Шрифт
Source Sans Pro
Размер шрифта
18
Цвет фона
Глава первая
Небо на востоке окрасилось в розоватые цвета, напоминая, что с минуты на минуту из-за горизонта должно показаться солнце, которое своими первыми лучами разгонит предрассветный сумрак. Ночь закончилась, оставляя в прошлом кошмар, который довелось пережить семерым мужчинам, стоящим на лужайке около старинного особняка, выстроенного еще в XIX веке каким-то местным купцом, сколотившим солидные капиталы на торговле пушниной. Пришедшие к власти большевики без промедления вышвырнули его потомков из добротного, просторного семейного гнезда, назвав этот грабеж заумным словом «экспроприация». Прошло время, и новые хозяева жизни поступили с потомками тех большевиков примерно так же, как поступали их предки. Правда, называлось это действо не экспроприацией, а приватизацией, но разве в названии суть? Конечный результат, как его ни назови, все равно сводился к одному – собственность перекочевала в другие, более шустрые ручонки.
Скиф с замиранием сердца ожидал, казалось бы, такое привычное, обыденное явление, как восход, внутренне приготовившись к самому поганому для себя исходу. Ему было от чего нервничать. События минувшей ночи перевернули его жизнь с ног на голову, и вполне могло статься, что этот восход будет последним в его бурной, но такой недолгой жизни. Он был готов к этому, хотя уходить из жизни в самом ее расцвете все же было до слез обидно.
Скиф оглянулся на людей, молча стоявших за его спиной. Эти шестеро были его вспомогательной группой, группой, с которой он работал, доверяя этим ребятам почти как самому себе, и все же...
Эта проклятая ночь сделала их врагами, которых необходимо было успеть уничтожить до тех пор, пока рассвет не уничтожит его самого. Скиф решительно поднял увесистый «Вектор», с тоской глядя в последний раз на людей, которые были ему близки, и замечая по их глазам, что они все поняли.
Череда пистолетных выстрелов слилась в длинную очередь. Скиф знал, как обращаться с этой опасной игрушкой, всаживая по три пули в каждого. Один кусочек серебра в сердце, два в голову, чтоб наверняка. По инструкции Отдела оборотни должны были быть обезглавлены, но делать этого со своими бывшими товарищами Скиф не собирался. Во-первых, две разрывные спецпули «Вектора» сделали из голов нечто бесформенное, превратив содержимое черепа в кровавый кисель с микрочастицами серебра, дающими гарантию, что оборотень не воскреснет путем трансформации. А во-вторых, времени на поиски ножа у Скифа уже не оставалось. Максимум, что он успевал, так это выкурить, возможно, последнюю в жизни сигарету.
Ароматный табачный дымок легонько закружил голову, навевая воспоминания о днях минувших. Впервые за свою службу в Отделе Скиф попал в такую ситуацию, когда все предрешено и ничего нельзя исправить. Остается только сидеть, тупо ожидая конца. Или все-таки прав был старый Хранитель, когда предсказал ему жизненный перекресток, и надвигающаяся смерть не более чем очередной этап его извилистого жизненного пути? Невольно мысли Скифа перенеслись почти на два десятилетия назад, в год 1987-й, к событиям, ставшим причиной его появления в Отделе.
...Когда Александр открыл глаза, его удивил белоснежный, как первый снег, потолок. Насколько он помнил, в казарме, где он провел последний месяц, ничего подобного не имелось. В бараках, где ему предстояло отдавать какой-то не совсем понятный долг Родине, потолки и стены были обиты фанерными щитами, не крашенными по причине отсутствия краски. Вернее, краска была выписана, но усилиями крепко пьющего старшины роты прапорщика Зыгало она тут же превратилась в винно-водочные изделия местного ЛВЗ.
Осмотревшись по сторонам, Александр пришел к выводу, что на данный момент находится в каком-то лечебном заведении, поскольку вся обстановка, включая тумбочку с непонятными приборами, говорила о том, что скорее всего он в больничной палате. В подтверждение этой версии в воздухе витал запах хлорамина, лекарств и еще чего-то неизвестного, но постоянно присутствующего в больничных коридорах. Что было для него непонятным, так это наличие на единственном в палате окне солидной стальной решетки, сквозь которую просматривался кусок ярко-голубого неба. Так и не придя к определенному выводу насчет подобных мер безопасности, Александр занялся осмотром себя любимого, поскольку подозревал, что его нахождение на больничной койке наверняка связано с травматизмом, поскольку заболеваниями, способными ни с того ни с сего уложить его в больницу, он не страдал.
Увиденное повергло его в расстройство чувств и смятение духа. Над правым глазом обнаружилась широкая полоса лейкопластыря, под которым прощупывался болезненный рубец, грудная клетка перебинтована, а в области чуть пониже сердца на бинтах выступила засохшая кровь. В дополнение картины все тело ныло, словно его пропустили через мясорубку. Взглянув на свои кулаки, Саша совсем закручинился. Он знал, при каких обстоятельствах можно так разбить костяшки. На щедро обработанных йодом кистях рук человек знающий легко мог определить следы от зубов, по которым эти руки били самым незатейливым образом – сильно и без разбора.
Но и это были еще цветочки, поскольку при попытке встать с койки выяснилось одно весьма неприятное обстоятельство. Щиколотка левой ноги была прикована к спинке кровати наручником, существенно ограничивающим его передвижения в пространстве. Вот тут-то Александру стало по-настоящему страшно. В его воспаленном мозгу со скоростью пули проносились картины одна ужасней другой. Первая мысль, которая пришла ему на ум, была вызвана публикациями в прессе о врачах-изуверах, в соответствии с веяниями перестроечного времени, естественно, носящих погоны КГБ. Стать подопытным кроликом в руках врачей-садистов – перспектива далеко не из радостных! Однако, сопоставив решетки на окне, разбитые кулаки и общее состояние измочаленности, он был вынужден признать несостоятельность первой версии, зато вполне реально было предположение, что данное лечебное заведение есть не что иное, как больница при тюрьме. После более детального рассмотрения такой возможности Александр был вынужден отвергнуть и ее, поскольку подозревал, что в тюремном лазарете наручники на ногу надевать не будут, так как убежать из этого заведения весьма затруднительно. Значит, оставался вариант с госпиталем, куда он угодил из-за проблем с сослуживцами, тем более что проблемы эти имели место быть. Внезапно, как это часто случается при временной амнезии, он вспомнил все и сразу.
...Когда табунок невыспавшихся, полупьяных призывников привели в расположение части, Александр был сильно поражен. Он хоть и не ожидал увидеть в стройбате пасторальные картинки из передачи «Служу Советскому Союзу», но то, с чем он столкнулся в реальности, сильно не соответствовало понятию «армия» вообще и его личному представлению о ней в частности. Начать с того, что жить им предстояло в бараках, где плотными рядами стояли двухъярусные кровати. Свинарник, царивший внутри так называемой казармы, произвел на привыкшего к домашнему уюту паренька неизгладимое впечатление. Встретивший молодое пополнение старший прапорщик, носивший звучную фамилию Зыгало, обдал строй новобранцев густым водочным перегаром:
– В бытовку, троглодиты!
В бытовке прямо на полу кучами были навалены сапоги, портянки, форменные штаны и куртки. Зыгало, смачно рыгнув, выдал:
– Быстро разобрали, кто что найдет, и в баню!
Подгоняемые двумя сержантами, вновь прибывшие кинулись выискивать свои размеры, зачастую хватая первое, что попадется под руку. Когда с подбором обмундирования было покончено, притихшую группу новобранцев сержанты, весело матюгаясь, погнали в гарнизонную баню. Но самое интересное для молодого пополнения началось к вечеру, когда с работ вернулся личный состав роты. Выкрики: «Духи, вешайтесь!!!» – были для растерянных, остриженных под ноль пацанов чем-то вроде пожелания спокойной ночи. И действительно, после объявления отбоя начался самый настоящий кошмар, в котором только ленивый не влепил «духу» подзатыльник или не прошелся кулаком по почкам.
Основная масса молодежи молча восприняла побои как должное, чем, сама того не ведая, сразу и бесповоротно поставила себя почти в самый низ иерархической лестницы. Но были среди новеньких и такие, которые, невзирая на численный перевес противника и угрозу физической расправы, били в ответ, стараясь зацепить своих обидчиков посильнее. Среди этой немногочисленной группы был и Александр, огребший в эту ночь, что называется, по первое число. К слову сказать, подобного разгула старослужащих больше не было, как в принципе и «дедовщины», о которой в последнее время так много писали газеты. Одного раза хватило, чтобы расставить всех по своим местам. Те, кто, боясь избиения, молча сносил подзатыльники и оскорбления, попали в самую многочисленную касту работяг, чей удел был два года пахать на стройках, обрабатывая себя и «того парня». Ниже работяг находились только так называемые чмошники, полностью бесправные и презираемые всеми существа, зачастую «опущенные» в самом отвратительном смысле этого слова. Как выяснилось со временем, эти жестокие, бесчеловечные законы, в корне отличающиеся от царившей в большинстве строевых частей «дедовщины», были зеркальным отражением нравов, установившихся на зонах-«малолетках». Дело в том, что среди проходящих службу в строительных частях всегда было много ребят с уголовным прошлым, по нескольку лет проведших в спецПТУ и тюрьмах, которые и устанавливали свой новый стройбатовский порядок. К тому же вынужденные гнать план любой ценой офицеры попросту закрывали глаза на творящееся в ротах беззаконие, поскольку только такая жестокая система взаимоотношений обеспечивала максимальную производительность труда вверенного им личного состава.
Александр, обладающий от природы аналитическим складом ума и неплохой наблюдательностью, довольно быстро разобрался, что к чему в этом изолированном мирке. Сперва он принял нескольких борзых взвинченных ребят за «хозяев» роты, но, присмотревшись к ним поближе, понял, что настоящие хозяева совсем не они. Вся эта приблатненная шантрапа была не более чем «шестерками». Настоящие «блатные» старались без нужды не рукоприкладствовать, поручая это «шнырям», но в случае, если у них возникало подозрение в неуважении к своей персоне, они были беспощадны. Уяснив для себя, кто есть кто, Саня довольно быстро пошел «на подъем», подминая всех, кто не относился к элите. Предпосылки для его скорого перехода в число блатных были в наличии, ведь помимо того, что от природы ему были даны неплохие мозги, он был обладателем звания КМС по самбо и первого разряда по боксу. Такое редкое сочетание качеств значительно облегчало многие аспекты общения с сослуживцами. На почве своих бойцовских талантов он и сошелся с одним из тех, кто реально имел в роте вес. А получилось это так.
Среди карантина, в котором находился Александр, больше половины новобранцев составляли представители народностей Средней Азии и Кавказа. Вполне естественно, что между представителями «братских народов» сразу же возникло непонимание, очень быстро переросшее в открытую вражду. Справедливости ради надо заметить, что подобное положение вещей стало возможным при попустительстве, а зачастую и с молчаливого одобрения ротных офицеров, которым эта вражда была только на руку. Полуграмотные дети Востока, ничего, кроме кетменя, в родимом ауле не видевшие, были мало пригодны для квалифицированной строительной работы, всякий раз делая удивленное лицо «моя твоя не понимай». Зато они прекрасно понимали пинки и оплеухи, заставлявшие их шевелиться быстрее. В связи с этим командование закрывало глаза на открытое притеснение азиатов, удел которых был «земля копать».
Александр, уловив эту тенденцию, относился к «воинам ислама» как к источнику дармовой рабсилы, которая обеспечивала выполнение плана, а значит, и спокойное существование тех, кто сам работать не стремился. Разумеется, не все «душманы» были с этим согласны и в силу своих способностей пытались это объяснить. Объяснения обычно заключались в попытке оказать физическое сопротивление притеснителям, но, то ли в силу своих исторических особенностей, то ли в силу того, что бойцы они были плоховатые, славяне всегда одерживали верх, хотя, несмотря на плачевные результаты, попытки дать притеснителям отпор все же иногда случались. Правда, в связи со своими национальными особенностями азиаты всегда вели себя решительно только в случае своего значительного численного превосходства.
Именно одна такая попытка одолеть врага числом и привела Александра к близкому знакомству с Мироном, влияние которого распространялось не только в отдельно взятой роте, но и по всей части в целом.
Среди узбекского большинства в карантине выделялся один гордый представитель этого восточного народа. Звали его Равшан, и среди своих земляков он был в большом почете. Однажды этому джигиту показалось сильно обидным, что во время завтрака Александр назвал его «чуркой» и влепил подзатыльник за то, что означенный джигит напрочь отказывался убирать со стола посуду. Прихватив еще троих своих единоверцев, не откладывая дело на потом, это дитя Востока решило отомстить за свое поруганное национальное достоинство. Выждав момент, когда обидчик окажется в курилке один, обиженные потомки бухарских эмиров попытались привести в исполнение свой незатейливый план мести.
Увидев приближающихся к нему узбеков, Саня и предположить не мог, что они отважатся поднять на него руку, за что, кстати, сразу же и поплатился. Горячие восточные парни решили начать восстанавливать справедливость, не размениваясь на предварительные разговоры. Один из них, под два метра ростом и косая сажень в плечах, размахнувшись в простом, деревенском стиле, ударил Саню по лицу. В последний момент не ожидавший нападения Александр все же успел убрать голову чуть в сторону, так что кулак джигита лишь слегка зацепил его по скуле. Промахнувшись, нападавший потерял равновесие, продолжая двигаться за счет инерции своего немаленького тела. Больше ударить ему не пришлось, так как в Александре начали работать его бойцовские инстинкты, выработанные годами упорных тренировок. Методично, с холодной расчетливостью опытного бойца он отправил на землю всех четверых мстителей одного за другим, словно не дрался, а отрабатывал в спортзале стандартные ситуации. Не прошло и трех минут, как инцидент был исчерпан. Недавно полные решимости потомки басмачей с жалким видом ползали по мерзлой бетонке, проклиная в душе «урус шайтана», совсем не выглядевшего батыром.
Видя свою полную и безоговорочную викторию, Саня тыльной стороной ладони оттер выступившую на губе кровь, смачно сплюнул в сторону поверженных противников и собрался уж пройти в казарму, как от кучки собравшихся поглазеть на бесплатное развлечение зевак отделился аккуратно одетый паренек. Это был Мирон, один из реальных «хозяев» местной жизни.
Видя, что Мирон направляется к нему, Александр остановился, настороженно ожидая услышать, чем вызван интерес небожителя к его скромной персоне. Эту настороженность можно было понять, поскольку новичку обращать на себя внимание блатных было чревато непредсказуемыми последствиями.
– Ну, и какого хрена ты их не добил? – Мирон спросил это так просто, будто речь шла о чем-то будничном, само собой разумеющемся.
Александр неопределенно пожал плечами:
– Да вроде им хватит...
– Слушай сюда, чижман. – Мирон ухватил Саню за отворот ВСОшки. – Если вы, щеглы, не обломаете этих урюков сразу, они вам на голову сядут! Смотри как надо!
Мирон коротко, без замаха ударил пытающегося подняться на ноги узбека подбитым дюбелями тяжелым кирзачом в солнечное сплетение. От полученного удара бедолага, коротко хрюкнув, мгновенно скрючился на бетонке в позе эмбриона, но Мирону этого показалось мало. Он продолжил пинать безответную жертву по ногам, спине, да куда попадет, оставляя в неприкосновенности только голову. Такая избирательность была вызвана не вдруг проснувшимся в нем гуманизмом. Просто удары по лицу неизбежно привели бы к синякам – и как следствие – к повышенному вниманию со стороны лучшего друга стукачей замполита части майора Сомова, а это, как нетрудно догадаться, было Мирону совсем ни к чему.
Закончив экзекуцию, Мирон обратился к Александру, глядя ему в глаза:
– Ну че, сынок, понял? Теперь давай ты!
Глядя в эти голубые глаза, Саня вдруг осознал, за счет чего в этом заповеднике дикости делается авторитет. Мирон, только что избивший человека, разговаривал совершенно спокойно, как будто ничего и не случилось. Для него стонущий на земле узбек не был человеком в полном смысле этого слова. Он был для Мирона вещью, как, скажем, рабы в Древнем Риме или как крепостные для русского барина. Если бы не уголовная ответственность, он запросто мог бы убить этого представителя Азии, так как не считал его человеком равным себе, да и вообще за человека не считал.
Александр оказался перед выбором: пойти против воли блатного или, наплевав на полученное воспитание и человечность, ударить, открывая себе этим ударом дорогу в элитарную касту. Его душа протестовала против избиения беззащитных людей, но прагматичный разум просто вопил: «Вот он, твой шанс, не упусти его!» И он его не упустил. Он бил ногами ползающих по земле узбеков, чувствуя, как звереет, выплескивая с каждым новым ударом накопившуюся злобу и национальное неприятие. Подобное состояние психики характерно для людей, пребывающих в закрытых, изолированных заведениях, поскольку они находятся в состоянии постоянного, жесткого стресса. В какой-то момент под воздействием внешних раздражителей накопившееся психическое напряжение разом выплескивается наружу, грозя обернуться непредсказуемыми последствиями. Неизвестно, чем бы это избиение могло закончиться, но неожиданно Саня почувствовал на своем плече сильную ладонь Мирона:
– Хватит.
С глаз Александра словно спала невидимая пелена, открывая взору картину устроенного им побоища. Азиаты уже даже не кричали. От полученных побоев они лишились сознания, и только самый крупный из них еще подавал признаки жизни, тихо поскуливая от боли.
Видя душевное состояние новичка, Мирон приобнял его за плечи и направил в сторону казармы:
– Ну, ты, в натуре, дикой! В следующий раз так не увлекайся, а то на дизель загремишь на минутку.
Проходя мимо толпы разноплеменных зевак, он бросил на них злой взгляд из-под бровей и рявкнул:
– Че, суки, вылупились?! Подберите этих урюков, пока никто из шакалов не засек. Быстро!
Толпа зевак как по команде рванула в сторону все еще не пришедших в себя узбеков, подхватила их на руки, утаскивая в сторону хозпостроек, подальше от глаз отцов-командиров.
Вечером того же дня к собирающемуся ложиться спать Александру подошел Степа-шнырь, который был при Мироне кем-то вроде денщика.
– Ты, это, тебя там Мирон к себе зовет, – прогундосил Степа с характерным чувашским выговором.
Александр без лишних вопросов прошел в сторону пролета, где обосновался Мирон с сотоварищами. Нельзя сказать, чтобы это приглашение ему сильно нравилось, но и тревоги особой он не испытывал, так как понимал, что дневные события, участником которых неожиданно стал Мирон, должны иметь продолжение. Ну не стал бы он, давно забронзовевший в своей крутости, пачкаться о чурбанов только с целью научить жить ничем не приметного духа!
В пролете между двухъярусных кроватей, или, как его здесь называли, в кубрике, собралась весьма представительная по меркам роты компания. Помимо Мирона на койках сидели еще трое парней, которые, так же как и он, имели в роте, скажем так, немаленький вес. На прикроватной тумбочке парила трехлитровая банка со свежезаваренным чаем. Хлеб, масло, сахар и две столовские кружки довершали этот армейский натюрморт. Еще каких-то недели три назад Александр на подобное угощение и смотреть бы не стал, но теперь, столкнувшись с постоянным хроническим недоеданием, если не сказать с голодом, он по достоинству оценил щедрость мироновского стола. В связи с тем что столовский рацион был малосъедобным, масло, сахар, хлеб становились предметами роскоши, примерно такими же, как для людей гражданских были черная икорка или буженина.
Сглотнув голодную слюну, Саня встал у входа в кубрик, ожидая дальнейшего развития событий. Мирон приглашающе кивнул головой:
– Проходи, присаживайся. – Он отодвинул лежащий рядом магнитофон «Электроника», освобождая место на койке. – В ногах правды нет.
Александр присел, удивляясь столь дружественному приему. Обычно ротная блатота держалась от остальных сослуживцев на приличном расстоянии (не дай бог сочтут за ровню!), а тут пригласили чуть ли не в семейный круг! Такое внимание к своей персоне Александр мог объяснить только одним: им лично от него что-то понадобилось, а вот что, судя по всему, сейчас и предстояло узнать.
Между тем один из сидящих напротив Александра парней привычным движением разлил по кружкам чай, одну взял себе, вторую отдал Мирону. Начался процесс чаепития, имеющий свой установившийся ритуал. Сделай по паре небольших глотков терпкой, горячей жидкости, пьющий передавал кружку соседу, который, отхлебнув, пускал емкость с чифирем дальше. И так, пока кружка не пустела. При всей своей незамысловатости этот ритуал носил глубокий скрытый смысл, поскольку пить из одной кружки с чушком значило унизиться до его уровня. Так что, пользуясь одной посудой, куря одну сигарету на двоих-троих, здесь четко очерчивали круг равных себе по статусу, с кем можно было общаться, не боясь «запомоиться».
Когда кружки опустели, настал черед разговора, который, разумеется, начала встречающая сторона. Паренек с татарскими чертами лица, который сидел напротив Александра, протянул ему руку:
– Давай знакомиться. Я – Ренат, свои кличут Татарином. Этот, – он кивнул в сторону соседа, – Андрюха, погоняло Ежик.
Заметив на лице Санька некоторое удивление подобным прозвищем, поскольку долговязый Андрюха менее всего походил на колючего лесного тезку, он уточнил:
– Фамилия у него Ежов, отсюда и погоняло.
Вообще, как уже успел заметить Александр, клички здесь были в основном производными от фамилии. Не были исключением и остальные присутствовавшие в кубрике. Мирон, оказавшийся тоже Санькой, носил фамилию Миронов, другой, по кличке Цыпа, был обладателем фамилии Цыплаков. Все просто.
После краткого знакомства Татарин, с интересом рассматривая Александра, спросил:
– Нам Мирон рассказал, как ты этих черножопых сегодня уделал. Я смотрю, – кивок в сторону кулаков, – ты боксер?
Александр улыбнулся:
– Немного. Первый разряд всего. Правда, по самбо КМС.
Татарин присвистнул:
– Не слабо. – Он глазами указал на две пары боксерских перчаток, висевших на спинке кровати. – Надо будет с тобой потренироваться. Я тоже на гражданке немного баловался...
Сидевший рядом с Александром Мирон криво усмехнулся.
– Он у нас скромник. Ты уж сразу пацану скажи как есть: мастер по боксу, чемпион Башкирии, а то – баловался!
Ренат, явно польщенный, неопределенно пожал плечами:
– Ну, не чемпион же мира!
Он вновь наполнил кружки чифирем, правда, теперь пили только те, кто хотел. Дым «Примы» столбом повис над кубриком, создавая почти кабацкую атмосферу. Сам собой завязавшийся разговор о делах гражданских плавно перетек к событиям дня сегодняшнего, из-за чего, собственно, Александра и пригласили.
– Как тебе сегодня понравилось? – Мирон испытывающе смотрел на Александра. – Хочешь знать, почему на нас, – он обвел взглядом своих друганов, – никто не прыгает? – И сам же ответил на свой вопрос: – Да потому, что мы всех чурок сразу загасили, как только они к нам попали. Тоже поначалу они пытались пальцы гнуть, и, если бы мы их сразу на место не поставили, они бы здесь были хозяевами. Ты посмотри, сколько их! Если они почувствуют слабину, считай, русским хана. Мы уйдем, и вас задолбят. Поэтому, если хотите жить нормально, вам нужно их уже сейчас начать дрессировать. Я знаю, у тебя есть несколько пацанов вроде бы нормальных, так вот, вы должны раз и навсегда своих черномазых опустить ниже плинтуса. Чтобы назад уже дороги не было. Нам в дела вашего призыва лезть как-то не с руки, так что давайте сами крутитесь. Запомни, их надо долбить всех, не выбирая – плохой, хороший. Они все урюки, и место их на коврике в прихожей.
В принципе, особых возражений против предложения Мирона у Александра не было. За то недолгое время, что продолжалась его военная служба, он успел уяснить одну простую истину: опусти ближнего своего, иначе дальний приблизится и опустит тебя. Простой стройбатовский закон – не хочешь делать сам, заставь другого. При существующей системе взаимоотношений этот закон работал на все сто процентов. Вполне естественно, ни Александра, ни его друзей не устраивала перспектива работать два года «на дядю», а значит, они вставали перед выбором: или заставить работать на себя всех черных, или черные из них самих сделают рабов. Правда, «воспитание» азиатов и без мироновских советов шло полным ходом и на данном направлении серьезных проблем не предвиделось. Но помимо покорных азиатов присутствовала в карантине кучка уроженцев солнечной Грузии, которые не скрываясь собирались установить в роте новый порядок, подмяв под себя все остальные национальные группы. Надо признать, что шансы для этого у них были. Все без исключения кавказские народы коренным образом отличаются от русских. В отличие от Александра и товарищей, грузины не разделялись внутри своей группировки на крутых, не очень и совсем уж чуханов. Напротив, следует отдать им должное, дети гор всегда держались сплоченной группой, дружно давая сдачи всем желающим их обидеть. Такой расклад стал возможным еще и потому, что среди блатных в роте имелся авторитетный товарищ родом из Тбилиси, который как мог поддерживал своих земляков. И грузины, чувствуя покровительство старшего брата, борзели с каждым днем все больше и больше. По численности Александр со своими корешами немногим уступал кавказцам, но в плане бойцовских качеств славянская группировка была на голову выше своих противников. Однако связываться с грузинами означало поставить себя против всех имеющихся в части уроженцев Кавказа, что было чревато печальными последствиями. То есть без поддержки старших здесь было явно не обойтись. Ввязываться в войну с грузинами, располагая только собственными силами, Александр не хотел, о чем, не скрываясь, и оповестил всех собравшихся.
Ни удивления, ни возмущения речь Александра не вызвала. Напротив, услышав предложение активно включиться в борьбу молодежи за власть, присутствующие в кубрике парни восприняли по-деловому. Основным обсуждаемым вопросом, конечно же, стала тема расклада сил в отряде, кого и скольких человек можно привлечь из соседних рот, кто будет противостоять. Глядя на увлеченно дискутирующих блатных, Александру пришла в голову ассоциация с известной картиной «Совет в Филях», на которой фельдмаршал Кутузов советуется со своими генералами. Вот Мирон ни дать ни взять Кутузов (повязки на глазу не хватает!). Он совещается со своими верными генералами, обсуждая резервы, определяя направление главного удара, а на заднем плане ординарцы (то бишь Степка-шнырь и еще двое таких же получморей) допивают остатки чифиря, ловя каждое слово полководца, готовые немедля сорваться с места по первому требованию фельдмаршала.
Представив себе эту картинку, Александр невольно заулыбался, что, конечно же, не осталось незамеченным. В кубрике повисла напряженная тишина, нарушаемая лишь доносящимся из магнитофона приглушенным пением Вилли Токарева. Молчание нарушил Цыпа:
– А ты, в натуре, безбашенный! – Он осуждающе посмотрел на Александра. – Мы тут, значит, решаем, как вам, чижманам, подсобить, а ему, б... смешно!
– Мы че, на клоунов похожи? – внес свою лепту в разговор Татарин. – Смотри, а то сюда зашел Сашком, а уйдешь Сашенькой!
Разговор принял опасное направление, но, как исправить ситуацию, Александр, растерявшийся от такой резкой смены тематики, даже не представлял. Он начал что-то бормотать о том, что его не поняли и смеялся он совсем не над собравшимися здесь всеми уважаемыми людьми, но этот лепет прервал Мирон:
– Ладно, проехали. Дядя пошутил, он нынче добрый, – и с прищуром глядя на Санька: – а ты ведь, б... буду, испугался, а? Это правильно, значится, репка соображает, кого злить не следует.
Мирон вытащил из тумбочки пачку «Беломора», кинул ее Ежику.
– Ну, хватит разводить бодягу, завтра перетрем с пацанами все конкретно, а сейчас пора расслабиться.
Присутствующие не имели ничего против этого предложения, наблюдая, как Ежик, ловко распотрошив папиросу, набивает ее травой из полиэтиленового пакетика, предварительно смешав анашу с остатками табака. Что сейчас происходит на его глазах, Александр знал точно, хотя сам ни разу не пробовал курить план. Из газет и телевидения он четко уяснил, что употребление наркотиков ведет к зависимости. Поэтому никогда не велся на предложения сверстников отведать веселой травки, однако с учетом произошедшего только что инцидента с невинной на первый взгляд улыбкой отказываться от протянутого косяка не рискнул.
Сладковатый дым конопли вызвал в нем дикое желание закашляться, но, глянув на своих соседей, усиленно сдерживающих кашель, он так же сдержался, в точности копируя более опытных курильщиков. Когда папироса, два раза пройдя по кругу, закончилась, лица сидящих в кубрике заметно поплыли, приобретая расслабленно-отстраненное выражение, свойственное наркоманам в момент «прихода».
Александр, ожидавший испытать нечто неведомое, ранее неизвестное, как к себе ни прислушивался, ничего необычного не ощущал. Видя такое дело, Ежик лениво успокоил своего молодого напарника по обкурке:
– Не хапнуло? Это бывает. Я тоже не сразу кайф просек. Сейчас еще косячок взорвем.
По тому, как он умело набивал папиросу, аккуратно подбирая с ладони все остатки травы, было видно, что опыт в этих упражнениях у него довольно большой.
Второй заход привел всех участников процесса в состояние полной нирваны. Всех, кроме опять-таки Александра. Почему-то анаша не брала его, хотя на других она действовала убойно. Ежик, уже заметно прикрытый конопляным дурманом, без слов забил еще одну папироску, правда, не такую большую, так как рассчитана она была на двоих.
После третьего захода Александра, что называется, нахлобучило с головой. Очень плавно все звуки засыпающей казармы отодвинулись на задний план, в голове стоял монотонный гул восточного базара. Проблемы, еще недавно казавшиеся важными и серьезными, попросту перестали существовать, уступив место радостному покою. Прикрыв глаза, он парил над землей, поднимаясь все выше и выше к теплому ласковому солнцу. Незаметно это состояние блаженства перешло в крепкий сон, настолько крепкий, что он не почувствовал, как его подняли на руки и отнесли на кровать, прикрыв сверху одеялом.
Утро вопреки пропаганде Минздрава не принесло Александру никаких ощущений дискомфорта. В отличие от разрешенной к употреблению водки, анаша не вызвала никакого похмельного синдрома или обещанной ломки. Это, конечно, радовало, поскольку газеты и ТВ неустанно твердили об опасности подсесть на наркоту уже с первого употребления. К счастью, далеко не все, что сообщается в газетах и по телевидению, всегда соответствует истине. Как говаривал Козьма Прутков: не верь глазам своим.
Ну а дальше начались события, приведшие Александра в это плачевное состояние, когда на окне решетки, нога прикована к кровати, а будущее выглядит невероятно печальным.
Во-первых, тем же днем Саня со своими товарищами устроили настоящий террор в отношении всех азиатов, не разбирая, кто из них узбек, кто киргиз, кто таджик. За три дня усиленного прессинга, который по указке Мирона активно поддержали обычно безучастные ко всяким разборкам работяги, азиатам в доступной форме указали их место в этой жизни, которое, как не трудно догадаться, находилось почти в самом низу иерархической пирамиды. Во-вторых, давно назревавший конфликт с кавказцами вылился в короткую, но ожесточенную драку, в результате которой генацвале, не выдержав натиска, поспешно скрылись в казарме, где в это время находились офицеры. К вечеру победившая сторона планировала развить достигнутый успех, добив деморализованного противника прямо в расположении роты. Благо дежурный офицер вмешиваться в эти разборки не рискнет. Но свершиться этим планам было не суждено.
Ближе к вечеру Александр курил на улице в курилке. К нему подошел грузин по имени Гоги и в очень вежливой форме попросил зайти в бытовку, якобы для разговора с Зауром, который верховодил среди своих земляков. Прикинув, что в казарме, где много народу, его вряд ли тронут, Александр согласился на разговор, ожидая, что сейчас его будут уговаривать на перемирие, однако все получилось совсем не так. Едва он распахнул тяжелую металлическую дверь бытовки, как получил мощный толчок в спину. Это сопровождающий его Гоги решил подстраховаться и буквально впихнул Александра в помещение. Чем был вызван столь коварный поступок, Саня понял сразу: бытовка была до отказа набита обозленными грузинами, решившими, судя по всему, расправиться с зачинщиком их притеснений. Едва Александр оказался в бытовке, как на него со всех сторон посыпались удары. Имея неплохую бойцовскую подготовку, он быстро сориентировался в сложившейся диспозиции и, не обращая внимания на бьющие его кулаки, немедленно развернулся, снося прямым в челюсть противника, закрывающего собой спасительный выход. Сбив с ног еще одного подсечкой, Александр почти достиг двери, которая в этот момент распахнулась, и на пороге возник Вахтанг, тот самый «старший брат» из Тбилиси, решивший подсобить землякам в трудную минуту. С ходу он влепил Александру сильный удар ногой в живот, в результате которого тот влетел в глубь бытовки, оказавшись на полу среди разъяренных врагов. Подняться ему уже не дали, обрушив на лежащую жертву целую лавину пинков. Саня свернулся калачиком, пытаясь закрыть руками голову, что при таком интенсивном избиении было напрасным занятием. За считаные секунды его тело превратилось в сплошной сгусток боли, но, как ни странно, сознание его не покинуло, вынуждая испить эту чашу до конца.
Ничего в этой жизни не может продолжаться вечно. Постепенно удары стали реже, пока не прекратились вообще. Саня почувствовал, как сильные руки ухватили его за воротник, рывком подняли на ноги. Это Заур держал его обеими руками, не давая упасть, поскольку после избиения ноги Александра не держали, норовя подогнуться. Сквозь кровь, заливавшую глаза из рассеченной брови, Александр рассмотрел своих мучителей. Основная группа грузин находилась поодаль, непосредственно им занимались двое, самые авторитетные в этой стае, Заур и Вахтанг.
– Сичас ми тэбэ рэзать будэм!
Александр почувствовал, как его горла коснулась холодная сталь ножа, разрезая кожу на сонной артерии. Отстраненно он подумал, что вряд ли его сейчас зарежут: уж больно много свидетелей. К тому же, как он успел убедиться, существовали другие способы наказать обидчика, менее кровавые, но не менее эффективные. Додумать эту мысль он не успел. Внезапно с ним начало происходить нечто странное. Александр увидел себя как бы сверху и со стороны, но при этом он видел и то, что происходит прямо перед глазами, движения вокруг замедлились, словно в рапидной съемке. Удивляться таким метаморфозам он не стал, вернее, удивляться стало некогда, поскольку тело, действуя как бы само по себе без участия мозга, начало вытворять совсем уж необычайные вещи.
Размахивающий ножом Вахтанг стал первой жертвой преобразившегося Александра. Не размениваясь на захваты, Саша, или, вернее, его тело, коротко и резко ударил Вахтанга сблокированными пальцами в глаза, чувствуя, как, преодолев упругое сопротивление глазных яблок, они глубоко заходят вовнутрь черепа. Больше тратить время на ослепленного, а что еще более вероятно, убитого противника он не стал, обратив внимание на Заура, который никак на выходку Александра отреагировать не успел, стоял, все так же ухватившись волосатыми руками за отвороты его ВСОшки.
Удар основанием ладони снизу вбил хрящи его мясистого крючкообразного носа в мозг, превращая полного сил и здоровья Заура в труп, откидывая его в сторону все так же безучастных земляков.
Оказавшись свободным, Александр подхватил стоящий неподалеку электроутюг, одним движением оторвал питающий шнур и, действуя острым концом утюга на манер топорика, врубился в кучу начинающих приходить в себя кавказцев. Он наносил удары направо и налево, нимало не заботясь о последствиях. В тот момент ему было абсолютно безразлично, останутся его противники живы или лягут бездыханными трупами на полу. Треск ломающихся костей сливался с воплями дикой боли. Своим чудным зрением Саня видел, как сзади него тускло блеснуло лезвие ножа. Не прекращая движения, в последний момент он развернулся, пропуская сталь мимо себя и чувствуя, что все же по ребрам его зацепили. Окончательно пришедшие в себя грузины пустили в ход все, что попадалось им под руку. Александр уворачивался от табуреток, солдатских ремней, со свистом рассекающих воздух около его головы и, не останавливаясь ни на секунду, бил. Бил руками и ногами неожиданно сильно, точно и беспощадно.
В определенный момент он вдруг понял, что драться уже не с кем. Все противники лежат на полу, а он один стоит среди этого разгрома, окровавленный и страшный. Убедившись в своей полной и безоговорочной победе, Саня подобрал валяющуюся табуретку, сел и достал из кармана разбитую пачку «Примы». После недолгих поисков он извлек чудом уцелевшую сигарету, прикурил. Сознание его было ясным и безмятежным, словно все произошедшее в бытовке было не с ним. Затянувшись горьким дымом, почувствовал, как странное состояние, в котором он находился, потихоньку начинает его отпускать. Избитое, растерзанное тело нестерпимо болело, эффект стороннего зрения исчез, возвращая его в привычный жизненный ритм. Одновременно с возвращением в нормальное состояние сознание его покинуло, Александр провалился в серую бездну беспамятства.
