Отсутствующие подобны мёртвым.
Андре Моруа, «Байрон»
Это произведение искусства и произведение мысли. Я не просто захотел, я загорелся — как тонкая папиросная бумага, — от желания прочитать его. Почему? В первую очередь, привлекательна композиция романа. Не мозаика и не хаос — это старый как мир приём поворота «точки зрения». И если в «Расёмоне» (точнее, первоисточнике — рассказе Акутагавы «В чаще») читателя заставляют поломать голову над загадочным убийством, то роман Янчара скорее психологический, чем детективный. Да, точки зрения пяти «свидетелей Вероники» расходятся, но они — от первой до последней буквы — всего лишь выражают личное мнение, а в истине же — не противоречат друг другу. Так бывает, что человек не знает всего, и он рассказывает о том, что знает, исповедуется в том, что его мучает, отдаёт слушателю всё, что может отдать. Пять исповедей дополняют друг друга, время в них растягивается и сжимается, по слову, по шагу приближая нас к моменту X: моменту, когда мы узнаем, наконец, что же случилось с Вероникой (первая загадка).
Если вы каким-то немыслимым образом до сих пор не знаете, что за люди будут рассказывать о Веронике Зарник, то вам каким-то немыслимым образом повезло — или вы просто очень умны. Не то чтобы это была Тайна, это даже не самая интригующая деталь в повествовании, но поверьте, будет жаль потерять ни с чем не сравнимое удовольствие строить догадки, кто же заглянет в исповедальню на огонёк следующим (вторая загадка). Вероника не придёт, это ясно. Но, может быть, её муж? Или, если она умерла, — убийца? Или тот, кто видел её последней? Личности кающихся вас немного удивят, но я уверен — вы оцените красоту ситуации и красоту изложенного ими порядка событий. Его прелесть в том, что «исповеди» имеют точки соприкосновения, но не совпадают целиком: как разные по размеру шестерёнки, крутящиеся с разной скоростью, обеспечивают равномерную работу механизма в целом. Да-а, этот механизм идеально отлажен: на первой странице книга затягивает вас между своими шестерёнками, протаскивает по всем своим закоулочкам, а на последней — выплёвывает. Мятого, пережёванного, много чего повидавшего в этих закоулках, но живого. Вы падаете на колени возле воображаемой Вероники, смотрите ей в глаза и думаете о том, что прочитали. Вы вспоминаете, как одна шестерёнка-исповедь прижимала вас к другой шестерёнке и передавала дальше, и содрогаетесь. Представили себе это? А теперь представьте, каким мастером надо быть, чтобы построить и безупречно отладить подобный механизм. И чтобы читатель, в конце концов, остался живой. Немного с разбитым сердцем, но живой.
Чего не скажешь о Веронике. Казалось бы, воображаемая Вероника, которую создаёт не объективно-авторское, а субъективно-персонажное мнение, и не должна походить на реального человека. Казалось бы, каждый герой должен видеть что-то своё — и читателю должно быть сложно составить единый, целый, реалистичный образ. Но всё же, Вероника на каждой странице совсем как живая. И мёртвая — мёртвым ведь может быть только тот, кто когда-то был живым. Автору удаётся создать яркий образ героини, поэтому нет ничего удивительного, что на протяжении всех страниц Вероника одновременно пребывает в двух состояниях — живая и мёртвая. Отсутствующие подобны мёртвым. Она есть — но её нет. Она жива в воспоминаниях пятерых свидетелей, но её нет в пределах доступной им реальности. И тут уже даже читателю — человеку вроде как объективному — сложно сказать, где заканчиваются надежды и начинаются страхи. И умерла ли, в конце концов, Вероника?
Если и есть в романе что-то от мозаики, то это личность Вероники. Эта женщина никого не могла оставить равнодушным. Так какой же она была? Это третья загадка. И каждому читателю предстоит разгадать её самому. И решить для себя, в чём эта женщина может быть виновна. Да и виновна ли, полно-те? Виновен ли вообще хоть кто-то из героев? Всегда были и будут люди, для которых уничтожение других — самоцель и самонаграда, но такие книги о войне мне как-то не попадались. Так что, как сказал автор в интервью, эти люди наверняка не виновны лишь в одном: они просто хотели жить. Ведь
для убийства в то шальное время не нужно было никакого разумного повода.
И они выживали, как могли. Никакой моральной оценки автор не даёт, будто бы предполагая, что всё останется на совести его персонажей. Они сами вынесут себе приговор. И продолжат жить, без этого никак.
Подкупает и стиль изложения. Он сбивает с толку, но к нему легко приноровиться. Мысли от личности к личности разнятся, однако стиль остаётся одинаковым — исповедальным, повторяющимся, остро-сентиментальным и немного путанным, как, бывает, путаются мысли и воспоминания. Но было кое-что, что меня в нём насторожило — никак не могу понять, возникла ли эта путанность преднамеренно, или же кто-то напортачил стилистически — может быть, автор или, куда вероятнее, переводчик. Чувства в этой связи самые двоякие. Пожалуй, единственный способ узнать наверняка — прочитать другие книги Янчара в чьих-нибудь других переводах. Но это на будущее. К тому же стиль не ужасен, не плох, он вовсе не заставляет глаза кровоточить. Он просто... настораживает.
Возможно, таков авторский замысел. Возможно, именно в таком стиле автор нашёл правдоподобие для выбранного способа изложения: в нашу эру открытости и онлайн-дневников исповедь представляется помесью «романа от первого лица» и настоящего «потока сознания», и эта помесь допускает путаницу, которая меня насторожила. Не хотелось бы попусту приписывать автору свои мысли, но мне всё равно кажется, что он пошёл на поводу у современных тенденций — осознанно или нет. Да, такая книга могла появиться на свет только в наше время. И только сейчас её могут по настоящему оценить и понять. А что будет потом, поживём — увидим.
