Мучительная агония...

Йосеф сидел под ночным небом. Необъятность пьянила голову, кружила его. Завораживающее и бескрайнее -- бесконечное, звездное, оно уносило парня. Мощная сила распирала его грудь, он вдыхал слабый ветер и раскрывал руки. Он запрокидывал голову и улыбался. Закрывал глаза и вспоминал любимую девушку. Блаженство и тайная радость румянили его белую кожу. Ему хотелось пускаться в пляс под луной -- пока никто не видит. Тогда наступала вторая ступень эйфории и он принимался играть на виолончели. Именно на ней, не на скрипке. Он с детства считал виолончель грандиознее, а скрипку -- скромнее. И если маленький инструмент будет жаловаться и плакать, то большой -- агитировать и рыдать навзрыд.
Еве не спалось. Она ворочалась, вздрагивала и постоянно представляла себе старшего брата маленького Элияху. Тогда дыхание ее становилось волнительным, выражение лица измученным, ее душа маялась, тело горело, она ощущала боль на коже, мысли рассредотачивались и блуждали, как мерцающие звездочки во мгле. Не выдержав этого распирающего душу чувства, Ева резко расплакалась. Она хотела кричать в подушку, но боялась, что разбудит домашних. Во рту оставался привкус грубого хлопка и собственных слёз. Через пару минут она успокоилась. Но эта неприкаянность давила на неё все сильнее и сильнее.

Йосеф прервал лиричную мелодию. Ему хотелось веселья -- то, что скрывалось под ребрами, в горячей плоти, в том, чего не увидят и что не имеет материальной сущности, горел настоящий светоч, бурлящий источник энергии.
-- Иц хаб мерабен, ой-ой-ой
Ай на ра нанай на нара на най!!! -- качал он головой и громко пел. И слезы влажнили белки его глаз. Нетерпение кололо его. Ожидание требовало себя. Внезапно он затих, как догоревший фитиль. Йосеф прислушивался к ночному безмолвию. Верхушки деревьев чернели на фоне тьмы неба. Звезды сигналили ему. Соловей разделял его ночное бдение. И вдруг он почувствовал дикое, всеобъемлющее одиночество. Страшно было думать о том, что его любовь останется неразделенной. Страшно было представлять Еву холодной и безразличной. Он отложил инструмент и закрыл лицо руками...

Ева не могла больше сдерживать странную томную боль -- такую приятную, невыносимо-сладкую, как яд, избавляющий от мирских дум. Отрава, вводяшая в забытье и дурость. Она вскочила, и, не накинув на себя и легкой шали, выскользнула в коридор. Девушку тянул лунный свет, сочившийся в окна. Ева отворила дверь. Свежесть ночи растворилась в ней. Блаженная прохлада остужала ее жар.
-- Господи, не могу... Йосеф, как я хочу, чтобы ты полюбил меня... Сжалься надо мной, я буду кем пожелаешь. Буду для тебя... Йосеф, любимый... -- шептала девушка, и это было больше похоже на тихие стенания. Она говорила всякий приятный бред, выходя во двор, отворяя калитку. Она не обращала внимание на неприятные холодные и скользкие сандалии. Ева тихо закрыла ворота и, страшась собственной выходки, побрела по ночной улице. Всякий шорох пугал ее, и сердечко, как ошеломленный зяблик, скакало в груди. Девушка обняла себя руками, ее трезвил воздух, тихий бриз. Камни и дорожная пыль врезались в пальцы на ногах, кололись и щекотали; травы, окропленные студеной росой, царапали и жгли ее щиколотки и икры. Ева вывернула со своей улицы и, освещаемая до этого одной лишь луной, попала под уличный фонарь. Множество мотыльков хаотично кружились под ним, их танцующее скопище было похоже на ауру густого снегопада. А девушка интуитивно шла к той улице, где жил Йосеф. Она превозносила каждый камень, каждое дерево -- чем ближе тот был к заветному, святому в ее понимании, месту. Если бы сейчас она повстречала прохожего, ее бы приняли за сумасшедшую или одержимую. А может и за привидение. Ее горящие глаза округлились и сделались огромными.

-- Боже, Боже мой, Год, майн Год... Ева, Ева, милая, красавица, хочу называть тебя моей, ты моя красавица, ах, ой, душа моя плачет, страдаю я, гибну, Ева... -- причитал парень. Йосеф поднял голову -- печать страдания была на отчаявшемся лице и в опухших глазах плясала боль. -- Любимая, хочу быть с тобой, всё отдал бы за тебя, всё... Моя Ева... Ратевет микх, мейн лебе, ратевет микх, икх кен ес мер нист тон... Не могу, спаси меня... -- комок чувств мешал говорить голосом.
Он почувствовал дикую усталость, ему захотелось рухнуть прямо на этой крыше. Он опустился. Шифер продавливал его колени. Йосеф вдыхал запах прогретой солнцем остывшей пыли. Пару крупных градин слез упали на шершавую поверхность. Он лег на живот, спрятав лицо. Ему мерещился запах дождя. Йосеф успокаивал себя, мечтав о том, как они с Евой будут вместе. Ему хотелось постоянно и сосредоточенно вызывать эти видения. Большинство свободного, да и занятого времени теперь занимали эти грезы.

Девушка приближалась к его дому. Она чувствовала себя преступницей. Кем угодно, но только не аморальной личностью. Она возвышала свою любовь. Считала её даром небес. Мучительным, убивающим, но -- лучшим. Она не представляла цель, ей хотелось прикоснуться к его воротам, вдохнуть воздух, которым он дышит -- вот ее стремление. Она шла беззвучно. Все та же луна и полумрак. Ноги подводили ее туда, куда она недавно приходила по работе. Вот и заветные ворота. А что о ней подумают? Не имеет значения.
Она протянула руку к одному из деревянных стояков. Между ним и железной дверью была щель. Ева прикоснулась к доске с облупливавшейся краской как к святыне. Что-то мучало ее и успокаивало одновременно. Ева прикрыла глаза -- она приложилась лбом туда, где только что покоилась ее рука. Девушка прильнула к бездушной деревяшке, чувствуя дух Йосефа.
-- Я здесь, любимый... Пусть Бог хранит тебя, теперь ты жизнь моя, Йосеф, любовь моей жизни... -- гримаса плача вызывала жалость. -- Господи, сделай так, чтобы он не смог без меня, чтобы он любил меня так, как я его люблю... Если так любить возможно... Наверное, я -- единственный человек на Земле, так сильно любящий... Боже, умоляю, молю Тебя, прошу... Полюби меня, Йосеф.
Она поцеловала железную дверь и на губах ее остались пылинки. А на выцветшей краске -- мокрый след, что скоро осушит ночной ветерок. Ева взглянула сквозь щель: укромный дворик, спящий дом, милые окна, сарай; свет луны отражался ото всего и изливался, подобно мягкой воде. Она смотрела сверху вниз и увидела на крыше пристройки блестящий предмет, похожий на виолончель. Ее пронзило током. Она вглядывалась в пятно, что было рядом и разглядывала темный силуэт лежащего человека. Она улыбнулась сквозь слезы. Водя пальцем по воздуху, девушка нежно ласкала его. Ей хотелось взять эту маленькую куколку и спрятать в ладонях, нет, внутри своего сердца.

Йосефа не покидало ощущение, что за ним кто-то следит. Его спину будто сверлили взглядом. Но он отвергал это, вновь окунаясь с головой в мир фантазий. Вдруг, не выдержав, он поднял голову и посмотрел в сторону калитки.
Ева увидела белизну лица и ее охватила паника. Она попятилась назад, затем ускорив шаг, начала быстро удаляться.
Йосеф заметил некое движение. Он всматривался до боли, но так ничего и не разобрал. Парень быстро слез и побежал к воротам, открыв их. Что-то белое мелькнуло в конце улицы. Но ему даже не стало жутко. Наоборот, что-то теплое успокаивало его волнение. Йосеф осмотрелся и не нашел ничего подозрительного. Только, уже уходя, он, с хмурым лицом тронул высыхающее пятнышко, напомнившее ему очертание поцелуя на бумаге.
Ева мчалась к дому, окончательно прийдя в себя. Она чувствовала себя ужасно, она только осознала всю глупость совершенного поступка. Преодолев препятствия, девушка юркнула в постель. Укутавшись в тонкое одеяло и поджав под себя озябшие ноги, она вспоминала все, что связано с ним и засыпала, упиваясь его образом.
Йосеф вошел в тихий дом. Не включая света и не издавая лишнего шума, он прошел к себе. Парень аккуратно положил инструмент и, не раздевшись, начал прокручивать в голове события. Померещилось ли ему, было ли на самом деле? А может то была живая птица, что присела на ворота и издала шум? Или соседская кошка? Но он, сошедший с ума, предпочел придумать то, как тоскующая любимая пешком пришла к его дому посреди ночи...