Половинка чемодана, или Писателями не рождаются

6. Стать жертвой травли

Мироздание посчитало, что строгой выволочки от любимого учителя за мою бездумность недостаточно. И сразу после окончания того учебного года, уже в пионерлагере, последовала вторая серия воспитания личности. Теперь я сама стала жертвой жестокой детской травли.

В своей школе уверенная и авторитетная девица, в незнакомом месте я оказалась вдруг изгоем. В лагерь я приехала впервые и по возрасту была зачислена в старший отряд. Держалась скованно и отстранённо, присматриваясь к окружению. Девчонкам-то хорошо: они давно знали друг друга – ездили сюда каждое лето. А я для них новенькая со всеми вытекающими: то босоножки спрячут, то одеяло сдёрнут. Я стойко переносила испытания от соседок по палате, старалась не реагировать явно. Но как-то мне подбросили в постель склизкого ужа – показалось, змею! Девчонок, конечно, развеселил мой пронзительный ор. В эту лагерную смену я сделала для себя открытие: с новыми людьми я схожусь медленно, и влиться в новый коллектив – задача для меня сверхтрудная. Чтобы заработать авторитет, мне требуется время! Дальнейшая жизнь подтвердила этот вывод, а в ту лагерную смену история имела продолжение.

Особенно нелюбим мною был тихий час. Обычно я не спала и читала книгу, но бедлам, часто возникающий в палате после ухода воспитателя, не давал мне полностью погрузиться в страну грёз. И в тот памятный день девчонки бесились, с визгом прыгали по кроватям и кидались подушками – я захлопнула книжку, отложила её на тумбочку и отвернулась лицом к стене.

Разглядывая холодную, выкрашенную тускло-зелёной краской стену, я горевала о своей роли изгоя в отряде и о своей горькой доле вообще.

Ну вот: снова моё имя полощут! Краснорожая Валька предложила для хохмы выдвинуть мою кровать вместе со мной на середину прохода. Я перевернулась поскорее на живот, обхватила руками подушку, уткнувшись в неё чуть ли ни носом и прикрыв глаза. Около меня суетились вертлявые фигурки, кто-то стянул одеяло, звучали возбуждённые голоса:

– Заходи с той стороны! Девчонки, двигаем кровать на счёт «три»!

Кровать подо мною вздрогнула.

И вдруг будто шквалистым ветром всех сдуло от меня! Я сквозь приоткрытые ресницы увидела у двери плотную женскую фигуру в голубой футболке, обтягивающей крупный бюст, и тёмной юбке – старшая пионервожатая! На её шее был кокетливо повязан алый шёлковый галстук – кончики его торчали в разные стороны. Девчонки уже затаились в своих постелях, зажмурили глаза, притворились спящими.

Но начальницу всех вожатых не обманешь – кажется, она видела представление. Или слышала, по крайней мере. Резким тоном она скомандовала:

– Всем встать у своих кроватей! Повторяю: всем!

Вылезаю неохотно, но тоже встаю у тумбочки. Сжала губы, смотрю отстранённо поверх чужих кроватей в дальнее окно, но внутри, как в кипящем чайнике, клокочет ненависть ко всему миру!

А вожатая, будто королева, палец в мою сторону вытянула:

– Девочка, ты зачем свою кровать в проход выдвинула?! Немедленно поставь на место!

– Не поставлю!!! – Я зыркнула на неё взглядом, пылающим слепым гневом. – Мне так больше нравится!

И кажется, это была уже не я, а мой внутренний затравленный Ребёнок, будто стоящий голышом на обозрение всему миру. Он никого не боялся, ничего не хотел, но он был сильнее, чем когда-либо. И злее во сто крат, чем когда плакал где-нибудь в уголочке.

Вспоминала ли я в те минуты обиженную мною Аллу? Нет, мысль о посланном мне возмездии пришла позже.

Старшая вожатая нервно одёрнула юбку, однако настаивать на своём приказе не стала, только пожала плечами. А через минуту-другую всем разрешила лечь на свои кровати и вышла из палаты.

Все продолжали притворяться спящими. Я лежала на спине, разглядывая потолок с необычного ракурса из моей сдвинутой кровати, и меня наполняла спокойная уверенность, будто я только что перепрыгнула бездну. Мне не было дела ни до воспитателей, ни до вожатых, ни до соседок по палате. А мой внутренний Ребёнок заснул внутри безмятежным сном, в то время как я деловито встала и задвинула свою кровать на место.

Кто-то из притихших девчонок начал посапывать, засыпая на самом деле. Я повернулась лицом к остальным. Ближайшая соседка, краснорожая Валька – предводитель атаки на меня, – тоже, кажется, заснула. Я спокойно разглядывала её, во мне теперь не было ненависти, а только тоскливое равнодушие. Её чуть порозовевшее от загара лицо выглядело вполне симпатичным: и ресницы длинные, и нос правильной формы, и светлые, остриженные до ушей волосы с чёлкой до бровей. Жаль, что она такая вредина!

Я взяла с тумбочки свою книжку – это был роман «Джейн Эйр» – и открыла её, но мысли мои витали далеко от романного сюжета. Застыв невидящим взглядом над страницей, я прикидывала, как мне сбежать из лагеря, как уехать в город, домой. Где взять деньги на электричку? Брать ли с собой чемодан с вещами? Будет ли кто дома, когда я неожиданно вернусь? Ведь бабушка с дедом на даче, а мама на работе. Но было твёрдое решение избавиться от всех унижений! Почему я до сих пор бездействовала?

Краснорожая Валька приоткрыла глаза – оказывается, она не спала. Она взглянула на меня тоже без привычной вражды и насмешки и шёпотом спросила, кивнув в сторону затрёпанной книжки в моих руках:

– Что, неинтересная? Дай посмотреть.

Я передала ей книжку через проход между кроватями.

Валька посмотрела на обложку, полистала, рассматривая редкие картинки, наконец полуутвердительно заявила:

– Книжка о путешествиях? Как «Робинзон Крузо»?

Я не удивилась вопросу, ведь в то время половина внешкольных книжек была о путешествиях. Проглотив усмешку, пояснила:

– Нет, эта книжка про любовь.

Валька вернула книжку, помолчала. Потом полушёпотом сказала:

– Я думала, ты выдашь нас, когда вожатая потребовала кровать на место задвинуть.

– Ещё чего! Отродясь никого не выдавала.

После этого, такого долгого тихого часа, до конца лагерной смены я жила с удовольствием и радостью, забыв кошмар первых дней. И всё же не раз вспоминала его позже, уже став взрослой. В то лето я впервые начала вести дневник. И вела его до окончания школы. До писательства была ещё целая жизнь, но первый шаг уже был сделан.

Недавно я села на электричку и поехала проверить, существует ли ещё тот детский лагерь или место уже застроено современными коттеджами, ведь прошло более полувека. Доехала до станции со смешным названием Мартышкино, что находится неподалёку от всемирно известного Петергофа с его фонтанами. Спустилась по ступенькам с высокой платформы и, пройдя сотню метров, оказалась рядом с территорией бывшего лагеря. Её ограждал низенький деревянный штакетник, но участок активно осваивался новыми хозяевами: тут и там лежали спиленные берёзы, торчали вековые пни. Я вошла в распахнутую калитку. Ещё оставались на своих местах потускневшая гипсовая скульптура пионера с горном, деревянная эстрада посреди поляны и старый дом с верандой и разбитыми теперь стёклами окон, где находилась прежде наша буйная палата. Заглядывать в окна я не стала. Здесь лежала граница любопытства и памяти.