Дочь кукушки

1. Правом использования магии в любой форме

обладают только члены королевской семьи.

2. Любой другой дворянский титул дает возможность

использования магии только в формах, предусмотренных

специальными разрешениями.

3. Лицам недворянского происхождения

использовать магию в какой бы то ни было форме

строжайше запрещено.

Свод законов Линарии, том 1, статья 35

1. Кукушонок

О том, что я подкидыш, я узнала, когда мне было десять лет.

Мы с моей сестрой Вивьен прибежали тогда на кухню на восхитительный запах вишневого пирога, готовить который наша кухарка Лисбет была большая мастерица.

– Ишь ты, учуяли! – восхитилась она и усадила нас за большой дубовый стол.

На огромной, увешанной начищенной до блеска посудой и пучками пряных трав кухне были только сама Лисбет да экономка мадемуазель Катриона.

Именно экономка и резала пирог. Вивьен досталась тарелка с большим куском, щедро посыпанным сахаром. Мне – с куском гораздо меньшего размера. А когда добрейшая Лисбет потянулась к блюду с пирогом, чтобы отрезать мне добавки, Катриона едва заметно покачала головой.

– Ей довольно и этого, – строго сказала она.

Она говорила негромко, но я слышала каждое слово.

– Хватит с нее и того, что с ней обращаются как с настоящей герцогиней. Право же, его светлость чересчур добр. Была бы моя воля, я не стала бы с ней церемониться. Каждый должен знать свое место.

– Но его светлость любит Алэйну как родную дочь, – возразила Лисбет.

Но Катриона была непреклонна:

– Даже доброта монсеньора не способна сделать из черни аристократку. Не удивлюсь, если мамаша пригуляла ее от какого-нибудь солдата. И никакое приданое не заставит жениться на ней дворянина. Когда-нибудь она сама это поймет. И, по-моему, чем скорее, тем лучше.

– Бедное дитя, – на глазах Лисбет показались слёзы. – Она так счастлива сейчас.

Экономка поджала губы:

– Чем выше она взберется, тем больнее будет падать. Ее не следовало воспитывать как хозяйских детей. Девочка без роду, без племени не должна общаться на равных с теми, в ком течет благородная кровь. Таковы правила, и мы должны их соблюдать.

В голосе ее не было ни нотки сомнений.

– Что же, мадемуазель, по-вашему, его светлость должен был оставить ее умирать от голода и холода у стен замка? – продолжала спорить Лисбет.

Катриона сделала глоток из наполненной водой кружки.

– Нет, конечно! Мы должны быть милосердны. Но девочка могла воспитываться в семье кого-нибудь из слуг. Уверена, если бы монсеньор доплачивал за это лишнюю монету, желающих взять сиротку к себе было бы немало. Тогда Алэйна научилась бы многим полезным вещам, которые должна уметь делать любая девица ее происхождения, – стирать, убирать, готовить. Не сомневайся, ее светлость думает так же, как и я. Ей-то совсем не по душе, что мадемуазель Вивьен вынуждена общаться с простолюдинкой.

Сама Вивьен в это время сосредоточенно слизывала с пирога вишни – она к разговору не прислушивалась.

– Надеюсь, что вы не правы, – покачала головой Лисбет. – Раз его светлость приютил девочку и воспитывает ее наравне со своими детьми, уж он как-нибудь позаботится, чтобы она вышла замуж и была счастлива.

– Ты витаешь в облаках, Лисси, – экономка допила воду и промокнула губы платком. – Золушки становятся принцессами только в сказках.

И она вышла из кухни, оставив после себя аромат лавандовой воды и осколки разбившихся надежд. Моих надежд.

2. Замок

Мой мир рухнул в одночасье. Узнать, что семья, которую ты с раннего детства считала своей, на самом деле чужая, – слишком тяжелое испытание для десятилетнего ребенка. Я вышла из кухни повзрослевшей на несколько лет.

Вивьен щебетала, облизывая испачканные вишней губы, но я не слышала, что она говорит.

Герцог – не мой отец! Я – подкидыш!

И сразу стало понятно, почему у Вивьен всегда были более красивые платья. И почему наша мама (ох, нет, это ведь только ее мама!) перед сном всегда крепко обнимала ее, мне же всего лишь подставляла для поцелуя щеку.

Раньше я связывала это с тем, что Ви старше на целый год (почти барышня!) Мне казалось естественным, что мама больше любит сестру, чем меня. Вивьен – мила и послушна. Она не лазает по деревьям и не скачет на лошади без седла. Разве можно ее не любить?

Нет, мне вовсе не нужны были эти роскошные платья, я порвала или испачкала бы их на первой же прогулке в парке. Но вот любовь мамы мне была нужна. Я замечала, что она относилась ко мне с некоторой холодностью. И всегда винила в этом себя. Значит, я недостаточно хороша. Недостаточно любезна. Недостаточно старательна.

Теперь же выяснилось, что причина была совсем в другом. Не в моих глупых шалостях и неподобающем поведении, а в том, что во мне текла отнюдь не благородная кровь.

Я никогда не была спесивой, не кичилась своим положением и охотно играла с детьми наших слуг. Я не считала, что я чем-то лучше их.

Сейчас стало понятно, что я гораздо, гораздо хуже. Как сказала Катриона, я наверняка незаконнорожденная. Я понимала, насколько это ужасно. Когда у одной из незамужних горничных родился ребенок, ее с позором выгнали из замка. Ребенка же и вовсе отдали в приют.

Меня тоже могли отдать в приют. Или просто оставить на улице, где я замёрзла бы или умерла от голода.

В тот же вечер я пришла к герцогу – расстроенная, в слезах. Рассказала обо всём без утайки. И задала один-единственный вопрос – это правда?

Еще была надежда, что отец (а я всегда считала его отцом, и он всегда относился ко мне точно так же, как к Вивьен или Артуру) посмеется и велит выбросить эти глупости из головы.

Но он побледнел и кивнул. А потом усадил меня к себе на колени и крепко обнял.

– Да, дитя мое, это правда. Я не хотел, чтобы тебе стало известно об этом, но понимал, что рано или поздно это произойдет. Слишком много людей знают эту тайну.

– Как я попала в ваш замок? – прошептала я.

– Тебя, завернутую в теплый платок, ночью оставили у ворот. Твой плач услышал садовник утром. Он-то и принес тебя в замок. Ты была совсем крошкой.

– И вы не знаете, кто моя мать?

Про отца спрашивать не было смысла. Если бы у моей матери был муж, она не бросила бы меня как кукушка.

Герцог покачал головой:

– Нет, не знаем. Она поступила дурно, бросив тебя, но кто знает, какие обстоятельства толкнули ее на это. Быть может, она понимала, что не сможет прокормить тебя. В любом случае, хорошо, что она не оставила тебя где-нибудь в лесу.

Я всхлипнула, уткнулась ему в плечо.

– Ты не должна расстраиваться, Алэйна! То, что по крови ты не наша дочь, ничего не меняет. Мы с герцогиней всегда это знали, но разве мы не были для тебя заботливыми родителями?

– Были, монсеньор, – выдохнула я.

А он легонько щелкнул меня по носу.

– Не смей называть меня монсеньором, Алэйна! Для тебя я по-прежнему отец, запомни это! Как только я увидел тебя, я сразу решил, что мы воспитаем тебя наравне с Вивьен. И разве хоть когда-нибудь я делал различие между вами?

– Никогда, – признала я.

– Значит, ты не должна думать об этом. А с Катрионой я поговорю. Она – всего лишь экономка и не имеет права обсуждать хозяйских детей.

Я представила, что бедняжку выгонят на улицу и испугалась:

– Нет, пожалуйста, не надо! Уверена, она сказала это не со зла!

Он улыбнулся:

– Ну что же, хорошо. Но мне кажется, я должен поговорить с Вивьен. Пусть хотя бы она узнает правду не от слуг.

Я вернулась в детскую, а сестру, напротив, направила к отцу. Я не находила себе места от беспокойства. Как Ви отнесется к этой новости? Станет ли любить меня по-прежнему или обольет презрением?

Она пришла через полчаса. Ее глаза тоже покраснели – должно быть, она плакала, как и я. Я замерла, глядя на нее со страхом и надеждой.

А она бросилась ко мне и обняла меня так крепко, что я едва могла вздохнуть.

В тот вечер мы с сестрой поклялись всегда поддерживать друг друга.

3. Артур

Отец меня не обманул – после того, как тайна раскрылась, всё осталось по-прежнему. Он, как и раньше, любил и опекал меня, герцогиня относилась с той же холодностью, к которой я почти привыкла, а Вивьен продолжала считать меня своей сестрой.

И только отношение ко мне одного члена нашей семьи я не смогла бы описать точными словами, потому что сама не понимала его. И этим человек был сын герцога – Артур. Иногда мне казалось, он презирает меня (а учитывая мое происхождение, он имел на это полное право), а иногда – что я вовсе для него не существую.

Он был старше меня на десять лет, и сколько я себя помнила, всегда считал, что эта разница в возрасте дает ему право не общаться с нами на равных. Впрочем, Вивьен редко вызывала его негодование – она была слишком послушна для этого.

Зато когда он видел меня, играющую с дворовыми детьми – растрепанную, в подоткнутом платье, босоногую, – он всегда так морщился, будто держал во рту лимон. Нет, он не снисходил до моего воспитания – он полагал, что для этого есть кормилицы, няни и гувернантки. Иногда мне казалось, он вовсе не помнит моего имени – во всяком случае, обычно он называл меня мадемуазель. Или того хуже – мадемуазель Мышь.

Это обидное прозвище появилось у меня после одного весьма неприятного случая. В замке тогда были гости, и в их числе – одна очень красивая барышня, развлекать которую было поручено как раз Артуру. Он и старался, развлекал. Показал ей картинную галерею, оранжерею, парк. А у девушки была восхитительно тонкая сеточка на волосах. Вивьен полагала, что она – из чистого золота, я же считала, что это – всего лишь кружево, хоть и очень искусное. Издалека понять, кто из нас прав, не представлялось возможным, и я решила подкрасться к гуляющей парочке поближе.

Я как раз разглядывала девушку, прячась за густыми ветвями кустарника с бело-розовыми цветами, когда та посмотрела в мою сторону. И выяснилось, что ветви не достаточно густы, чтобы скрыть мою мордашку.

Я до сих пор явственно помню громкий шепот той девицы:

– Артур, взгляните, там девчонка! Да вон же, за кустом! Ах-ха-ха, она так похожа на мышку!

Я бросилась прочь, а вслед мне несся обидный хохот моего старшего брата.

Я прибежала в свою комнату, выплакалась, а потом долго стояла перед зеркалом, пытаясь понять, чем же я похожа на мышку.

Но если девица использовала хотя бы уменьшительно-ласкательную форму, то Артуру такие сантименты были не свойственны. И «мышка» превратилась в обычную «мышь».

– Мышь, не изволите ли еще кусочек торта? Мышь, не ползай по деревьям, это неприлично!

Я обижалась, злилась и в отместку решила называть его месье Павлином. Тем более, что с этой птицей у него было немало общего – он всегда держался так напыщенно, так горделиво.

Однажды я застала его в картинной галерее перед портретом одного из его знаменитых предков. Артур пытался принять ту же величественную позу, что и его прадед, и выглядело это довольно смешно. Я и не удержалась – прыснула. А вот убежать не успела.

Артур схватил меня за руку, подвел к портрету и целый час рассказывал о подвигах славного герцога. Право же, лучше бы он оттрепал меня за уши.

В силу значительной разницы в возрасте мы с Артуром не участвовали в совместных забавах. У нас были разные интересы. Брат всегда старательно учился и стремился к овладению секретами магии и боевого мастерства, мы же с Вивьен любили в книжках только картинки.

Не удивительно, что в детстве я считала Артура большим занудой. Я сильно удивилась, когда заметила на одном из балов, что все присутствовавшие там барышни бросали на него томные взгляды и радовались каждому знаку его внимания. Наверно, именно тогда я поняла, что он, оказывается, красив! Высокий, темноволосый, с горделивой осанкой, он выделялся среди всех мужчин на балу. И я поразилась, что не видела этого раньше.

Он был похож на принца из книжки, которую я тогда как раз читала. В то время я уже знала, что мы не брат и сестра и потому не посчитала постыдным представить себя на месте принцессы. Это было восхитительно! Уверена, мы были бы самой красивой парой на любом балу. Но не успела я подумать об этом, как вспомнила о наших прозвищах и улыбнулась. Мадемуазель Мышь и месье Павлин! То-то было бы смеху!

Но на самом деле мне было вовсе не смешно. Мадемуазель Мышь не имела права на такие мечты. Ее уделом был скромный муж из провинциальных дворян, а никак не будущий сиятельный герцог. Я слишком хорошо помнила слова Катрионы о том, что даже богатое приданое не исправит моего позорного происхождения. Она была права, как бы горько ни было признавать это.

Но чувство к Артуру – робкое, светлое, – уже родилось во мне, и заглушить его были не в силах никакие доводы рассудка.

Впрочем, моя первая влюбленность в него продлилась совсем недолго – ровно до того момента, пока он не заметил нас с Вивьен в бальной зале и не обратил на это внимание отца:

– Мне кажется, детям давно уже пора спать!

И выбранил за это нашу гувернантку.

В ту ночь я легла в кровать, искренне ненавидя Артура. Да как он посмел считать меня ребенком?

Я дулась на него целую неделю. Правда, не уверена, что он это заметил.

А потом он уехал в королевскую военную академию, где учились сыновья самых знатных родов Линарии, и я осознала, что скучаю по нему. Что мне не хватает его снисходительных взглядов и даже этого пренебрежительного: «А ну-ка, мадемуазель Мышь!»