Как «Сто лет одиночества» стали классикой

Автор: ALVARO SANTANA-ACUÑA

В 1967, издательство Sudamericana Press опубликовало «Сто лет одиночества» (Cien años de soledad) – роман, написанный малоизвестным колумбийским автором по имени Габриэль Гарсиа Маркес. Ни писатель, ни издатель не ожидали многого от этой книги, зная, что как однажды отметил Альфред А. Кнопф, «многие романы умирают в день их выхода». Однако на сегодня продано более 45 миллионов экземпляров, и «Сто лет одиночества», закрепив свой статус литературной классики, стяжал Маркесу всемирную славу, провозгласив его одним из величайших испаноязычных писателей в истории.

Спустя 50 лет после первого издания может возникнуть искушение объявить успех романа таким же неизбежным и предопределенным, как судьба семьи Буэндиа, находящаяся в центре сюжета книги. На протяжении века город, в котором они жили – Макондо, – становился свидетелем магических событий, природных катастроф и гражданских войн. И как предсказывал манускрипт, который Буэндиа пытались расшифровать поколение за поколением, после того, как последний из них появился на свет с поросячьим хвостом, Макондо был практически полностью уничтожен.

Тем не менее, в 1960-х «Сто лет одиночества» были весьма прохладно встречены публикой. Критики не признавали передового характера произведения. Кроме того, сам Маркес на тот момент не был широко известен, да и магический реализм, описывающий чудесные события как повседневные явления, еще не получил своего распространения. Таким образом, неудачное стечение обстоятельств отсрочило признание романа и получение им статуса Библии своего жанра.

В 1965 году аргентинское издательство Sudamericana Press занимало лидирующие позиции на рынке современной латиноамериканской литературы. Один из его редакторов, совершая холодные звонки в поисках новых талантов, связался с Гарсиа Маркесом и предложил ему опубликовать некоторые из его работ. Писатель с энтузиазмом рассказал звонившему о работе над большим романом, со сложным сюжетом, вместившем в себя его лучшие идеи. Однако за два с половиной месяца до выхода книги энтузиазм автора обернулся страхом. После того, как он по ошибке принял приступ нервной аритмии за сердечный приступ, он признался в письме к своему другу: «Я очень напуган». Страх Маркеса был связан с возможной неудачей его романа и основан на понимании реальности издательской индустрии, особенно жестокой к плохо продающимся книгам. Предыдущие четыре произведения писателя разошлись немногим более 2500 экземпляров вместе взятые.

Лучшим, что могло случиться с романом, был его успех в рамках литературного движения 1960-х, получившего название «нового латиноамериканского романа». Это значило бы продажи на уровне скромных 8000 экземпляров в регионе с населением более 250 миллионов человек. Хорошие региональные продажи привлекли бы внимание ведущих испанских издательств, которые смогли бы затем импортировать произведение, а переводы на английский, французский, немецкий и итальянский могли бы сообщить изданию международное признание. Также в то время считалось, что писатель выиграл джек-пот, если ему доставалась одна из таких престижных премий, как премия Библиотеки Бреве, премия Ромуло Гальегоса, премия Дом Америк или Форментор.

Так сложилась судьба «Века Просвещения» Алехо Карпентьера, «Города и псов» Марио Варгаса Льосы, «Игры в классики» Хулио Кортасара, «Смерти Артемио Круса» Карлоса Фуэнтоса.

Разумеется, «Сто лет одиночества» затмил их всех. Изданный на 44 языках роман Маркеса остается самым переводимым после «Дон Кихота» испаноязычным произведением. А исследование, проведенное среди писателей и ученых со всего мира, подтверждает, что оно относится к числу произведений, оказавших наибольшее влияние на формирование литературы в последние 30 лет.

Однако будет неправильным приписывать роману заслугу в зачине латиноамериканской литературной революции, вышедшей далеко за пределы региона. Издательство Sudamericana выпустило «Сто лет одиночества», когда феномен нового латиноамериканского романа, за свою популярность названный «латиноамериканский бум», достиг своего пика. С 1961 почти слепой аргентинский писатель Хорхе Луис Борхес, в котором видели возрожденного Гомера, путешествовал по миру, неся славу литературной звезды. Следуя по его стопам, добились признания такие звезды, как Хосе Доносо, Кортасар, Варгас Льоса и Фуэнтос. Международный триумф латиноамериканского бума ознаменовался присуждением Мигелю Анхель Астуриусу Нобелевской премии по литературе в 1967 году. Невозможно было выбрать более подходящий год для издания «Сто лет одиночества». До этого времени Гарсиа Маркес и его работа оставались бы практически невидимы.

Прежде чем завоевать популярность, новый латиноамериканский роман соперничал за внимание с другими литературными трендами, как внутри региона, так и во всем мире. В Латинской Америке его основным конкурентом был индихенизм, в центре внимания которого находилось коренное население, и который поддерживался такими писателями, как молодой Астуриас (Мигель Анхель Астуриас Росалес) и Хосе Мария Аргедаса. Последний создавал свои произведения не только на испанском, но и на языке кечуа – родном языке народов Анд.

В 1950-60-х в Испании писатели были охвачены социал-реализмом – стилем, характеризующимся немногословными историями о вызывающих сострадание трагических персонажах из самых низших социальных слоев. Ключевыми приверженцами этого направления были Камило Хосе Села и Мигель Делибес. Любой писатель, мечтающий о карьере в Латинской Америке, вынужден был подчиняться требованиям социал-реализма. Одним из таких примеров был молодой Варгас Льоса, живущий в Мадриде и написавший там свои первые короткие истории.

На международном уровне латиноамериканские писатели считали себя соперничающими за внимание читателя с французским «новым романом». Его последователи, включая Жана Поля Сартра, превозносили жанр как «анти-роман». Для них целью литературы было не повествование, но практически лабораторное исследование, препарирование человеческой жизни и стилистические эксперименты, самым удивительным из которых был роман Жоржа Перека «Исчезание» (1969), написанный без использования буквы «e» – самой употребляемой во французском языке.

И вот наконец в 1967 книжный рынок, казалось, был готов к появлению романа Маркеса. У передовых латиноамериканских писателей тогда нарастала усталость от индихенизма, стиля «послушных народных провинциалов», как издевательски называл его Кортасар.

Молодое поколение авторов в Испании критиковали сюжеты социал-реалистических романов как предсказуемые и технически не оригинальные. Во Франции также ослабевало влияние «нового романа», и новые перспективные авторы высказывались за возвращение к повествовательному роману, как, например, Мишель Турнье в «Пятнице» (1967).

Появившийся роман Маркеса выходил за рамки всех существовавших тогда направлений: в противовес узости интересов индихенизма, «Сто лет одиночества» является космополитичной историей, одной из тех, которые, по словам Анхеля Рама, «способны изменить вектор развития современного романа». В отличие от краткого языка социал-реализма, проза Маркеса имеет яркий стиль, полна поэтики и, как выразился Луис Искъедро, создала «живительную атмосферу» в литературном мире того времени. От «нового романа», по мнению каталанского поэта Пере Жимферрера, произведение отличает возвращение от формальных экспериментов к повествованию.

После перевода романа на большинство иностранных языков с этими мнениями согласились и международные обозреватели. Итальянская писательница Наталия Гинзбург назвала «Сто лет одиночества» «ожившим романом», успокоившим зарождающиеся страхи о том, что роман как форма переживает кризис.
При этом «Сто лет одиночества» не был революционной работой. Скорее наоборот, это была архаичная история, начинавшаяся с традиционной для сказок формулы «Давным-давно…». «Космический шедевр» – так назвал книгу анонимный обозреватель в заметке, опубликованной в литературном приложении Таймс в 1967 году.

Более ранние рецензии на этот роман на самом деле значительно отличались от тех, что последовали позднее. В 1989 году стипендиат Йеля в области литературы Харольд Блум торжественно назвал роман «новым Дон Кихотом», а писательница Франсин Проуз призналась в 2013 году, что «Сто лет одиночества» убедили ее бросить Гарвард.

В наше время ученые, критики и читатели превозносят роман как «лучшее воплощение магического реализма». Уже к 1995 магический реализм начал прослеживаться в работах большинства англоязычных авторов, например Джона Апдайка и Салмана Рушди. Как заметил литературный критик «Нью-Йорк Таймс» Митико Какутани, магический реализм стал восприниматься как «сложный, но неотъемлемый элемент человеческого существования». Однако в 1967 термин «магический реализм» не был распространен даже в научных кругах. В течение первого десятилетия или около того «Сто лет одиночества» оставался «неклассифицируемой работой». Читатели называли его «смесью фантазии и реальности», «реалистичным романом, полным воображения», «любопытным случаем мифического реализма», «супрареализмом» или, как критик Ле Монде, «чудесным символизмом».

Став историей, полюбившейся читателям по всему миру, «Сто лет одиночества» изначально создавался как роман о Латинской Америке. Гарвардский ученый Роберт Кили в своем обзоре в «Нью-Йорк Таймс» назвал книгу «Зарождением Южной Америки». С годами роман распространялся по миру, формируя свой особенный характер и став в конце концов историей не только о Латинской Америке, но обо всем человечестве в целом. Уильям Кеннеди назвал творение Маркеса первым со времен Книги Бытия литературным произведением, обязательным к прочтению каждому человеку в мире.

Тем более удивительно, что среди недоброжелателей романа были уважаемые писатели и издатели. Так, Астуриус заявлял, что текст «Сто лет одиночества» является плагиатом бальзаковского романа 1834 года «Поиск Абсолюта». Мексиканский поэт и Нобелевский лауреат Октавио Пас назвал книгу «бесцветной поэзией», а английский писатель Энтони Бёрджесс заявлял, что роман нельзя даже сравнивать с подлинным литературным наследием, например, Набокова. Наиболее влиятельный в 1960-х испанский издатель Карлос Барраль отнюдь не считал роман лучшим произведением своего времени и отказывался заниматься изданием романа на иностранных языках. Однако такая волна критики способствовала тому, что последующие поколения читателей обращали на книгу особое внимание.

И вот спустя 50 лет роман стал полноправной частью поп-кульутры. Его читают по всему миру: селебрити типа Опры Уинфри или Шакиры, политики, как, например, Билл Клинтон или Барак Обама, назвавший «Сто лет одиночества» одной из своих любимых книг со времен своей молодости.

В связи с развитием экологических исследований «Сто лет одиночества», сюжет которого также рассказывает об изменениях климата, неожиданно приобрел новое значение. Так, одна из худших экологических катастроф в истории – взрыв буровой установки BP в Мексиканском заливе в 2010 году, – была названа экологическими правозащитниками «трагическим реализмом», а один из американских журналистов окрестил случившееся «поросячьим хвостиком» нефтяного мира. Дело в том, что взрыв произошел на месторождении, всего двумя годами ранее названном Макондо. Таким образом, многие посчитали, что катастрофа стала своеобразным сбывшимся пророчеством, предвещающим гибель человечества, как то, которое было скрыто в рукописи Буэндиа.

Гарсиа Маркес дожил до того, чтобы увидеть, как имя Макондо стало значимой, хоть и навевающей ужас, частью геологической истории Земли. Но, покинув этот мир в 2014-м, он не дожил до 50-летия своего шедевра. Однако юбилей «Сто лет одиночества» будет отпразднован с размахом. Как часть празднования Гэрри Рэнсом в Остине (Техас), где хранились архивы Маркеса с 2015-го, открыл онлайн выставку уникальных материалов. Среди экспонатов – оригинальный напечатанный текст «очень длинного и сложного романа», который в день своего выхода не умер, но достиг бессмертия.

Совместный проект Клуба Лингвопанд и редакции ЛЛ