Шрифт
Source Sans Pro
Размер шрифта
18
Цвет фона
Венеция
Мой друг Оскар – единственный, кто обращается со мной как со здоровым, – курит тосканскую сигару в носовой части вапоретто. Мы направляемся в Свободную школу живописи обнаженной натуры, куда мы поступили учиться.
Судно огибает береговую линию, на которой возвышается собор Санта-Мария-делла-Салюте, перед взором моего друга открываются красоты Венеции – и мне доподлинно известно, о чем он сейчас думает. Его размышления подобны моим, когда я впервые побывал в Галерее Уффици: «Что я такого сделал, чтобы заслужить возможность увидеть все это?», – и далее – «Что я сделал плохого, чтобы теперь соизмерять себя с такой красотой?» и «Буду ли я когда-то способен создать нечто подобное?»
С тех пор как мы прибыли в Венецию, с каждым днем Оскар грустит все больше, и не только оттого, что чувствует себя посредственным художником. Его унижает финансовая зависимость от меня: я помогаю ему деньгами, он живет в моей комнате. Он не понимает, что я с удовольствием оплачиваю его присутствие здесь и совершенно не думаю о возврате этих денег. Мы оба – из Ливорно, оба – художники, друзья и соратники. Все делится пополам, без оценок заслуг и возможностей. Мы должны постигать, экспериментировать, ощущать величие искусства. Остальное – вторично. Все, что я вижу, становится интереснее, если я смотрю на это еще и глазами Оскара, если делюсь с ним своими рассуждениями, размышлениями, толкованиями. Его мнение заставляет меня рассуждать более глубоко и усиливает взаимосвязь моих мыслей и моего творчества. Оскар, хотя и спит на диване в моей комнате, напротив, чувствует за собой вину оттого, что не может разделить со мной расходы. Из-за его чувства гордости мне придется смириться с необходимостью расстаться с ним. Я знаю, что теперь – уже скоро. Если бы я был здоров и вся жизнь была бы впереди, с бесчисленными возможностями не подорванного страданиями бытия, пожалуй, я бы тоже был таким же гордым, как он. В моей ситуации я не могу себе этого позволить. Я должен быстро двигаться вперед, переходить от одного этапа моего художественного роста к другому, не создавая себе особых проблем.
Я приближаюсь к Оскару, стоящему в носовой части катера, и чувствую аромат тосканской сигары.
– Мне хочется, чтобы ты иногда улыбался.
Оскар смотрит на меня и улыбается, искренне и с наслаждением.
– Видишь? Я улыбаюсь.
– Я изумляюсь всякий раз, когда мы пересекаем Венецию на катере. Я задаюсь вопросом, как такое возможно – столько красоты в одном месте.
– Ты все время это повторяешь. Дедо, ты стареешь, ты прямо как моя бабушка.
Он смеется с очевидным намерением подшутить надо мной.
– Я всего лишь надеюсь, что ты сможешь всемерно насладиться городом.
– Кто знает, что обо мне подумают в Ливорно.
– О ком ты говоришь?
– Обо всех. В том числе о твоей матери.
– О моей матери? Она ничего не знает.
– Вот именно. Представь, если она узнает. Мать и дядя оплачивают твое пребывание в Венеции – и не знают, что платят и за меня тоже.
– Мы вдвоем живем на те деньги, которые я бы потратил один. Ты спишь на диване. Мы не живем как богачи. Оскар, это всего лишь деньги. Важно другое.
– Да, конечно: «Нам чужда буржуазная мораль…» – Он произносит эту фразу, передразнивая меня. – Ты всегда это говоришь.
– Да. Дружба художников стоит выше буржуазной морали. Неважно, кто находит деньги для нас двоих. То, что действительно имеет значение, – познание жизни.
– Я никогда не был буржуа. Я беден.
– Ты художник и труженик.
– Да, но бедный.
Оскар указывает на ветхую деревянную лодку в нескольких метрах от вапоретто. На палубе находятся три рыбака с морщинистыми, уставшими лицами. Они выглядят утомленными, практически больными.
– Видишь их? Я бы должен быть там, с ними. Там мое место.
– Оскар, эти рыбаки не умеют рисовать.
Это вызывает у него смех.
– Ты самый талантливый художник из всех, кого я знаю.
– Дедо, просто ты не знаешь других художников так, как знаешь меня. Я твой друг, ты меня любишь – поэтому и ценишь мое творчество. Я уверен, в будущем ты увидишь работы получше моих. Если бы не ты, я бы никогда не смог позволить себе приехать в Венецию. Ты же можешь пойти дальше, Венеция – только начало. Ты принадлежишь к другому миру, Дедо. А я не хочу уезжать из Ливорно. Я не чувствую, что гожусь для этого. Ты говоришь на французском как на родном языке. Ты привык общаться с состоятельными людьми, знаешь этикет, умеешь себя вести. Мой путь – внутренний, он состоит не из путешествий, а максимум из размышлений. Я не буржуа, но совершенно спокойно рисовал бы для них, если б мне платили. Я бы рисовал для кого угодно, лишь бы больше не чувствовать холод, запах рыбы и не работать в порту.
– Оскар, я чувствую себя одиноким.
– В этом твоя сила.
– Мне хочется, чтобы ты был рядом. Ты единственный, кто знает обо мне все.
– Посмотри на себя. Ты расцвел, ты чувствуешь себя лучше, чем я. Ты излечился.
– Эта болезнь неизлечима.
Оскар и правда говорит то, что думает. Он никогда бы не стал вводить меня в заблуждение. Впрочем, так и есть: туберкулез отступает, я чувствую себя хорошо.
– Дедо, знаешь, чего я больше всего боюсь? Что не смогу содержать свою семью.
– Какую семью?
– Ту, которая у меня будет. Сейчас у меня есть мать, потом будет жена, будут дети.
– А твое искусство?
– Мое искусство должно меня кормить – большего я не прошу. Это уже много, учитывая, с чего я начал.
