Девственницы-самоубийцы, унесшие тайны юности в могилу

Автор: Эмма Клайн (Emma Cline)

Мое знакомство с этой книгой произошло еще в старшей школе, и с тех пор экземпляр «Девственниц-самоубийц» , хранящий следы моей детской небрежности – срез, ставший волнистым от многих часов в ванной, пятна от мандаринов, которые я ела в огромных количествах – занимает особое место на моей книжной полке. Эта книга, зачитанная мною до дыр, с первой встречи как будто зажгла в моем внутреннем мире огонек, осветивший все неясные ожидания и навязчивые идеи молодости.

Пять сестер Лисбон казались копиями меня и моих четырех младших сестер. Я знаю, как это странно – жить в доме, полном девочек, лихорадочных переодеваний и ежедневных ритуалов, переживая юность как длительное заболевание, которым однажды болели все мы. Мир «Девственниц-самоубийц» одновременно готический и приземленный, как и мир подростков, с их потребностью классифицировать и наполнять смыслом каждый знак и символ, превращая даже самые незаметные происшествия в предзнаменования. Жить с верой в значимость каждого чувства, отслеживая малейшие изменения в эмоциональном состоянии, было очень утомительно. Но все же, иногда мне этого не хватает.

В то утро, когда пришел черед последней из сестер Лисбон (на этот раз Мэри, которая, как и Тереза, приняла снотворное) наложить на себя руки, в доме появились два судебных медика — к тому времени они совершенно точно знали, где здесь хранятся ножи, где установлена газовая плита с духовкой и на какую из балок в подвале можно прицепить петлю.

Читатель сразу же понимает, что девочки Лисбон – «дочери» – умрут одна за другой. И медики уже не нуждаются в объяснениях, потому что эти трагические события – самоубийства молодых девушек – уже в порядке вещей для семьи Лисбон. Даже повествование идет размеренно, спокойно, отстраненно, анализируя суицид как метод. Читатель не найдет здесь преступления, которое нужно расследовать, не будет задаваться вопросом «кто это сделал?» Мы знаем, что происходит. Мы знаем, кто и каким образом умрет. Выдавая нам эту информацию сразу же, Евгенидес обращает внимание на другие вопросы, выводя расследование внутри книги на более глубокий уровень. Когда все тайное стало явным, все факты и показания свидетелей собраны, будем ли мы готовы так же разобраться в нашей собственной жизни?

Повествование в «Девственницах-самоубийцах» ведется «хором» безымянных мужчин, которые вспоминают свою юность, прошедшую в пригороде Мичигана, и самоубийства пяти девочек, живших по соседству. Исполненные язвительной печали, рассказчики погружаются в прошлое, знакомя нас с историей каждого участника событий. С возрастом они так и не изменились – лишь обзавелись «поредевшими волосами и круглыми животами», и остались теми же мальчишками, все мысли которых вращаются вокруг давней загадки, – что же стало причиной смерти девушек.

С криминологической точностью они собирали и классифицировали реликвии того времени («Экспонаты №1 – №97»), опрашивали всех до единого соседей, в попытках оживить прошлое, пытались понять, что же могло твориться в головах сестер Лисбон. В книге описаны события, которые случились за 18 месяцев, начиная с самоубийства Сесилии и до смерти последней из сестер. Рассказчики, уже достигшие средних лет, все так же одержимо пытаются приоткрыть завесу тайны, но полуистлевшие улики не дают надежд на благополучный исход.

Сестры Лисбон оставляют впечатление призрачных гостей этого мира. В начале они описаны как пять неотличимых друг от друга светловолосых девочек, «сбившихся в стайку ангелов». Но когда мальчики знакомятся с ними поближе, оказывается, что девочки очень разные: мечтательная Сесилия, в обрезанном свадебном платье, с ее газетными вырезками о вымирающих животных; Тереза, увлеченный радиолюбитель; Бонни, которая целуется «с вытаращенными от ужаса глазами»; Мэри, танцующая с упаковкой бумажных платков в руке; Люкс, самая дерзкая и настойчивая, с ее узкими топами и «странным хриплым смехом».

Другой писатель изобразил бы девочек поверхностными, прекрасными снаружи, но пустыми внутри. Но Евгенидес предлагает нам взглянуть на них настоящих, позволяет этим девочкам не вписываться в представления мальчишек своими характерами, которые даже увлеченный читатель не может до конца оценить. Даже будучи объектами для изучения, одержимости, эти девочки так и не разгаданы до конца, ни читателем, ни мальчишками, которые понимают, что как бы им ни были интересны девочки, они никогда не узнают, какие они на самом деле.

Наоборот, девочки становятся более загадочными, более могущественными, недосягаемыми. Девочки, говорили рассказчики,

знали о нас решительно все, тогда как мы вовсе не умели понять их. Наконец, мы уяснили, что на самом деле они были замаскированными, переодетыми женщинами, нашедшими точные определения словам «любовь» и даже «смерть»; на нашу долю выпадало создавать беспорядок и шум, которые, кажется, их завораживали.

С помощью своего писательского мастерства Джеффри Евгенидес выстраивает мир настолько осязаемый и атмосферный, что книга работает, руководствуясь своей строгой логикой, как прогноз погоды, или внутренний мир погруженного в самоанализ подростка, настроенного на восприятие знаков и символов. Даже когда Евгенидес исследует послевоенную пригородную мечту, «умирающую империю» в городе Мичиган, есть ощущение безвременья, как немедленного, так и потустороннего, переключающего между повседневной скукой подростков и царством почти мифическим: когда Сесилия вскрывает вены, медики с носилками описываются как «два смиренных раба, приносящих жертву на алтарь», а Сесилия как «полуживая юная дева в попытке подняться на локти, с неземной улыбкой на бескровных губах».

Поскольку стиль повествования очень плавный, в него легко погружаешься. Описания комнат, улиц и кварталов невероятно детализированы. Каждый объект достоин быть героем стихотворения; топ Люкс, картонная иконка, принадлежавшая Сесилии, лампа Apollo 11, детский апельсиновый аспирин. Даже список покупок Лисбонов, который выпросили у мальчика-курьера, приобретает романтический оттенок. Почему эти детали – шипучий ананасовый сок, красновато-розовый мрамор, грязные теннисные туфли – так увлекают?

Даже с второстепенными персонажами автор обращается до смешного внимательно: Трип Фонтейн с его вниманием к загару и коллекцией «Величайшего курева планеты», дефлорированный во время поездки в Акапулько женщиной-крупье из Лас-Вегаса. Или Доминик Палаццоло, который «первым из мальчишек во всей округе нацепил солнцезащитные очки» и казался остальным «хрупким, болезненным и очень темпераментным, чего и можно было ожидать от европейца». Евгенидес изображает хронотоп рассказа, как воспоминания, когда определенный запах, расположение предметов, узор из света и тени, видимые с заднего сиденья автомобиля, могут неожиданно открыть прошлому дорогу из глубин памяти.

Рассказчики, уделяя огромное внимание деталям, кажется, хотят казаться безупречными, отстоять свое право рассказывать историю девочек Лисбон. Неустанно копаясь в прошлом, они могут предотвратить возможные обвинения или непристойности, как будто достаточное количество информации может заменить правду. По мере накопления деталей, которые мы получаем из всех возможных уголков памяти, общая картина становится все более размытой.

Пристроив у оконца штаба принадлежащий Карлу Тейгелу телескоп, мы разглядели рябой лик Луны, бесшумно скользившей в ночном небе, а потом и голубую Венеру – но направив телескоп к окну Люкс, мы оказались настолько близко, что вообще ничего не увидели.

Даже планеты, находящиеся в миллионах миль от Земли, ближе и понятнее для мальчиков, чем девочки, которые живут прямо через дорогу. Ребятам удается связаться с ними по телефону, и они проводят вечер, ставя друг другу пластинки и записывая названия, порядок, в котором играют песни, «передавая друг другу теплую, запотевшую трубку от уха к уху, и удары барабанов звучали так ритмично, будто мы прижимаем ухо к груди одной из сестер».

Только позже им приходит в голову, что сообщение, которое пытались донести девочки, возможно, не нуждалось в расшифровке, что все их теории заговора и кропотливые попытки взломать предполагаемый код лишь запутывали их. Может быть, девушки просто хотели общения. «Мы настолько увлеклись наблюдением, что заметили все, кроме просьбы о помощи во взгляде». Детали стали важнее самой правды, делая невозможным правильное понимание происходящего. Внезапно мальчики становятся частью судьбы сестер Лисбон, но их собственные домыслы помешали им увидеть девушек такими, какими они были. «Мы решили, что девочки пытались просить о помощи, но мы были слишком ими увлечены, чтобы внимательно прислушаться». То, что мальчики называли любовью, на самом деле было ближе к отчужденности.

Мальчики не единственные, кто роковым образом ошибается, оценивая окружающий их мир. Их родители, больше не располагающие моральным авторитетом, которым их обеспечивала война, проявляют себя на скудных полях сражений – лужайках своих пригородных домов, – а всеобъемлющий страх заменяет конкретного врага. Источники опасностей сжимаются от общемировых – угроза ядерного уничтожения, загрязнения, токсичных разливов – до местных: корка из мертвых мух, покрывающая автомобили, деревья в квартале, зараженные голландской болезнью вязов (грибковая болезнь деревьев семейства Вязовые – прим. пер).

Опасность, или, скорее, смерть – это нечто внешнее и понятное, и, следовательно, это то, что можно предотвратить: мальчики получают вакцину от полиомиелита с кусочками рафинада и предостерегают Сесилию не дотрагиваться ртом до питьевого фонтана. Даже когда Люкс нарушает комендантский час, мистер и миссис Лисбон считают, что проблема не в самой Люкс, что любой опасности можно избежать, заперев дочерей дома. Согласно моральной логике Лисбонов, заточение спасет их от общемировых и локальных угроз.

Но затем происходит более устрашающее осознание, как в фильме ужасов: в доме тоже происходит что-то страшное. Маленький ограниченный мирок пригорода, ухоженные газоны, соседи, просторные, практичные автомобили не спасают, когда источник опасности – тайна, скрытая в сознании подростков, области, недоступной даже самым строгим родителям.

Эта книга – скорбная песнь, не только по мертвым девушкам, но и по юности самих рассказчиков. Их отношения с Лисбонами были в основе своей фикцией, но интенсивность и масштаб их чувств были реальными. Возможно, более реальными, чем все, что происходило с ними потом.

После смерти последней из этих девочек они вынуждены вступить во взрослый мир, полный разочарований. «Мы медленно приближались к исполненному грусти закату жизни» – говорят они. Время неизбежно предает их всех: даже Трип Фонтейн, когда-то обладатель самого глянцевого загара в городе, превращается в порицаемого алкоголика, несущего бессвязный вздор в пустынной палате реабилитации. Возможно, живя в мире прошлого, каталогизируя каждую смерть, мальчики поддерживают интерес к жизни, находят в прошлом укрытие от сожалений, старения и потерь. Но, конечно, они не могут остановить время.

Рассказчики с обидой и сожалением говорят об умерших девочках – как будто они были гостями, которые покинули вечеринку в самом разгаре. Мертвые девочки не страдают от несправедливости взросления, не видят, что их молодость увядает, а воспоминания тускнеют. Пара покупает дом Лисбонов, превращает его в «обихоженное, пустое место для медитаций и безмятежного отдыха, цветастыми японскими ширмами прикрыв наши беспорядочные, болезненные воспоминания о сестрах Лисбон». Даже безусловные авторитеты теряют уважение.

Пол Балдино стал похож на прочих толстых мальчишек с тенями вокруг глаз, а однажды он поскользнулся (или его толкнули) в школьном душе; мы своими глазами видели, как он лежал на кафеле, баюкая пострадавшую ногу.

«Экспонаты», любимые и тщательно хранимые, портятся: «старая косметичка Мэри с высохшей помадой и бежевой пылью румян,<...>, парусиновые кеды Сесилии, желтеющие без зубной пасты и моющего средства». Рассказчики с сожалением говорят: «В щели нашей гробницы просочился воздух, и священные для нас предметы медленно приходят в негодность».

Кажется, Евгенидес хочет сказать, что прошлое никогда не покидает нас, оно всегда где-то рядом, требующее разгадки, но всегда ускользающее от нашего понимания. Эта книга – элегия о том, как мы меняемся в течение жизни. Мы лишь пешки в ее загадочной игре, правила которой никогда не узнаем. Любая попытка применить логику не принесет результата: нет памяти, которая исчезает до конца, она проявляется как нечто совсем другое – так, миссис Лисбон принимает вспышку солнца в окне за лицо давно умершей дочери.

Боль героев в том, что они не могут объяснить существование мира, который не дает ответа на вопрос «Почему?» Я думаю о некоторых строках, которые подчеркнула в «Девственницах-самоубийцах» когда была подростком и не знаю, почему мое предыдущее «я» откликнулось именно на эти слова, фрагменты, которые сейчас для меня не имеют никакого смысла. В этом есть что-то странное: помнить себя подростком, лихорадочно черкающим в книге, и быть взрослым, который много лет спустя может только смотреть на эти неразборчивые пометки и удивляться тому, как взрослея, мы теряем себя.

Как и мальчики, мы могли бы попытаться разгадать тайну нашей собственной юности, преодолеть разрыв между всеми людьми, которыми мы были, но, ясное дело, ни ответов, ни причин мы не найдем. Может быть, самое близкое, что мы можем получить, – это образы, которые остаются с нами: умирающий вяз на той самой улице в том самом городе тем самым летом. «Было 13 июня», повторяют рассказчики, «почти тридцать градусов тепла, и в безоблачном небе стояло солнце».

Книга подходит к концу, когда мальчики, уже ставшие мужчинами, собираются в домике на дереве, потерянном королевстве юности:

В конце концов, важно уже не то, сколько им было лет, и не то, что они были красивыми девчонками, – только одно преследует нас теперь: мы любили их, а они не услышали нашего зова. Они и сейчас не слышат его, здесь, в покосившихся стенах детского штаба, когда мы, с поредевшими волосами и круглыми животами, зовем их вернуться к нам из той пустоты, куда они ушли, чтобы навеки остаться наедине с самими собой и навсегда пропасть в одиночестве самоубийства. Это одиночество страшнее самой смерти, и нам уже никогда не найти в его бездонной глубине недостающих звеньев головоломки, которую мы так и не сумели сложить.

Это призыв, обращенный внутрь себя, на который никто никогда не ответит.

Этот текст взят из введения к новому изданию Пикадора «Девственницы-самоубийцы» Джеффри Евгенидеса.
Эмма Клайн – автор романа «Девочки» и лауреат премии им. Джорджа Плимптона 2014 года.

Совместный проект Клуба Лингвопанд и редакции ЛЛ