Шрифт
Source Sans Pro
Размер шрифта
18
Цвет фона
Тебе, дорогой читатель
Chloe Gong
THESE VIOLENT DELIGHTS
Text © 2020 by Chloe Gong
Jacket illustration © 2020 by Billelis
Jacket design by Sarah Creech © 2020 by Simon & Schuster, Inc.
© Е. Татищева, перевод на русский язык, 2021
© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2022
Пролог
В сверкающем огнями Шанхае просыпается чудовище.
Его глаза открываются во чреве реки Хуанпу, челюсти размыкаются, чтобы ощутить вкус зловонной крови, стекающей в речные воды. По современным улицам древнего города ползут красные линии, образуя на булыжной мостовой сетки, похожие на переплетение сосудов, и по этим жилам жизненная сила большого города капля за каплей утекает в пасть страшного существа.
Ночь становится все темнее, и чудовище поднимается на поверхность, наконец показываясь из волн с грацией давно забытого божества. Когда оно поднимает голову, на небосводе видна лишь низко висящая полная луна.
Оно делает вдох. Оно подбирается ближе.
Его первый выдох превращается в порыв холодного ветра, со свистом проносящийся по улицам и хватающий за лодыжки тех незадачливых прохожих, которым случилось брести домой в этот глухой час. Город пульсирует в ритме распутства. Он средоточие грязи и греха, он зацелован пороками, кажется, небо вот-вот обрушится и погребет под собой всех тех, кто живет здесь, чтобы покарать их за разгульную жизнь.
Но кара не приходит – пока. Нынешнее десятилетие отличается свободой нравов и слабой моралью. В то время как на Западе продолжается нескончаемая вечеринка, а остальная часть Поднебесной раздроблена, поделена между стареющими военачальниками и оставшимися чиновниками империи, Шанхай живет в своем собственном мирке: Париж Востока, Нью-Йорк Запада.
Несмотря на отраву, текущую из каждого здешнего переулка, кончающегося тупиком, этот город такой живой. И чудовище тоже будто рождается заново.
Не ведая об этом, жители этого противоречивого города продолжают жить дальше. Двое мужчин вываливаются из открытых дверей своего любимого борделя, громко смеясь. Шумная атмосфера разнузданности публичного дома, из которого они вышли, внезапно сменяется тишиной этого позднего часа, и их уши с трудом приспосабливаются к ней.
Один мужчина низкорослый и толстый, кажется, стоит ему лечь на землю, и он покатится по тротуару, как мячик; второй же высок, нескладен и угловат. Обнимая друг друга за плечи, они, спотыкаясь, бредут в сторону реки, впадающей в море, туда, куда каждый день прибывают торговые суда с товарами.
Эти двое знакомы со здешними причалами, ведь когда они не болтаются по джаз-клубам и не распивают вино, только привезенное из какой-нибудь заморской страны, они работают на Алую банду: исполняют поручения, охраняют коммерсантов, перевозят товар. Они знают эту улицу как свои пять пальцев, хотя сейчас здесь не слышно обычных для здешних мест криков и разговоров на десятках языков одновременно.
В этот ночной час тут слышны только приглушенная музыка из местных баров да хлопки танцующих на ветру вывесок магазинов. Кроме того, невдалеке пятеро из Белых цветов увлеченно беседуют на русском. Двое Алых сами виноваты, что раньше не услышали их громкого разговора, но их мозги затуманены алкоголем, а чувства приятно притуплены. К тому времени, когда двое мужчин замечают своих врагов из Белых цветов, стоящих на одном из причалов – с бутылкой, которую они передают из рук в руки, оглушительно смеющихся, толкающихся, – ни те ни другие уже не могут ретироваться, не потеряв лицо. Белые цветы выпрямляются и склоняют головы навстречу ветру.
– Нам надо продолжать идти, – шепчет своему спутнику низенький Алый. – Ты же знаешь, что сказал господин Цай насчет еще одной разборки с Белыми цветами.
В ответ нескладный втягивает и прикусывает обе щеки, отчего становится похож на самодовольного пьяного упыря.
– Он сказал, что нам не следует ничего начинать, но никогда не говорил, что мы не можем ответить.
Двое Алых говорят на диалекте своего города, но звуки кажутся спрессованными и будто накладываются один на другой. Даже когда они повышают голос, зная, что находятся на своей территории, в их разговоре звучит легкая неуверенность, ведь теперь Белый цветок, не знающий местного языка, это редкость – иногда их выговор не отличишь от выговора уроженца Шанхая. Предположение оказывается верным – один из Белых цветов с ухмылкой рычит:
– Вы что, желаете затеять разборку?
Более высокий Алый издает низкий утробный звук и плюет в сторону Белых цветов. Плевок приземляется возле башмака того, что стоит ближе.
В мгновение ока все выхватывают пистолеты, рука бойцов тверда, они готовы нажать на спусковой крючок и стрелять, стрелять без разбору. Подобные сцены здесь никого не удивляют; в шальном Шанхае такие стычки привычнее, чем дым опиума, поднимающийся из курительной трубки.
– Эй! Эй!
Напряженную тишину разрывает звук свистка. Подбежавший полицейский явно раздражен картиной, представшей его глазам. За последнюю неделю он видел такие сцены уже три раза. Он рассовывал членов враждующих банд по тюремным камерам и вызывал труповозку, когда они начиняли друг друга пулями. Устав после трудового дня, он желает только одного – вернуться домой, попарить ноги и съесть остывший ужин, который его жена оставила на столе. У него руки чешутся отходить этих забияк дубинкой, вбить в их головы хоть каплю здравого смысла, напомнить им, что между ними нет личных обид. На разборки их толкает только их безоглядная и бессмысленная преданность клану Цаев и клану Монтековых, которая их убьет.
– Не желаете ли разойтись по домам? – спрашивает полицейский. – Или же вы предпочитаете пойти со мной и…
Внезапно он умолкает.
Из реки поднимается рык.
От этого звука исходит угроза, реальность которой невозможно отрицать. Это ничуть не похоже на ту паранойю, которую начинаешь испытывать, если вдруг очутился на безлюдном перекрестке и тебе кажется, будто за тобой кто-то идет; не похоже это и на панику, вызванную скрипом половицы в пустом доме. Эта угроза осязаема – от нее сам воздух будто напитывается влагой, и на грудь ложится груз. Она очевидна, как пистолет, нацеленный тебе в лицо, но вместе с тем за ней следует момент бездействия, момент замешательства. Дрогнув первым, низенький и толстый Алый быстро переводит взгляд на край тротуара, пригибает голову и щурится, вглядываясь в темную воду, которую колышет небольшая зыбь.
Его спутник истошно вопит и сбивает его с ног сильным ударом локтя, который, благодаря его низкому росту, приходится ему прямо в висок, когда из воды вдруг вырывается нечто.
Маленькие черные мушки.
Коротышка падает, с силой ударяется о землю, и мир обрушивается на него в виде мелких частиц – каких-то странных штук, которые он даже толком не видит, поскольку перед глазами у него все кружится, а к горлу подступает тошнота. Он только чувствует что-то вроде булавочных уколов, осыпающих его руки, ноги, шею; он слышит, как кричит его товарищ, как на русском орут что-то Белые цветы, затем полицейский вопит по-английски:
– Уберите его! Уберите их!
В ушах лежащего на земле Алого оглушительно стучит кровь. Его лоб прижат к доскам тротуара, он не хочет видеть то, что вызывает эти жуткие вопли, и все его существо заполняет грохочущий пульс. Только когда на его ногу шлепается что-то толстое и мокрое, он в ужасе вскакивает, дергает ногой так отчаянно, что с нее слетает башмак, и пускается бежать, даже не подумав подобрать его.
Он бежит без оглядки, счищая с себя осыпавшие его ошметки, икая в отчаянном стремлении дышать, дышать, дышать.
Он не пытается посмотреть назад, чтобы выяснить, что же таилось в водах реки. Он не пытается посмотреть назад, чтобы узнать, нужна ли его товарищу помощь, и, конечно же, не пытается посмотреть назад, чтобы понять, что за вязкая, липкая штука приземлилась на его ногу. Он просто бежит и бежит мимо неоновых вывесок кинотеатров, в которых гаснут последние огни, мимо дверей борделей, из-под которых доносятся неясные звуки, мимо сновидений торговцев, спящих на кучах денег, спрятанных под их матрасами.
К тому времени когда на причале остались только трупы с рваными ранами на месте шей, глядящие в небо остекленевшими глазами, в которых отражалась луна, его уже и след простыл.
Глава один
Здесь, в сердце владений Алой банды, самым притягательным местом было кабаре.
Листы календаря переворачивались, подбираясь все ближе к концу сезона, и страницы с датами отрывались и улетали прочь быстрее, чем жухнущие осенние листья, которые ветер срывает с ветвей. Время и спешило, и медлило, дни становились короткими и вместе с тем тянулись слишком долго. Рабочие вечно куда-то торопились, и было неважно, есть им куда идти или нет. Где-то вдалеке вечно слышался звук свистка, вечно пыхтели трамваи, тяжело ползущие по истертым рельсам, утопленным в мостовые, вечно висел над городом смрад недовольства и впитывался в постиранное белье, колышущееся на ветру, словно матерчатые вывески магазинов, натянутые под окнами тесных квартир.
И сегодняшний день не был исключением.
Пришло время праздника Середины осени, который по западному календарю пришелся в этом году на двадцать второе сентября. Когда-то в этот день, согласно традиции, все зажигали бумажные фонарики и почитали то, чему поклонялись их предки, рассказывая печальные истории прошлого и собирая в ладони лунный свет. Но наступил новый век – и этот век считал, что он выше всех тех, кто приходил в мир до него. На чьей бы территории они ни находились, жители Шанхая с самого рассвета хлопотали и готовились к празднованию, и сейчас, когда девять часов отмечали девятью ударами колоколов, торжества только начинались.
Джульетта Цай обводила взглядом кабаре, чтобы сразу увидеть первые признаки непорядка, если что-то пойдет не так. Хотя с потолка здесь свисало множество мерцающих люстр, в зале царил дымный сумрак, а воздух казался влажным. К тому же на Джульетту время от времени волнами накатывали волны странного запаха, будто что-то отсырело, однако скверно выполненный ремонт, похоже, не портил настроение тем, кто сидел за круглыми столами в зале. Вряд ли посетители заметят небольшую протечку в углу, когда они так увлечены. Парочки шепчутся, раскладывая карты таро, мужчины трясут друг друга за плечи, женщины ахают и взвизгивают, подаваясь вперед, чтобы услышать таинственную историю, рассказанную в неверном свете газовых ламп.
– У тебя озабоченный вид.
Джульетта не стала оборачиваться, чтобы посмотреть, кому принадлежит голос. В этом не было нужды. Немногие здесь могли заговорить с ней по-английски, особенно если к этому английскому прилагается китайский выговор и приобретенный французский акцент.
– Так оно и есть. Я постоянно озабочена. – Только теперь она повернула голову и улыбнулась, с прищуром посмотрев на свою кузину. – Разве следующей на сцену выходишь не ты?
Розалинда Лан пожала плечами и сложила руки на груди, так что нефритовые браслеты на ее тонких смуглых запястьях звякнули, ударившись друг о друга.
– Без меня представление не начнут, – фыркнула она, – так что я не беспокоюсь.
Джульетта еще раз оглядела зал – на сей раз с определенной целью – и обнаружила Кэтлин, двойняшку Розалинды, возле столика, стоящего в глубине зала. Вторая кузина Джульетты стоически держала уставленный тарелками поднос, глядя на английского коммерсанта, который, бурно жестикулируя, пытался заказать выпивку. У Розалинды был контракт, согласно которому она должна была танцевать на сцене кабаре, а Кэтлин, когда ей становилось скучно, обслуживала столы и получала небольшую плату за то, что таким образом боролась со скукой.
Вздохнув, Джульетта достала серебряную зажигалку, чтобы чем-то занять руки, и принялась зажигать и гасить пламя в такт музыке, играющей в зале. Затем она поднесла огонек к носу Розалинды.
– Хочешь закурить?
В ответ Розалинда извлекла из складок своего одеяния сигарету.
– Ты же не куришь, – сказала она, когда Джульетта опустила зажигалку. – Зачем ты таскаешь с собой эту штуку?
– Ну, ты же меня знаешь, – без тени улыбки ответила Джульетта. – Я тусуюсь. Живу своей жизнью. Устраиваю поджоги.
Розалинда сделала первую затяжку и картинно закатила глаза.
– Точно.
Еще более непостижимой тайной было то, где Джульетта хранила эту зажигалку. Большинство девушек в кабаре – как посетительниц, так и танцовщиц – были одеты так же, как Розалинда: в стильное ципао, мода на которые распространилась по Шанхаю с молниеносной быстротой. Провокационный разрез от лодыжки до бедра, воротник-стойка – фасон этого платья сочетал в себе западную эпатажность и восточный стиль, ведь в городе, поделенном на отдельные миры, женщины являли собой ходячие метафоры. Но Джульетта – Джульетта была иной, кардинально иной, при каждом ее движении слышались шелест и звяканье мелких бусинок, которые украшали ее лишенное карманов платье-чарльстон. Она выделялась из толпы, в этом не могло быть сомнений. Она была яркой, сияющей звездой, лицом Алой банды, символом ее жизненной силы.
Обе они, и Джульетта, и Розалинда, молча переключили свое внимание на сцену, где женщина с чувством пела песню на языке, которого не знала ни одна из них. Голос у певицы был красивый, ее платье переливалось, оттеняя темную кожу, но такого рода пение не было фишкой этого кабаре, а потому никто, кроме двух девушек, не слушал ее.
– Ты не говорила мне, что сегодня вечером будешь здесь, – помолчав, сказала Розалинда, быстро выпустив изо рта струю дыма. В голосе ее звучала обида, словно она не ожидала такого от своей кузины. Джульетта, которая вернулась на прошлой неделе, была не совсем той Джульеттой, с которой Розалинда попрощалась четыре года назад, но изменилась не только она, Розалинда тоже стала другой. Не успела Джульетта войти в дом, как услышала дифирамбы красноречию Розалинды и ее непринужденному аристократизму. После четырехлетней отлучки воспоминания Джульетты о людях, которых она оставила в Шанхае, не совпадали с тем, какими они стали. За это время город переменился, и все в нем продолжали двигаться вперед без нее – особенно Розалинда.
– Это решилось в самый последний момент.
В глубине зала английский коммерсант пытался объясниться с Кэтлин уже не с помощью жестов, а с помощью пантомимы. Джульетта дернула подбородком, показывая на сцену.
– Bàba надоедает какой-то коммерсант по имени Уолтер Декстер, который настаивает на встрече, так что я выслушаю его и узнаю, чего он хочет.
– Звучит скучно, – нараспев произнесла Розалинда. В ее словах всегда присутствовала некая перчинка, даже когда она говорила с самой сухой интонацией. Губы Джульетты тронула чуть заметная улыбка. Даже если Розалинда и казалась ей сейчас незнакомкой, говорить она всегда будет так же. Джульетта могла бы сейчас закрыть глаза и представить, что они опять стали детьми и дразнят друг друга, поднимая самые чувствительные темы. Она высокомерно фыркнула, напустив на себя обиженный вид.
– Не можем же мы все быть танцовщицами, учившимися в Париже.
– Знаешь что, ты возьми себе мой номер, а наследницей подпольной империи нашего города стану я.
Джульетта рассмеялась, коротко и громко. Ее кузина стала иной. Все стало иным. Но она, Джульетта, умеет учиться и учится быстро.
Тихо вздохнув, она оттолкнулась от стены, к которой прислонялась.
– Хорошо, – сказала она, не отрывая глаз от Кэтлин. – Долг зовет. Увидимся дома.
Розалинда помахала ей рукой и, уронив бычок от сигареты, раздавила его туфлей на высоком каблуке. Джульетте следовало бы упрекнуть ее за это, но здешний пол все равно не станет грязнее, чем есть, так что почему бы и нет? После того как она вошла в этот зал, подошвы ее туфель испачкались, по меньшей мере, пятью сортами опиума. Остается только ступать с осторожностью и надеяться, что служанки не испортят ее кожаные туфли, когда будут счищать с них грязь позже этой ночью.
– Теперь этим делом займусь я.
Подбородок Кэтлин удивленно дернулся, и нефритовый кулон у нее на шее блеснул в свете люстр. Розалинда говорила ей, что в один прекрасный день кто-нибудь сорвет с нее это ценное украшение, если она будет носить его на таком видном месте, но Кэтлин нравилось демонстрировать его. Если уж люди пялятся на ее горло, всегда говорила она, то пусть это будет из-за кулона, а не из-за торчащего из-под него кадыка.
Выражение удивления на ее лице быстро сменилось улыбкой, когда до нее дошло, что за стол напротив английского коммерсанта садится не кто иной, как Джульетта.
– Скажите, могу ли я принести вам что-то еще? – ласково сказала Кэтлин на безупречном английском, в котором звучал легкий французский акцент.
Когда она повернулась, чтобы уйти, у Уолтера Декстера отвалилась челюсть.
– Значит, все это время она меня понимала?
– Скоро вы обнаружите, мистер Декстер, – начала Джульетта, взяв с середины стола свечу и понюхав ее ароматический воск, – что, когда вы с места в карьер решаете, что кто-то не говорит по-английски, этот человек чаще всего просто дразнит вас.
Уолтер моргнул, затем склонил голову набок, приняв к сведению ее платье, ее американский акцент и то, что она знает, как его зовут.
– Вы Джульетта Цай, – заключил он. – Я ожидал, что со мной встретится ваш отец.
Алая банда именовала себя семейным предприятием, но она не ограничивалась только членами семьи. Цаи были ее сердцем, но сама банда состояла из сети бандитов, контрабандистов, торговцев и посредников всех мастей, которые подчинялись господину Цаю. Те иностранцы, у которых такое положение дел не вызывало особого восторга, называли Алых тайным обществом.
– Моему отцу недосуг заниматься торговцами без репутации, – ответила Джульетта. – Если то, что вы хотели с ним обсудить, важно, я передам ему ваши слова.
Однако Уолтера Декстера, похоже, куда больше интересовала светская беседа, чем предметный разговор о делах.
– Когда я в последний раз слышал о вас, вы только отбыли в Нью-Йорк.
Джульетта поставила свечу на стол, и ее пламя заметалось, отбрасывая причудливые тени на лицо немолодого торговца и подчеркивая глубокие складки на его вечно наморщенном лбу.
– К моему большому сожалению, меня посылали на Запад только для того, чтобы я получила там образование, – ответила Джульетта, откинувшись на спинку изогнутого дивана. – Теперь я достаточно повзрослела, чтобы вносить свой вклад в семейное дело, вот меня и притащили домой, хотя я упиралась руками и ногами.
Торговец не засмеялся ее шутке, как хотела Джульетта. Вместо этого он постучал себя по виску, слегка взъерошив седеющие волосы.
– Разве вы не возвращались сюда несколько лет назад?
Джульетта напряглась, и улыбка начала сползать с ее лица. Посетители за столом, стоящим за ее спиной, разразились хохотом после какой-то шутки. От этого звука на затылке волосы встали дыбом, а кожа покрылась потом. Она подождала, когда смех стихнет, использовав эту паузу, чтобы подумать над ответом.
– Только раз, – осторожно ответила она. – Во время Великой войны в Нью-Йорке было небезопасно. И моя семья беспокоилась обо мне.
Но торговец не захотел менять тему. И, сочувственно хмыкнув, сказал:
– Война закончилась восемь лет назад. А вы возвращались в Шанхай четыре года назад.
От улыбки Джульетты не осталось и следа. Она откинула свои короткие волосы назад.
– Мистер Декстер, мы сидим здесь, чтобы обсуждать вашу широкую осведомленность относительно моей личной жизни, или у этой встречи все-таки есть конкретная цель?
Уолтер побледнел.
– Простите, мисс Цай. Мой сын – ваш ровесник, так что я случайно узнал…
Он осекся, заметив сердитый взгляд Джульетты. И прочистил горло.
– Я просил вашего отца о встрече, чтобы поговорить о новом продукте.
Несмотря на эту туманную формулировку, было совершенно ясно, что именно Уолтер Декстер имеет в виду. Прежде всего Алая банда являла собой преступную группировку, а преступники обычно имеют непосредственное отношение к черному рынку. Раз Алые контролировали Шанхай, логично считать, что они же контролируют и черный рынок, решая, кто будет на нем торговать, кому разрешено преуспевать в делах, а кто должен умереть. В тех частях города, которые все еще принадлежали китайцам, Алая банда не просто стояла выше закона – она была воплощением закона. Без бандитов торговцы были не защищены. А не будь торговцев, у бандитов не было бы ни работы, ни цели. Идеальное партнерство, однако ему постоянно угрожала все возрастающая сила Белых цветов. Это была единственная банда Шанхая, у которой действительно была возможность лишить Алых монополии на черном рынке, которую они создавали поколениями.
– О продукте, да? – переспросила Джульетта, рассеянно подняв взгляд. Певица ушла со сцены, свет прожекторов стал бледнее и одновременно заиграл саксофон. Облаченная в ослепительный новый костюм, на сцену горделиво вышла Розалинда. – А вы помните, что случилось, когда англичане в прошлый раз захотели внедрить на шанхайский рынок новый продукт?
Уолтер нахмурился.
– Вы говорите об Опиумных войнах?
Джульетта принялась разглядывать свои ногти.
– В самом деле?
– Но не можете же вы винить меня в том, в чем виновата моя страна?
– А что, разве так нельзя?
У Уолтера все это явно не вызывало восторга. Он сложил ладони вместе, пока на сцене за его спиной шуршали юбки и мелькала обнаженная кожа.
– И все же мне нужна помощь Алой банды. У меня большие объемы лерникрома, которые я хочу продать и который наверняка станет следующим популярным опиатом на рынке. – Уолтер еще раз прочистил горло. – Насколько я понимаю, вы сейчас боретесь за контроль над Шанхаем?
Джульетта подалась вперед. От этого резкого движения бусинки на ее платье звякнули, и звук слился с музыкой, которую играл джаз-бэнд.
Постоянная борьба между Алой бандой и Белыми цветами ни для кого не была секретом. Дело обстояло совсем наоборот, поскольку кровная вражда бушевала не только между теми, кто носил фамилию Цай или фамилию Монтеков. Рядовые члены каждого из этих кланов ненавидели друг друга с пылом и усердием, имеющими почти сверхъестественный накал. Иностранцы, впервые прибывшие в Шанхай по делам, получали одно-единственное предупреждение, причем это происходило прежде, чем они узнавали о городе что-либо еще – выбери одну из сторон и сделай это быстро. Если такой иностранец заключал хотя бы одну сделку с Алой бандой, он считался Алым всегда и везде. Его привечали на территории Алых и убивали, если он забредал в районы, где властвовали Белые цветы.
– Мне кажется, – тихо сказал Уолтер, – что Алая банда теряет контроль над своим собственным городом.
Джульетта откинулась назад. Ее кулаки под столом сжались так крепко, что костяшки побелели. Четыре года назад она смотрела на Шанхай, и ее ослеплял его блеск, смотрела на Алую банду, и ее согревала надежда. Тогда она не понимала, что Шанхай – это иностранный город в своей собственной стране. Теперь же это было ей ясно. Одним его куском правили англичане, еще одним – французы, а в тех частях, которые формально оставались под управлением китайцев, все более и более усиливались позиции русских Белых цветов. Дело давно шло к этому, но Джульетта скорее откусила бы себе язык, чем добровольно признала это в разговоре с торговцем, который ничего не понимал в здешних делах.
– Мы еще свяжемся с вами относительно вашего продукта, мистер Декстер, – сказала она после длинной паузы, изобразив на лице непринужденную улыбку. И незаметно выдохнула, сняв напряжение, которое почти до боли сдавливало ей грудь. – А теперь, если позволите, мне нужно…
В кабаре вдруг повисло молчание, и последние слова Джульетты прозвучали слишком громко. Уолтер выпучил глаза, уставясь на что-то, находящееся за ее спиной.
– Ничего себе, – произнес он. – Это же один из этих большевиков.
У Джульетты кровь застыла в жилах. Медленно, очень медленно она повернулась, чтобы посмотреть туда, куда был устремлен взгляд Уолтера Декстера, и сквозь сигаретный дым вгляделась в тени, пляшущие у входа в кабаре.
Пожалуйста, только не это, мысленно взмолилась она. Кто угодно, лишь бы не…
Внезапно все словно застлала пелена. На одну ужасную секунду ось земли накренилась, и Джульетте показалось, что она вот-вот упадет. Затем пол снова стал горизонтальным, и к ней вернулась способность дышать. Встав, она откашлялась и постаралась придать своему голосу как можно более скучающий тон.
– Монтековы эмигрировали из России задолго до большевистской революции, мистер Декстер.
Прежде чем ее кто-то заметил, Джульетта скользнула в тень, где темные стены скрадывали блеск ее платья, а мокрые доски поглощали стук ее каблуков. Но все было тщетно. Все глаза были прикованы к Роману Монтекову, который пробирался между столами кабаре. Сейчас на танцующую на сцене Розалинду впервые не смотрела ни одна живая душа.
На первый взгляд могло показаться, что посетители, сидящие за круглыми столами, поражены тому, что в кабаре вошел иностранец. Но здесь сидели множество иностранцев, к тому же Рома со своими темными волосами, темными глазами и бледной кожей мог бы остаться незамеченным среди китайцев, подобно выкрашенной в красный цвет белой розе, оказавшейся среди маков. Дело было не в том, что Роман Монтеков являлся иностранцем, а в том, что наследник Белых цветов был врагом, ступившим на территорию Алых. Краем глаза Джульетта видела, что Алые уже засуетились: они доставали из карманов пистолеты, обнажали клинки, и всем своим видом демонстрировали враждебность.
Выйдя из тени, Джульетта вскинула руку в сторону ближайшего стола, как бы говоря: подождите.
Бандиты застыли, каждая группа брала пример с тех своих товарищей, кто расположился по соседству. Они ждали, делая вид, будто продолжают вести свои беседы, а Роман Монтеков меж тем обходил один стол за другим, сосредоточенно щуря глаза.
Джульетта двинулась к нему. Прижав руку к горлу, она заставила себя проглотить застрявший в нем ком, выровнять дыхание, не удариться в панику и даже изобразить ослепительную улыбку. Когда-то Рома мог видеть ее насквозь, но с тех пор прошло четыре года. Он изменился. И она тоже.
Джульетта коснулась рукой его спины.
– Привет, незнакомец.
Рома повернулся. Мгновение казалось, что он не понимает, кто перед ним. Он смотрел на нее, и в его глазах, пустых, как прозрачное стекло, читалось недоумение. Затем до него дошло, что перед ним стоит наследница Алых, и его словно окатило ледяной водой. Губы его приоткрылись, и он чуть слышно выдохнул. Когда он видел ее в прошлый раз, им обоим было по пятнадцать лет.
– Джульетта, – непроизвольно воскликнул он, но теперь они больше не были настолько накоротке, чтобы называть друг друга по именам. Уже давно. Рома кашлянул. – Мисс Цай. Когда вы вернулись в Шанхай?
Я никогда и не уезжала, хотела сказать Джульетта, но это было не так. Ее душа оставалась здесь – ее мысли вертелись вокруг хаоса, несправедливости и жгучей ярости, которыми были полны здешние улицы, – однако ее тело для сохранности опять, во второй раз, было отправлено за океан. Она не хотела уезжать, и ей было так тошно от разлуки с городом, что она чувствовала, как у нее поднимается жар каждую ночь после возвращения с очередной вечеринки или из подпольного бара, где наливали спиртное, несмотря на сухой закон. Шанхай давил на нее, словно стальная корона, прибитая к ее голове. Будь мир другим, будь у нее выбор, она, быть может, отошла бы в сторону, отказавшись от роли наследницы криминальной империи. Но у нее не было выбора, не было никогда. Это была ее жизнь, это был ее город, это были ее земляки, и, поскольку она любила их, она давно дала себе клятву, что будет чертовски хорошо исполнять свою роль, ибо она не может быть никем иным, а только той, кто она есть.
Во всем этом виноват ты, хотела сказать она. Это из-за тебя меня заставили покинуть мой город. Моих родных, моих земляков. Мою кровь.
– Я вернулась уже некоторое время назад, – без усилий солгала Джульетта, прижавшись бедром к стоящему слева от нее незанятому столу. – Мистер Монтеков, прошу простить меня, но что вы делаете здесь?
Она заметила, как Рома чуть заметно ощупал себя, и поняла, что он проверяет, на месте ли его припрятанное оружие. Вот он смотрит на нее, медля, подбирая слова. У нее было достаточно времени для того, чтобы подготовиться – семь дней и семь ночей для того, чтобы вернуться в этот город и очистить свое сознание от воспоминаний обо всем, что произошло здесь между ними. Но что бы Рома ни ожидал обнаружить в этом кабаре, когда он вошел сюда, это явно была не она, не Джульетта.
– Мне надо поговорить с господином Каем, – ответил наконец Рома, заложив руки за спину. – Это важно.
Джульетта подошла ближе. Ее пальцы случайно нащупали спрятанную в складках платья зажигалку и она задумчиво крутила колесико, высекающее искру. Рома произнес ее фамилию «Кай», так, как ее произносили иностранные коммерсанты. И китайцы, и русские произносили эту фамилию одинаково – Цай, – такой звук получается, когда чиркаешь спичкой. Сейчас он исказил ее намеренно, ибо этого требовала ситуация. Она свободно говорила по-русски, он владел шанхайским диалектом китайского языка, однако сейчас они оба разговаривали по-английски, он с одним акцентом, она с другим, как пара случайно встретившихся деловых людей. Если бы они перешли на родной язык одного из них, то тем самым они встали бы на одну из сторон, поэтому-то они и выбрали компромисс.
– Наверное, это и вправду важно, если вы явились сюда. – Джульетта пожала плечами и перестала вертеть в руке зажигалку. – Скажите мне, в чем дело, а я передам отцу то, что вы имеете сказать. Как наследник наследнице, мистер Монтеков. Вы же можете мне доверять, не так ли?
Это был нелепый вопрос. Ее губы говорили одно, а холодный, бесстрастный взгляд совсем другое – «Один неверный шаг, пока ты находишься на моей территории, и я убью тебя голыми руками». Она последний человек, которому он бы стал доверять, и наоборот.
Но что бы ни было нужно Роме, это было что-то серьезное. Наверняка. Он не стал с ней спорить.
– Мы не могли бы…
Он махнул рукой в глубь зала, в сторону темных углов, где их не увидят зрители, повернувшиеся к ним, словно к участникам еще одного представления. Они будто ждали, когда Джульетта удалится, и они смогут напасть на него.
Сжав губы в тонкую линию, Джульетта развернулась и взмахом руки поманила его в другую сторону. Он сразу же последовал за ней, идя размеренной походкой и держась так близко, что бусинки на ее платье сердито звякали на каждом шагу. Она не понимала, почему ей вообще есть до этого дело, почему ей не все равно. Надо было отдать его Алым, пусть бы сами разбирались с ним.
Нет, решила она. Он мой. Заниматься им буду я. И уничтожу его тоже я.
Джульетта остановилась. Теперь они остались наедине: только она и Рома Монтеков, здесь, в потемках, где другие звуки были приглушены, откуда остальные части кабаре были плохо видны. Она потерла запястье, желая замедлить свой пульс, как будто это было в ее власти.
– Давайте, говорите, в чем дело, – сказала она.
Рома обернулся, пригнул голову и так понизил голос, что Джульетте пришлось напрячь слух, чтобы расслышать его. И она в самом деле сделала это – напрягла слух, – потому что не хотела наклоняться ближе, чем было необходимо.
– Минувшей ночью на причале в порту погибли пятеро Белых цветов. У всех было разорвано горло, вырваны кадыки.
Джульетта моргнула.
– И что с того?
Она не хотела показаться бездушной, но члены обеих банд убивали друг друга каждую неделю. Джульетта и сама увеличила число этих убийств. Если ему хочется переложить вину на Алых, то он только зря теряет время.
– И, – с нажимом сказал Рома, явно заставив себя проглотить «если ты позволишь мне закончить», – таким же образом погиб один из ваших. А также полицейский. Англичанин.
Джульетта чуть заметно нахмурилась, пытаясь припомнить, слышала ли она, чтобы кто-нибудь в доме минувшей ночью говорил о том, что кто-то из Алых погиб. Было странно, что убитые имелись в обеих бандах, поскольку более масштабные убийства обычно совершались из засад, и еще более странным был тот факт, что среди убитых оказался полицейский. Однако произошедшее все же нельзя было назвать невероятным, и она только приподняла бровь, не выказав интереса.
Тогда он продолжил:
– Все свои раны они нанесли себе сами. Разборки не было.
Джульетта потрясла головой – может, она ослышалась? Убедившись, что в ухе у нее ничего нет, она воскликнула:
– Семь мертвецов с ранами, которые они нанесли себе сами?
Рома кивнул и оглянулся на зал, как будто держа в поле зрения бандитов, сидящих за столами, он помешает им напасть на него. А может быть, он вообще не пытался держать их в поле зрения, а просто избегал смотреть перед собой, смотреть на нее.
– Я явился сюда, чтобы найти объяснение. Вашему отцу что-нибудь известно об этом?
Джульетта возмущенно фыркнула. Он что же, хочет сказать, что пятеро Белых цветов, один Алый и полицейский встретились на причале, а затем взяли и сами себе разорвали горла, вырвав кадыки? Это походило на скверную шутку, да еще такую, где отсутствует соль.
– Мы не можем вам помочь, – объявила она.
– Любые сведения могут иметь значение для выяснения обстоятельств того, что произошло, мисс Кай, – стоял на своем Рома. Маленькая складочка, всегда появляющаяся у него между бровями, когда он бывал раздражен, походила на молодой месяц. В этих смертях есть нечто такое, о чем он не говорит – он бы так не переполошился из-за обычной засады. – Один из погибших был вашим человеком…
– Мы не станем сотрудничать с Белыми цветами, – перебила его Джульетта. От ее напускной веселости уже давно не осталось и следа. – Давайте внесем ясность прежде, чем вы скажете что-то еще. Известно моему отцу что-то об этих смертях или нет, мы не станем делиться этим с вами и не станем устанавливать контакты, которые могли бы помешать нашим деловым проектам. До свидания, сэр.
Она открыто выпроваживала его, однако он продолжал стоять, где стоял, глядя на Джульетту с таким видом, будто съел лимон. Она уже повернулась на каблуках, готовясь удалиться, когда услышала яростный шепот Ромы:
– Что с тобой произошло?
Она могла бы многое сказать в ответ. Могла бы подобрать такие слова, чтобы из них сочился яд, который она накопила в себе за годы, проведенные в разлуке, и извергнуть на него всю эту отраву. Она могла бы напомнить ему о том, что он сделал четыре года назад, чтобы словно кинжал вонзить в него чувство вины, пока не пойдет кровь. Но прежде чем она открыла рот, кабаре огласил истошный вопль, перебивший все остальные звуки, как будто он звучал на другой частоте.
Танцовщицы на сцене замерли, музыка смолкла.
– Что это? – пробормотала Джульетта. Но, когда она двинулась с места, чтобы выяснить, в чем дело, Рома схватил ее за локоть и резко прошипел:
– Джульетта, не ходи туда.
Его прикосновение словно опалило ее кожу, это было как ожог. Джульетта выдернула руку быстрее, чем если бы та в самом деле загорелась, в глазах ее полыхал огонь. Он не имел права. Он потерял право делать вид, будто у него когда-либо было намерение оберегать ее.
Она решительно направилась в другой конец зала, не обращая ни малейшего внимания на Рому, который следовал за ней по пятам. Ее все больше и больше охватывала паника, хотя она и не могла понять, что именно вызывает у нее такую реакцию – пока уверенно не растолкала разрастающуюся толпу и не увидела мужчину, бьющегося на полу, вцепившись пальцами в свою толстую шею.
– Что он делает? – закричала она, бросаясь вперед. – Кто-нибудь, остановите его!
Но его ногти уже глубоко вонзились в горло, и он продолжал вгонять их в свою плоть с животной одержимостью – как если бы там, внутри, находилось нечто, и это нечто незримо для остальных ползало под его кожей. Глубже, глубже, пока его пальцы целиком не погрузились в горло и он не начал разрывать сухожилия, артерии, вены.
В кабаре повисла тишина, в которой слышалось только затрудненное дыхание этого низкорослого, толстого мужчины с горлом, разорванным в клочья и кровью на руках.
