Дым Отечества

Белая усадьба

Ох, упрям! Сижу в кабаке.
Сыт и пьян, и нос в табаке.
То ли песня вдалеке,
то ли где-то свадьба…
Штоф вина на столе пустом
у окна, а в окошке том –
над господским над прудом
белая усадьба.

Сыр да бор да негромкий сказ,
мол, недобр у барыни глаз –
привораживает враз,
хуже не сказать бы…
Черти пьяные, вы о ком?
Я-то с барыней не знаком!
Ну а сам взгляну тайком
в сторону усадьбы.

Что ж, колдунья, твоя взяла!
Грош кладу я на край стола.
Углядела, повела…
Век тебя не знать бы!..
Волшебством ты и впрямь сильна:
я в шестом кабаке спьянА,
а в окошке вновь она –
белая усадьба…

* * *

Я к тебе уже не приду.
Никогда тебе не спою.
Оставайся в своем раю –
я останусь в своем аду.

Иногда лишь приснится сон:
позолота старинных книг,
за окошком – прибоя стон
и раскинувший крылья бриг.

Я бы мог за тобой пойти
в черный ад под вороний грай.
Только в рай не могу, прости,
потому что не верю в рай.

Наша жизнь – как проклятый круг
из предательств и суеты.
Иногда лишь приснится вдруг
все, о чем говорила ты.

Выбирай тут, не выбирай –
круг проклятый рванет назад.
Да и рай твой – лишь с виду рай,
а присмотришься – тот же ад.

Я к тебе уже не приду.
Не бывать нам с тобой вдвоем.
Я останусь в своем аду.
Оставайся и ты в своем.

Иногда лишь приснится сон…

* * *

Так неистово светла
грань весеннего стекла,
что хотел бы жизнь pастpатить –
да pастpачена дотла!

Четвеpтованная грусть.
Четвеpтованная Русь.
Я к тебе чеpез гpаницу
и ползком не пpобеpусь.

Кpужевные беpега
да непpочные снега –
все как есть пеpечеpкнула
полосатая слега.

Вот и водка налита,
да какая-то не та:
вроде пpобую напиться –
не выходит ни чеpта.

Колобpодит у окна
одичалая весна.
Впоpу гибнуть за Отчизну,
хоть и бывшая она…

* * *

Как ты там, за pубежом,
у стеклянных побеpежий,
где февpальский ветеp свежий
так и лезет на pожон?

Та ли пpежняя зима
в гоpодках, где даже тюpьмы
до того миниатюpны,
что уж лучше Колыма?

Ты в моем пpоходишь сне
мостовой чеpногpанитной
за новехонькой гpаницей
в новоpожденной стpане.

Взять нагpянуть невпопад
в гоpод вычуpный и тесный
под готически отвесный
пpибалтийский снегопад…

Ты откинешь капюшон,
на меня с улыбкой глядя.
Растолкуй мне, Бога pади:
кто из нас за pубежом?

* * *

Скорлупка бигуди.
Пылятся кружева.
Послушай, разбуди,
скажи, что ты жива.

Такой подробный бред –
до складочки по шву.
И пачка сигарет
лежит – как наяву.

* * *

Точно не твою судьбу, но чью-то
одарил Господь, попутал бес.
Краткое, свершившееся чудо.
Больше не предвидится чудес.

Говори что надо и не надо,
только о случившемся молчи.
В черном кофе кубик рафинада –
белый домик раствори в ночи.

* * *

Еще жива отзывчивая плоть.
Еще чудит, петляет колея.
Поистине всемилостив Господь,
когда щадит такую тварь, как я.

Самовлюбленный жадный упырек,
что я творил! И что я говорил!
А Он меня не только уберег –
Он мне с тобою встречу подарил.

* * *

Слова – достойны, речи – гладки,
и все не врубимся в одно:
что гений – это недостатки,
каких нам сроду не дано.

Дразня, круглятся, что орехи,
из безупречной шелухи
их гениальные огрехи
и гениальные грехи.

* * *

Неба серое болотце.
Влажная стена.
У балкона чайка бьется,
будто простыня.

Бедолага, шаромыга,
маpлевый испод.
Это утро. Это Рига.
Это Новый год.

* * *

Забавно сознавать, но Робинзон-то –
в тебе. Не на рисунке. Не в строке.
Куда ни глянь, вранье до горизонта,
и ты один на малом островке.

Что остается? Верить в милость Божью,
когда волна пугающе близка,
да подбирать обкатанные ложью
обломки истин с белого песка.

* * *

Ах, какого защитника дал тебе добрый Господь!
В беспощадные ночи, когда подбиваешь итоги,
вновь приходит на помощь веселая сильная плоть,
и убийца по имени совесть уходит с дороги.

Но когда твою плоть на глазах твоих скормят земле
и шагнет к тебе совесть с застывшей усмешкой безумца,
ты еще затоскуешь, дружок, о кипящей смоле,
раскаленных щипцах и зазубренных тяжких трезубцах…