Семисотстраничная тяжесть бытия

Критик: Андрей Мягков
Рецензия на книгу Маленькая жизнь
Оценка: *

Книгу, которая нравится абсолютно всем, так и хочется за что-нибудь клюнуть. А ведь с таким настроем кого угодно до полусмерти можно заклевать. «Маленькая жизнь» Янагихары в этом смысле — мишень на загляденье. Восторженная пресса, растаявшие читатели — и при этом из костюмчика торчит столько ниток, что не знаешь, за что хвататься первым. Дернешь из вредности — и вдруг понимаешь, что костюмчик-то с бахромой: хуже от торчащих ниток не становится, крой немного странный, но неожиданно органичный, да и в плечах «Маленькая жизнь» любому читателю в самый раз.

На самом деле, конечно, не любому; и понравиться абсолютно всем роман Янагихары не сможет хотя бы из-за густого гомосексуального фона — иногда происходящее выглядит не широким жестом свободомыслия, а натужной попыткой задавить ксенофобов числом. Раздраженный читатель без труда перечислит и другие прорехи: излишний мелодраматизм, перетекающий в претенциозность, клишированные персонажи и попытка изобразить из себя слезоточивую гранату — добрую половину дистанции автор действительно целится в слезные железы, наворачивая круги вокруг своих страдающих героев, что, несмотря на словесную сдержанность, подчас отдает эксплуатацией простейших эмоций. Есть и другие, не менее обоснованные претензии, но вот в чем фокус: определять «Маленькую жизнь» как сумму недостатков не то чтобы не хочется — это попахивает преступлением. Даже не потому, что достоинства ослепительно яркие, и придирки грозят резью в глазах — такая формулировка не совсем честна. Просто «Маленькая жизнь» наваливается на тебя всей своей семисотстраничной тяжестью и не оставляет никаких сомнений в том, что ты читаешь один самых значительных романов сегодняшнего дня — и честность такой формулировки сомнению также не подлежит.

42-летняя Ханья Янагихара — американка с гавайской генеалогией, и первая же ее книга — «The People in the Trees» («Люди среди деревьев», 2013) — собрала более чем дружелюбную критику, но с рядовым читателем как следует не подружилась. Речь там шла о растлении собственных приемных детей, а главный персонаж был списан с Нобелевского лауреата, вирусолога Дэниела Гайдузека — отец Янагихары тоже был врачом и дружил с Гайдузеком, так что с ситуацией писательница была знакома, что называется, не понаслышке. В «Маленькой жизни», появившейся два года спустя, оптика прямо противоположная — в кадре в основном жертвы, а не преследователи, но оправдывать успех второго романа Ханьи развитой читательской эмпатией — та еще неблагодарность.

Главных героев четверо: разбитной художник Джей-Би, патологически неуверенный в себе архитектор Малкольм, актер и красавец Виллем да скрытный юрист Джуд, который для этой троицы — что-то между смыслообразующим ядром и системой координат. Скрытный он, разумеется, не просто так, но автор вслед за своим героем не спешит откровенничать, так что об истоках джудовых травм — физических и душевных — мы узнаем постепенно, капля за каплей. Провернуть такой трюк Янагихаре помогает свободная от обязательств композиция: застав четверку друзей на экваторе третьего десятка, когда колледж уже позади, а карьерные вершины еще не вынырнули из облаков, мы сопровождаем их куда-то в старость — а по пути то и дело погружаемся в детство, прыгаем в будущее и возвращаемся в относительное настоящее. Иногда такие путешествия случаются в пределах одной сцены, но никакого дискомфорта они не доставляют: несколько абзацев ты с удовольствием копошишься в неведении, а потом какая-то деталь ставит все на свои места — и так до следующего скачка. Из-за этого дальнейшая картография судеб в лучшем случае излишня: линейный пересказ сюжета грозит уничтожить ту сложносоставную вязь, которую плетет Янагихара.

Ведь плетет она ее из недомолвок и смысловых лакун, большинство которых ненавязчиво заполняет по ходу движения — взять хотя бы восхитительную бесформенную экспозицию, в качестве которой, по большому счету, целиком выступает первая часть романа. Персонажи в «Маленькой жизни» не существуют отдельно от среды и раскрываются ей же: вот Джуд и Виллем ищут жилье: по тому, как проходит встреча с агентом, мы понимаем, что с финансами у них туговато. Вот друзья сидят в ресторанчике, и Малкольм, который «никогда не съедал свое блюдо целиком», ставит тарелку в центр стола, «чтобы вечно голодные Виллем и Джей-Би могли доесть оставшееся» — но хотя «Виллем все еще был голоден», он «дал Джей-Би доесть грибы». Через пару абзацев мы узнаем больше о Малкольме и Джей-Би — и тогда сцена в ресторанчике разукрасит образ каждого уверенными мазками. Даже Джуда, который почти не участвует в разговоре и не претендует на грибы — но чтобы это понять, придется осилить еще страниц двести. Какие-то вещи Янагихара сообщает без околичностей, прямым текстом, но за весь роман она ни на страницу не теряет поразительный навык увязывать характер и его проявления в абсолютно естественные жесты, которым прямой текст не нужен — и это, конечно, высший пилотаж.

Важные для иного писателя детали при этом игнорируются: например, внешность чуть ли не всех персонажей так и останется загадкой. Даже время действия — и то растушевано до неприметной «современности». Янагихара отсекает все, что вырывает повествование из потока сиюминутности, несет в себе не эмоции и крупицы характеров, но голую описательность, а предметный мир ограничивает вещами, которые непосредственно соприкасаются с героями. Вместе с ними мы жуем сэндвич с арахисовым маслом, глядим в окно, достаем из машины инвалидное кресло — и ни о чем другом, как и они, в этот момент не помышляем. «На персонажей как будто направлен луч прожектора, все остальное остается в темноте,» — заявляют переводчики в послесловии, и трудно с ними не согласиться.

Пожалуй, из-за этого «Маленькая жизнь» — редчайший образец толстенной книги, из которой не хочется выкинуть ни строчки. Не то чтобы каждая была на вес золота — чего стоит только роспись джудовых терзаний, которая иногда превращаются в заклинившую и бесконечно повторяющуюся видеокассету — но даже чрезмерные и, пожалуй, неудачные фрагменты настолько плотно соотносятся с трепещущим сердцем романа, что, перевернув страницу, начинаешь вспоминать о них как о родимом пятне на щеке любимого человека. То есть без них, наверное, вышло бы совершеннее — но это были бы другая книга и другой человек.

Здесь пора наконец поговорить о трепещущем сердце, благодаря которому «Маленькая жизнь» — роман значительный и, как бы это громко ни звучало, без пяти минут великий.

Есть мнение, что Микеланджело Антониони из фильма в фильм делал одно и то же: брал ноту какой-то невыносимой тоски и, не сбиваясь, тянул ее до финальных титров. В распоряжении Янагихары целая тональность, и свою литературную сонату она отыгрывает с максимально возможным разнообразием — от искрящегося смеха до стылого отчаяния — но ни на секунду текст не покидает какая-то спокойная, безэмоциональная почти интонация человеческой неприкаянности, на которую обречен каждый, кто переживает детство. Отсюда и отстраненность, нарочитая сухость, которая не дает сценам насилия превратиться в гиньоль; сдержанность, которая не позволяет мелодраме свалиться в лимонадный китч; тусклый свет, который пронизывает каждую строчку и превращает не самые оригинальные типажи в живых, — пугающе живых! — романных людей. В конце концов, отсюда, из зазора между интонацией и надрывными человеческими историями, где неровно щебечут шестеренки повествовательных механизмов, и доносится стук сердца, благодаря которому «Маленькая жизнь» — без пяти минут великая книга. Не самые точные слова в не самом точном порядке — но удивительно человечные в единственно возможном.

Так что если на предстоящих новогодних каникулах вас вдруг запрут в комнате и предложат взять с собой одну книгу, хватайте «Маленькую жизнь» и прыгайте под одеяло. Лучше, может, и не станете, но эмоциональное и эстетическое потрясение — тоже не безделица.

* Оценка указана редакцией Livelib