Шрифт
Source Sans Pro
Размер шрифта
18
Цвет фона
Глава III
За время между вечером прилета и землетрясением я на многое взглянула по-другому.
Взять, к примеру, отца. Я отца любила (это можно бы изобразить капризной кривой со многими резкими спадами), но я начала уже понимать, что сила воли – еще не замена всех качеств, делающих человека человеком. Таланты отца сводились в основном к практической сметке. Благодаря ей и своему везению он заполучил четвертую часть доходов в процветающем и шумном бизнесе – и стал компаньоном молодого Стара. В этом заключился подвиг его жизни, а дальше уж простой инстинкт не давал сорваться. Конечно, в деловых беседах на Уолл-стрит отец умел напускать туману насчет загадок фильмопроизводства, но сам не смыслил ни аза в монтаже, а тем более в перезаписи. Да и проникнуться с юности духом Америки трудно, служа подавальщиком в баре ирландского городка Баллихигана, а чувство сюжета было у отца не тоньше, чем у коммивояжера-анекдотчика. С другой стороны, он не был тайным полупаралитиком, как ***, отец являлся в студию не с обеда, а с утра, притом подозрительность он нарастил в себе, как мышцу, и перехитрить его было нелегко.
Ему повезло на Стара – крупно повезло. В киноделе Стар был путеводным маяком, подобно Эдисону и Люмьеру, Гриффиту и Чаплину. Он поднял фильмы высоко над уровнем и возможностями театра, вознес как бы на высоты золотого века (все это до введения цензуры).
О роли Стара свидетельствовало то, какой вокруг него шел шпионаж – не простая охота за внутренней информацией, за секретами технологии, а шпионаж, объектом которого было чутье Стара на перемены в зрительских вкусах, его предвидение будущего. Слишком много жизненной энергии доводилось Стару тратить на борьбу с этим шпионажем. Приходилось то и дело лавировать, замедлять темп, секретничать, и поэтому работу Стара так же трудно описывать, как трудно вникнуть в планы полководца, психологическая сторона которых от тебя почти вся скрыта, и кончаешь простым суммированием успехов и неудач. Но я решила дать хоть беглый очерк его рабочего дня, и цель идущих ниже страниц именно в этом. Частью я взяла их из написанного в колледже сочинения «День продюсера». Большинство событий будничных я вмонтировала с помощью воображения, но все из разряда необычного – так и было.
Наутро после потопа, на рассвете, в административное здание вошел человек. Появившись на балконе, он, по словам очевидца, постоял там, затем влез на чугунные перила и бросился головой вниз на мостовую. В итоге – сломанная рука.
Мисс Дулан, секретарша Стара, сообщила ему о случившемся, когда в девять он нажал кнопку звонка. Он спал в кабинете и проспал весь этот небольшой переполох.
– Пит Заврас? – воскликнул Стар. – Оператор?
– Его доставили к дежурному врачу. В газету это не попадет.
– Ах ты несчастье, – сказал Стар. – Я знал, что Заврас вышел в тираж, но отчего он сник, неясно. Два года назад он снимал у нас и выглядел молодцом. Зачем же он пришел сюда кончать с собой? Как он пробрался на студию?
– Обморочил охрану с помощью старого пропуска, – пояснила Кэтрин Дулан в своей ястребино-сухой манере. Муж ее был ассистентом режиссера. – Возможно, на него как-то повлияло землетрясение.
– Он был лучший оператор Голливуда, – сказал Стар. И даже услышав затем про сотни жертв в Лонг-Бич, Стар все не мог выбросить Завраса из мыслей – и велел секретарше выяснить причину попытки самоубийства.
Первые новости дня поступали по диктографу, вплывали в теплынь утра. Стар брился, пил кофе, слушая и делая распоряжения. Робби оставил записку: «Если потребуюсь Стару, передайте – к черту, я спать пошел». Ведущий актер заболел – или захандрил; губернатор Калифорнии прибывает на студию с целой свитой гостей; помощник продюсера избил жену за испорченную фильмокопию и должен быть «разжалован в сценаристы» (разбирательство и прием губернатора входят в компетенцию отца, и актер тоже – если только не законтрактован лично Старом). В Канаде ранний снег покрыл место натурных съемок, а рабочая группа уже прибыла туда; Стар быстро просмотрел фабулу картины, прикинул, нельзя ли примениться к снегу. Нет, нельзя. Стар звонком призвал секретаршу в кабинет.
– Свяжите меня с полисменом, который удалил вчера вечером двух женщин со съемочной территории. Его зовут, кажется, Малон.
– Хорошо, мистер Стар. У телефона Джо Уаймен – относительно брюк.
– Привет, Джо, – сказал Стар в трубку. – Послушай-ка, на предварительном просмотре двое зрителей пожаловались, что у Моргана ширинка расстегнута целых полфильма… Конечно, они преувеличивают, но даже если на протяжении всего десяти футов… Нет, этих зрителей не сыщешь теперь, но вам придется снова и снова прокручивать фильм, пока не засечете этот кусок. Посадите в просмотровом побольше народа – кто-нибудь да заметит.
(Вот уж действительно:
– И сейчас придет этот принц из Дании, – сказала Кэтрин Дулан. – Он очень красивый. Хотя высоковат, – прибавила она почему-то.
– Благодарю, Кэтрин, – сказал Стар. – Спасибо. Тронут вашим намеком на то, что среди невысоких у нас самый красивый теперь – я. Пусть высокого гостя поводят по съемкам, и скажите ему, что в час мы с ним завтракаем.
– И в приемной ждет мистер Джордж Боксли – вид у него отменно, по-английски злой.
– Что ж, уделим ему десять минут.
Когда она уже выходила, Стар спросил:
– От Робби не было звонка?
– Нет.
– Позвоните звуковикам, и если они могут с ним связаться, то спросите вот что. Спросите у Робби, не знает ли он, как зовут тех вчерашних ночных посетительниц. Хотя бы одну из них. А если не фамилию, то пусть даст любую деталь, примету, по которой можно бы их разыскать.
– Что еще узнать у него?
– Больше ничего. Но скажите ему, это важно – пока у него в памяти свежо. Кто они такие? Да-да, спросите его, кто они, что они. То есть…
Она ждала, опустив глаза в блокнот и быстро записывая.
– …то есть они, возможно… сомнительной репутации? Не актрисы ли? А впрочем, это все отставить. Пусть только подскажет, как их найти.
Полисмен Малон смог сообщить немного. Две дамочки, и он их быстро выставил со студии, будьте спокойны. Причем одна сердилась. Которая? Да одна из тех двух. У них машина стояла, шевролетка. Хотел даже номер записать. Сердилась та, что покрасивей? Вот уж не приметил.
Ничего Малон не приметил и не заметил. Даже на студии уже успели забыть Минну. За каких-нибудь три года. Что ж, по линии полисмена – все.
Мистера Джорджа Боксли Стар встретил отечески доброй улыбкой. Она выработалась у Стара из улыбки, так сказать, сыновней, когда Стар еще юнцом был взброшен на высокий пост. Первоначально то была улыбка уважения к старшим; затем вершить дела на студии стал все больше он и все меньше они, старшие, и улыбка стала смягчать этот сдвиг и наконец раскрылась в улыбку доброты сердечной – иногда чуть торопливую, усталую, но неизменно адресованную всякому, кто в течение данного часа не навлек на себя гнев Стара. Всякому, кого Стар не намеревался резко и прямо оскорбить.
Мистер Боксли не улыбнулся в ответ. Он вошел так, словно его втащили силой, хотя втаскивавших и не видно было. У кресла он остановился, но опять-таки точно не сам сел, а был схвачен за локти двумя невидимыми конвоирами и усажен. Он молчал насуплено. Закурил предложенную Старом сигарету, но и тут казалось, будто спичку поднесли некие внешние силы, которым он брезгливо повинуется.
Стар смотрел на него с учтивостью.
– В чем-то неполадки, мистер Боксли?
Романист молча поднял на Стара глаза, темные, как грозовая туча.
– Ваше письмо я прочел, – сказал Стар, отбросив любезный тон, каким молодой директор школы обращается к ученику, и заговорив на равных – с оттенком почтения, но и с достоинством.
– Я не могу добиться, чтобы сценарий писался по-моему, – взорвался Боксли. – У вас у всех отношение ко мне очень милое, но это прямо какой-то заговор. Вы мне дали в сотрудники двух поденщиков, которые меня выслушивают, а затем все портят – по-видимому, лексикон их не превышает сотни слов.
– А вы бы сами писали текст, – сказал Стар.
– Я и писал. Я послал вам фрагмент.
– Но там были одни разговоры, перебрасывание словами, – мягко сказал Стар. – Интересные, но только разговоры.
Лишь с величайшим трудом удалось двум призрачным конвоирам удержать Боксли в кресле. Он порывался встать; он издал негромкий, лающий какой-то звук – если смех, то отнюдь не веселый.
– У вас тут, видимо, не принято читать сценарии. В моем фрагменте эти разговоры происходят во время поединка. Под конец один из дуэлянтов падает в колодец и его вытаскивают в бадье. – Боксли опять пролаял-засмеялся и смолк.
– А в свой роман вы бы вставили это, мистер Боксли?
– Что? Нет, разумеется.
– Сочли бы это дешевкой?
– В кинематографии стандарты другие, – сказал Боксли уклончиво.
– А вы ходите в кино?
– Нет, почти не хожу.
– Не потому ли, что там вечно дерутся на дуэлях и падают в колодцы?
– Да, и к тому же у актеров неестественно напряженные лица, гримасы, а диалог искусствен и неправдоподобен.
– Отставим на минуту диалог, – сказал Стар. – Согласен, что у вас он изящнее, чем у этих поденщиков, – потому мы и пригласили вас. Но давайте вообразим что-нибудь не относящееся ни к плохому диалогу, ни к прыжкам в колодцы. Есть у вас в рабочей комнате газовая печка?
– Есть, по-моему, – сказал Боксли сухо, – но я ею не пользуюсь.
– Допустим, вы сидите у себя, – продолжал Стар. – Весь день вы дрались на дуэлях или же писали текст и теперь устали драться и писать. Просто сидите и смотрите тупо – мы все, бывает, выдыхаемся. В комнату входит миловидная стенографистка – вы ее уже раньше встречали и вяло смотрите теперь на нее. Вас она не видит, хотя вы рядом. Она снимает перчатки, открывает сумочку, вытряхивает из нее на стол…
