Знамя». Малая проза печаталась в журналах «Октябрь», «Новый берег», «Родомысл», «Зинзивер» и в Интернет-журнале молодых писателей «Пролог».

Автор книги малой прозы «Соломон, колдун, охранник Свинухов, молоко, баба Лена и др. Длинное название книги коротких рассказов» (РИПОЛ-классик, 2011).

Лауреат Волошинского фестиваля в номинации «Проза» за 2007 год.

Работает техническим писателем. Живет в Москве.

Материал предоставлен издательством «Время».