В Бобровке все спокойно (Шпулечник-3)

© Влад Костромин, 2022

ISBN 978-5-0056-2394-2 (т. 3)

ISBN 978-5-0051-1051-0

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

В Бобровке все спокойно (Шпулечник – 3)

Мне казалось, что все сюжетные нити Бобровского цикла («Шпулечник» и «Каникулы в Простоквашино (Шпулечник – 2») закрылись в третьей книге Карловского цикла («Змеиный узел», «Кукушкины слезки», «Воробьиная ночь»), все узелки связались… Казалось, ан нет! Не тут то было! Шпулька судьбы вращается непрестанно и вот уже на подходе «Шпулечник — 3» — «В Бобровке все спокойно». И вот уже две трилогии замыкаются в кольцо, сворачивая Время восьмеркой…

После долгих житейских лишений и скитаний мы обрели относительно спокойную и сытую жизнь в Бобровке. Казалось бы, живи, залечивай раны от житейских невзгод, да отъедайся потихоньку. Но не тут то было! Отец, будь он неладен, увидел мультфильм «Черный плащ»…

«В начале было…»

После всех скитания и мытарств, вызванных буйной отцовской натурой, мы осели в деревне Бобровка. Там несколько лет почему-то было вакантным место и отец стал директором бывшего совхоза, преобразованного в открытое акционерное общество, мать бухгалтером. Деревня в целом была неплохой, хотя местные и посматривали на нас как-то странно, с каким-то то ли сожалением, то ли сочувствием, и часто шептались у нас за спиной.

Жили мы в Бобровке не скучно: родители взяли свиней и кур, мать быстро развела огород. Дом наш стоял в большом яблоневом саду, с трех сторон охваченном асфальтовой петлей дороги. Затянуться этой петле не давал пыльный проселок, отделявший дом от остальной деревни. Бобровка была разбита на три части: «старая деревня», построенная еще при царе; «новая деревня» – пять улиц щитовых домов, обложенных белым кирпичом, и «новая новая деревня» – тянувшаяся от столовой и общежития параллельно озеру улица, недавно построенная для переселенцев из бывших союзных республик. Бобровку окружали густые непроходимые леса, а единственная асфальтированная дорога, построенная еще при Черненко по программе «Малые дороги Нечерноземья», соединяющая ее с внешним миром, через двадцать километров выныривала на федеральную трассу. Как их называли на новый манер. В школу приходилось ездить в другую деревню, раскинувшуюся вдоль этой федеральной трассы.

Несмотря на два высших образования (впрочем, мать во время ссор обвиняла, что второй отцовский диплом фальшивый, купленный в Москве в подземном переходе. Вполне может статься, что так и было – отец в городском транспорте ездил бесплатно по удостоверению народного депутата даже после развала Союза) и серьезную должность, папаша был сильно не в себе: то объявлял себя «секретным космонавтом»; то «по секрету» рассказывал, что спас М. С. Горбачева во время заточения в Форосе во время августовского путча 1991 года, за что получил от него звание «Героя Советского Союза» и небольшое вспомоществование; то хвалился непонятной медалью, якобы полученной за победу в международной куроводческой выставке, проводившейся в Париже. То писал в газету «Спид-Инфо» цикл эротических рассказов «Все мужчины Бубликова», способный, по его словам «посрамить Апулея и Боккаччо». То затевал лечение мочой и питьем выдержанного на солнце раствора глины; то под песню Высоцкого «Утренняя гимнастика» делал по утрам зарядку, обливая нас с младшим братом Пашкой холодной водой из ведра – если не успевали проснуться, то прямо в постелях. То торговал собачьим мясом, якобы помогающим от туберкулеза, сбывая его через свою старшую сестру Нину, жившую в областном центре, тоже той еще проныре, отсидевшей два срока за кражу, мошенничество и разбой, и год лечившуюся в психиатрической больнице МВД. Трижды выигрывал со своими вопросами у знатоков клуба «Что? Где? Когда?». Одно время носился с идеей продать Владу Листьеву, вскоре после этого убитому, сценарий фильма «Четыре танкиста и Табаки» или «Трое в лодке, не считая Табаки», потом всех уверял, что Листьева убили дабы завладеть этим невероятно гениальным сценарием. Потом продавал какой-то студии сочиненный за одну ночь, после просмотра фильма «Люми», сценарий фильма ужасов «Пастеризованный». И даже сумел на иностранный грант выпустить, душеполезный, по его словам, сборник рассказов о курах под названием «Окурки». Был он ловким мошенником, плутом, авантюристом международного масштаба, прохиндеем и пройдохой, поэтому подолгу мы на одном месте и не задерживались: как только отец «обувал» достаточное количество местных «буратин», как отец их называл, жаждущих зарыть свои золотые на «Поле чудес», или запускал свою жадную лапу в кассу на очередной работе, мы, жившие буквально на чемоданах, пускались в опасное плавание к новой гавани «непуганых идиотов».

А чего стоил случай, когда отец устроился в театр то ли в Самаре, то ли в Саратове изображать белого офицера в массовке и вечером после спектакля вынес и продал реквизит. А когда отец посмотрел «Блеф» с Челентано, то попытался провернуть трюк с прокаженным в магазине одежды в Смоленске, но не учел, что нашим продавцам на здоровье покупателей плевать, и в итоге его просто побили и вышвырнули вон. Мать говорила, что этому придурку тогда повезло – могли и вообще убить жадного дурака.

Если бы Ильф и Петров дожили до встречи с нашим отцом, то Бендера наверняка бы звали не Остап-Сулейман-Берта-Мария-Бендер-бей, а Виктор Владимирович. «Великого комбинатора» папаша переплюнул уже давно, окончательно и бесповоротно. Мы с Пашкой играли при нем роль то Кисы Воробьянинова, то Шуры Балаганова, в зависимости от обстоятельств. Во всяком случае, попрошайничать, изображая в электричке «погорельцев», научились в совершенстве. Нам однажды милиционеры из линейного отделения настолько поверили, что мы сироты-погорельцы, что приютили, накормили и едва не сдали в приют. О чем крупно пожалели: мы сбежали, прихватив какие-то документы, потом проданные отцом цыганам, часы, китайский термос и пистолет.

Не смотря на несколько отцовских удачных авантюр, в которых он облапошил достаточно людей, мы с братом в основном жили впроголодь, почти в полной нищете. Воду, в которой варили макароны или картошку, «сливуху», назавтра использовали для приготовления похлебки. Шедевром материнской кулинарии была похлебка из заготовленного студентами много лет назад соленого укропа, трехлитровые банки с которым кочевали по стране вместе с нами, и красного молотого перца, мешок которого отец украл у индийских студентов. Если удавалось накрошить в это варево какой-нибудь заправки вроде корней и листьев лопуха, щавеля, подорожника, пастушьей сумки или крапивы, то день считался весьма удачным. Если же случалось добыть кость, то ее много раз варили до размягчения, потом сушили и мололи на костную муку, которую подсыпали в похлебку для навара. «Затируху вы не ели, как после войны, вот носы и воротите. Отличный кондер, наваристый, зато тюремная баланда потом вкусной покажется» – приговаривала мать. Одно время она даже хотела наши ногти варить для навара, но отец сказал, что это перебор, что из ногтей выгоднее варить клей. Так они и порешили: отец растворял состриженные у всей семьи ногти в ацетоне и клеил получившимся клеем.

С одеждой нам с братом было не легче – одевались в затрапезные обноски и едва ли не рубище. Мать даже стригла всех нас, включая себя, сама, из экономии. Выходило неровно, зато без затрат. «Без каких-нибудь особенных затрат нас стрижет Валюха девять лет подряд» – пел по этому поводу отец. Лечились тоже по преимуществу сами, за исключением случаев, когда отцу для каких-то махинаций было необходимо попасть в больницу. Тогда он мог и ногу кому-нибудь из нас поломать, «ради общего семейного блага». «Нечего ходить к эскулапам, – говорил отец, – они только норовят взять на лапу. Учтите: в здоровом теле – здоровый дух, а в вас, балбесы, он один на двух. И тот мой, ха-ха-ха.»

Отец, старый скряга, при виде которого устыдился бы и сам Плюшкин, весьма убедительно и многословно обосновывал это скопидомство теоретически, доказывая, что имеется давно выявленная учеными связь между плохим и скудным питанием в детстве и развитием преступных наклонностей в более зрелом возрасте. А уж наши с Пашкой преступные наклонности он холил и лелеял, готовя себе достойную смену, способную обеспечить ему сытую и безбедную старость. «Жизнь трудна, дети мои, и к ее трудностям я готовлю вас заранее» – говорил он. – «Лучше быть всю жизнь слепым, глухим и хромым, чем ленивым, изнеженным и развращенным. Вы не какие-то мальчики-мажоры, что тюрю или лындики ни разу не ели, щей из лебеды и пастушьей сумки не хлебали, последний хрен без соли не доедали. Мажоры, что в рубашках родились, что на папиных „волгах“ по улицам чешут, кому все на блюдечке с голубой каемочкой от рождения досталось. Вы не с золотой ложкой во рту родились, вам даже мельхиоровой ложки не досталось, несчастные дети мои, малютки из трущоб, генералы меловых и угольных карьеров и каменных джунглей. Вы из разбойниче-воровской семьи, вам просто так никто и ничего, кроме срока или пули-дуры в лоб али промеж глаз, не даст! Учитесь воровать, знание высоты Эвереста или настоящей фамилии Марка Твена где вам в жизни пригодятся? Да нигде! А умение воровать всегда прокормит. Вот будете вы хорошо учиться, и что? Вот, допустим, даже космонавтами станете. А толку? Сколько там космонавту платят? И украсть нечего, потому что кому ты там в космосе краденое толкнешь? Марсианам? Так им это старье без надобности, у них инженер Лось уже давно Аэлите революцию сделал и коммунизм построил.»

«Не надо ждать милости, надо вырвать свою копеечку из жадных загребущих лап проклятых буржуев, пускай даже милостыней. Деньги к деньгам, пятачок к пятачку, копеечка рубль бережет, а пять старушек уже рубль. И хотя старших нужно уважать, но кто мешает зарезать с уважением? Или зарубить, но не небрежно, походя, а с уважением? Как учит нас классика: жадность приводит к бедности. А если кто не жил богато, тому и нечего уже начинать. Такому миллион дай – и тот растренькает и пустит прахом и пойдет по миру в долгах, как в шелках. Так что сгорел соседский сарай, подожгите и хату, чтобы не горевали сильно по сараю» – вторила ему мать.

В Бобровке жить мы стали посытнее: отец притащил мешок картошки и мешок гороха; мешок ЗЦМ с фермы. Мать выменяла на краденые вещи сала, насолила его, набив стоящий в кладовке деревянный кубел. Потом завела корову и курей со свиньями. Мы с Пашкой хотели было завести кота, но мать не разрешила – сказала: «Самим жрать нечего, чтобы еще и четырехлапых хвостатых дармоедов кормить. Мышей надо самим ловить, варить и есть, а не разбрасываться ценным пищевым ресурсом на усатых тварей! Вы будете с ним сокожменьки устраивать, трястись над ним, а мне его кормить!» Помня, как в Дубровке мать украла у соседа-заслуженного учителя, жестоко забила, разделал и жадно сожрала нутрий, спорить с ней совершенно не хотелось. Тем более, и собак нам с ней случалось варить, так что с котом лучше было не рисковать – наверняка съест несчастное животное.

Мы с Пашкой освоили деревенские сады и огороды, таща, как муравьи, домой все съедобное. Мать говорила нести все – из всего можно обед приготовить при должном навыке. Это обеспечивало нас овощными салатами, корнеплодами, ягодами и фруктами. Не брезговали и охотой на домашнюю птицу, если она имела глупость попасться нам на глаза на улице без свидетелей. Лес, начинающийся за околицей, снабжал нас грибами, ягодами, орехами и лекарственными травами. Дары Берендея – грибы брали любые – еще когда недолго жили в Лиходеевке, то мать там даже бледные поганки умудрялась продать: мужьям, женам, зятьям да тещам. Озеро на въезде в деревню – обеспечивало рыбой и ракушками.

Отец только несколько раз отлучался куда-то из деревни, но о причине отъездов не рассказывал, видимо пытался провернуть какие-то аферы, но без особого успеха и хвалиться было особо нечем. Потому что, если бы ему удалось урвать хоть что-то, то он бы раздул успех в своих хвастливых рассказах до невероятных размеров. Казалось бы, живи, залечивай раны от житейских невзгод, да отъедайся потихоньку.