Код доступа

9

Иван Трофимович Полевой, едва оправившись от инфаркта, заболел двухсторонним воспалением легких, посиделки в мороз на парковой скамейке не прошли бесследно. Полевой упрашивал начальника госпиталя Воронова выписать его из больницы и отдать на поруки супруге Клавдии Матвеевне, но Воронов и слышать об этом не хотел. Вместо этого он велел Марусе, как лечащему врачу Полевого, окружить пациента удвоенной заботой и вниманием.

– О состоянии его здоровья и ходе лечения будете докладывать мне лично дважды в день, утром и вечером, – официальным тоном распорядился Воронов. – Приказ понятен?

– Так точно, товарищ майор, – отчеканила Маруся. И, не удержавшись, добавила: – Хотя ваш… осведомитель и так вам докладывает о каждом моем шаге. И слове.

Воронов обязал ее регулярно докладывать о здоровье Полевого для того, чтобы иметь весомый повод чаще видеться, ведь в последнее время Маруся старалась его избегать. Она все еще злилась на Андрея за ту сцену в его кабинете. В глубине души Маруся признавала: несмотря на то что подозреваемый, можно сказать, был застигнут на месте преступления, оснований для обвинительного заключения у нее маловато. Но сменить гнев на милость означало бы, по ее мнению, дать слабину. А давать слабину она не хотела. И как теперь, спрашивается, выходить из этого положения?

– Какой еще осведомитель? – встревожился Воронов. – Ах, ты о… Марусь, ну хватит дуться! Говорю тебе, у меня с Марго ничего не было! И нет! И не будет! Что ж вы, женщины, за люди такие, виноват – проси прощения, не виноват – все равно проси! Ну, ладно, хорошо, прости меня!

«То-то же, – подумала Маруся, – давно бы так!»

Окно, возле которого они с Андреем стояли, выходило на окруженную стрижеными кустами лужайку. Чкаловский военный госпиталь располагался в старинном двухэтажном особняке с мраморными лестницами, садом и высоким чугунным забором. Летом из окна своего кабинета Маруся могла наблюдать, как больные в пижамах, усевшись на скамейки, читают газеты, играют в шахматы или шашки и даже тайком от медперсонала затягиваются папироской. Поздней осенью желающих перед обедом подышать воздухом находилось гораздо меньше, вокруг уснувшей под снегом цветочной клумбы бродил всего один мужичок в шапке-ушанке и телогрейке, из-под которой торчали широкие пижамные штаны. Присмотревшись, Маруся узнала Чекменева из третьей палаты – того больного, который якобы жаловался на ее грубость. Марго Колышкина, ябедничая об этом Воронову, разумеется, беззастенчиво лгала: Маруся никогда не грубила своим больным. Напротив, относилась к ним с пониманием и сочувствием, хотя и осознавала: на то, чтобы сопереживать всем пациентам, врача просто физически не хватит. Да и пациенты бывают разные…

За госпитальной оградой в одну сторону простирался городской парк, в другую – те самые развалины, где, по словам кого-то из товарищей Митьки Кузнецова, видели призрака. Кстати, нужно спросить у Митьки, чем закончилась его вылазка. Судя по тишине и спокойствию в их квартире, в этот раз обошлось без членовредительства…

– Марусь, ты меня слышишь? Не молчи, скажи хоть что-нибудь, – вывел ее из созерцательного настроения голос Воронова. – Скажи, что больше не сердишься. Ну пожалуйста!

В этот миг тучки, которые с утра заволокли низкое небо, расступились и в образовавшийся голубой просвет выглянуло солнышко. Унылая природа сразу воспрянула духом, даже вплотную подступившие к ограде вековые деревья, казалось, приободрились. На душе у Маруси тоже стало легче. Похоже, дерзкий солнечный лучик растопил и холодок, который чувствовался между нею и Андреем в начале разговора. Она уже открыла рот, чтобы сказать: «Так и быть, что с тобой поделаешь, прощаю!» И тут…

– Андрей Владимирович, я вас везде ищу, а вы вот где! – возле них, откуда ни возьмись, нарисовалась Марго. В руке она держала тарелочку, накрытую салфеткой. – Пирожки с яблоками, свеженькие, с пылу с жару! Можно сказать, по спецзаказу. Угощайтесь!

Марго изящным, как она, наверное, думала, движением сдернула салфетку и застыла в соблазнительной позе. Ей бы еще кружевную наколку и накрахмаленный фартучек, и сходство с официанткой из вокзальной пивной оказалось бы полным.

На Воронова было страшно смотреть. Он скрипнул зубами, покраснел, потом побелел, сжал кулаки и начал хватать ртом воздух, подбирая, очевидно, слова, за которые ему не будет мучительно стыдно перед Марусей…

Маруся критически осмотрела колышкинские пирожки, выбрала один, осторожно надкусила, пожевала…

– Фу-у! – она скривилась, по выражению ее бабушки, «как середа на пятницу». – Гадость какая! Тесто склизкое, горчит, начинка с запашком… Андрюша, радость моя, не рекомендую тебе это есть, – Маруся ткнула пальчиком в тарелку, которую по-прежнему держала ошарашенная Марго. – Чревато последствиями. Расстройство желудка практически гарантировано. Понадобятся процедуры – и отнюдь не физиотерапевтические. Промывание, возможно, клизма… Оно тебе надо? Ты подумай, а я, пожалуй, пойду, меня пациенты ждут. Я ведь, в отличие от некоторых, еще не переквалифицировалась в пекари…

Маруся не оглядывалась, поэтому не знала, какой эффект возымело ее маленькое представление. Она, собственно, ни на что особо и не рассчитывала – так, порезвилась малость. Не только же Колышкиной провокации устраивать. По сравнению с расстегнутой в кабинете у Воронова колышкинской кофточкой Марусин экспромт – вообще невинная шалость. А кто сказал Марго, что будет легко?..

С вечерним докладом Маруся к Воронову не пошла. Не потому, что посмела нарушить приказ, а потому, что он куда-то уехал, распорядившись его не ждать.

Осенний день короток, домой она возвращалась в темноте и в расстроенных чувствах. Если б не эта беспардонная зараза Колышкина, они с Андреем помирились бы и сейчас, возможно, были бы вместе. Не говоря уже о том, что если б не Марго, то они и не поссорились бы… наверное. Маруся почувствовала, что снова начинает злиться на Воронова: хотел бы – давно уже послал бы Колышкину куда подальше. Ему достаточно один раз гаркнуть на нее так, как он умеет, чтобы она боялась лишний раз к нему подойти ближе, чем на пушечный выстрел. А раз не послал – значит… О том, что это значит, Марусе думать не хотелось. Неужели придется признать, что Андрей не выдержал испытания Колышкиной?

Однако даже если и так, Маруся, как девушка здравомыслящая, постарается не делать из этого вселенскую трагедию. В конце концов, главное, как говорила Марусина мама, чтоб все были живы и здоровы. Воронов здоров как бык, а то, что сейчас не с ней… Даже если змее Марго удастся его охмурить, пусть это будет в ее, Марусиной, жизни самая большая потеря. Ей не привыкать к мужскому коварству, такая уж, видно, ее судьба…

Так, стоп! Еще немного – и она начнет себя жалеть, а это в ее ближайшие планы не входило. Нужно срочно «принять лекарство». Самой эффективной пилюлей от уныния для Маруси всегда было что-нибудь вкусненькое. Конфеты «Белочка» кончились еще позавчера, к чему в немалой степени приложил руку – во всех смыслах – сосед Митька. Но песочное пирожное, купленное в булочной, которую Маруся облюбовала едва ли не в первые дни пребывания в Чкаловске, тоже сгодится. А если еще вспомнить, что ее давно ждет моток мягчайшей пряжи цвета бордо и образцы узоров для нового свитера… В предвкушении тихого спокойного вечера Маруся пошла на кухню ставить чайник.

Напившись чаю с пирожным, она устроилась под любимым оранжевым торшером со спицами и схемами вязания.

Вязать Маруся любила по нескольким причинам. Во-первых, во времена дефицита это давало возможность шагать в ногу с модой и регулярно красоваться в обновках, приобрести хорошую одежду в магазине было трудно, а обращаться к фарцовщикам, как это делали некоторые ее подруги, Маруся не хотела.

Во-вторых, вязание помогало думать. Правда, не всем. К примеру, Марусина мама с этим тезисом категорически не соглашалась и периодически его опровергала.

– Кто сказал, что вязание успокаивает нервы?! – возмущалась она, запутавшись в сложной схеме и в сердцах бросая спицы с перекосившимся узором на диван. – Мои нервы оно только расшатывает!

А вот Марусе этот кропотливый, казалось бы, процесс помогал осмыслять факты и намечать план действий. Размышляя над перипетиями своего первого дела, она вязала прехорошенький сиреневый пуловерчик, который закончила почти одновременно с расследованием. Да, своеобразная у нее осталась память об успешном завершении дела о четырех убийствах. Не считая, конечно, модной стрижки, которую ей сделала бедняжка Эльза… Интересно, о чем будет напоминать бордовый свитер, для которого она только что набрала петли?

Несмотря на то что рассказ Ивана Трофимовича Полевого о гибели его друга вот уже несколько дней не выходил у Маруси из головы, она пока не знала, что думать по этому поводу. На первый взгляд, обычное, как бы цинично это ни звучало, убийство с целью ограбления. Если б друг Полевого перед смертью не упомянул о каких-то загадочных сурке и коте, вообще было бы не за что зацепиться. Хотя можно ли считать эти слова зацепками? Быть может, они были сказаны в бреду или в беспамятстве…