Дом, в котором нет никаких подвалов

Иллюстратор Екатерина Сергеевна Борисова

© Тамара Николаевна Земляная, 2019

© Екатерина Сергеевна Борисова, иллюстрации, 2019

ISBN 978-5-4496-6251-4

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Глава 1

Июнь. Окраина маленького городка в штате Мэн. В три часа пятнадцать минут вечера автобус, опаздывающий по расписанию на две минуты, отъехал от остановки, расположенной прямо за углом от продуктового магазина. Из него вышел молодой мужчина с короткой стрижкой, в старом песчаного цвета пальто, которое было ему мало в плечах. В руках у него был чемодан из потёртой кожи с перламутровой ручкой, напоминающей о старых гангстерских фильмах. Это был чемодан его отца – одна из тех немногих вещей, которую он любил, одна из немногих тех вещей, которая не напоминала ему о том, что за человек был его отец.

Пыльный летний воздух поднимался над дорогой. Молодой мужчина расстегнул пальто и надел шляпу. Он был одет не по погоде: когда его судили, стоял морозный, хрустящий ноябрь, в тюрьме он носил одежду казённую, которую ему выдавали – она почему-то вечно была на размер больше. А когда он вышел из тюрьмы, ему вернули то, в чём он туда пришел: аккуратно сложенный тюк, от шляпы до носков. Ему было только шестнадцать, когда он попал в тюрьму, и он вырос с тех пор.

Он достал из кармана пальто сложенную вчетверо маленькую бумажку, на которой чёрными чернилами был написан адрес. Он сверился с ней, огляделся беспомощно и с надеждой, потому что он верил, что сможет разобраться в том, как люди в этом мире ищут людей, которые необходимы.

Он узнал её дом. Это был совершенно обычный дом для этого времени и места, возведенный муниципальными властями, маленький, плохо скроенный, с дешёвой крышей и типовыми дверьми. Но он узнал дом: у входа росли голубые гиацинты, и молодой мужчина, глаза которого вдруг стремительно тоже поголубели, вздрогнул всем телом от вида этих простых цветов. Он хотел сесть возле её дома, чтобы дождаться, но там не было скамейки. Он подумал, что непременно сработает лавочку, своими руками, из самого лучшего дерева. Что будет сидеть на тёмной скамейке – сидеть и курить вечерами, слушая ее лёгкие шаги на кухне, чувствуя запах готовящегося ужина. Может быть, будет даже играть радио, по которому безостановочно будут крутить какие-то нежные и печальные песни.

Некоторое время он стоял прямо у её дома, потом, спохватившись, что она, быть может, вернётся ещё не скоро, огляделся в поисках места, где мог бы дождаться. Он был уже замечен бдительными соседями. Слоноподобная миссис Мейзис, у которой только и было дело, что смотреть в окно и слушать радиопередачи, потому что у неё была подагра обеих ног и неоперабельный рак четвертой степени, уже его заприметила и заучила его портрет. Она сказала себе: «Молодой мужчина двадцати пяти лет, среднего роста, даже ближе к низкому, с обритыми, видимо когда-то светлыми волосами и тринадцатым размером обуви, в потрепанной старой одежде, в четыре часа вечера стоит у дома мисс Самерсен».

Мужчина, пожав плечами, вернулся к автобусной остановке, сел на скамью, поставил кейс себе на колени. Немного подумав, спустил его вниз и зажал между ступнями ног, как будто боялся, что кто-то может отнять у него чемодан. У мужчины был очень терпеливый вид, и судя по его позе, он мог прождать так очень долго.

Но ему не пришлось.

Раздалось позвякивание велосипедного звонка, приведённое в движение не пальцем велосипедиста, а ухабами дороги. На проезжей части показался мятного цвета старенький велосипед, с коричневыми прорезиненными ручками, управляемый молодой и очень маленькой девушкой с тёмными длинными волосами. На ней была надета форма сотрудницы почтового отделения: узкие синие брюки и голубая рубашка с острым воротником, повязанная строгим шейным платком. Волосы её были заплетены в косу, а на голове красовалась соломенная шляпка с такими же синими цветами.

Молодой мужчина задохнулся, увидев её. Он встал и, забыв о чемодане, выбежал на дорогу навстречу ей, широко раскинув руки, как если бы хотел её поймать.

Она, до боли в побелевших руках, вцепилась в руль. Она попыталась затормозить или повернуть, но он, казалось, был везде – не осознавая опасности быть сбитым, он бежал навстречу ей так, как если бы не чаял больше её увидеть. Он бежал навстречу так, как возвращаются с войны, объявленные умершими. Так, как через сорок лет приходят к постаревшим матерям их блудные, давно потерянные сыновья.

Но она – она не была его матерью. Она не ждала его, так, как жена ждёт пропавшего без вести – отчаянно, безнадёжно, каждый день, до высасывающей душу тоски.

Она вообще его не ждала.

Они неминуемо столкнулись, и девушка вылетела из седла.

Руль велосипеда ударил его в солнечное сплетение.

Он согнулся от неожиданности, задохнулся, но не обращая внимания на боль, обогнув остов велосипеда, бросился к ней.

Она уже поднималась, когда он попытался схватить её за руки своими широкими ладонями, и спросил судорожно:

– Ты в порядке? Прости. Я не хотел.

Она, сначала не узнав его, отшатнулась прочь, уворачиваясь от его рук. Потом она сказала слабо, приглядевшись к нему:

– Ланселот?

И он сказал ей, улыбаясь так, как будто был зеркалом, отразившим прямой солнечный луч:

– Да. Это я. Здравствуй, сестра.

Они сидели за маленьким круглым столом, рядом с которым помещалось лишь два стула. Столик стоял неровно, имел обыкновение качаться, если с одной стороны надавить на него слишком сильно. Летти, как человек, живущий с проблемой, и имеющий привычку не опираться на больную ногу, умела обращаться со столом. Но Ланс, заглянув под днище, пошатал его ещё, и мирно сказал:

– Я его починю. У тебя есть инструменты?

Летти покачала головой. Он продолжил:

– Значит, завтра с утра схожу в хозяйственный магазин и куплю всё, что нужно для жизни. Карниз штор покосился, его я тоже поправлю. У меня есть деньги, в тюрьме мы работали, и нам выдали зарплату разом, сразу по освобождению. На первое время хватит.

Летти встала из-за стола, подошла к кухонным полкам и спросила:

– Будешь кофе?

Ланс спросил:

– Какао нет? Я соскучился по вкусу.

Летти нервно покачала головой и сказала резко:

– Нет. Какао нет.

– Тогда кофе – будет отлично.

Летти поставила чайник, достала кружки – у неё была только одна чайная ложка, поэтому она сначала размешала сахар брату, а потом только себе. Она оставила ложечку в своей чашке, потому что привыкла придерживать её пальцем, когда пьет.

Взгляды предавали их – рассказывали какую-то невыносимо печальную историю, потому что Летти все время отводила взгляд от глаз брата; а он никак не мог на неё насмотреться, пожирал ее глазами, когда она сидела перед ним, когда она готовила еду в нескольких метрах от него, когда она отходила в другую часть кухни. Казалось, он к ней приклеен, и даже если вокруг будет происходить что-то страшное, грянет гром, начнется пожар, он все равно не сможет отвести от неё глаз.

И всё-таки, это был взгляд в первую очередь именно преданный, тоскующий и нежный. Он сказал:

– Я завтра же пойду искать работу. Ты будешь по утрам готовить какао. И все будет хорошо.

Летти поставила перед ним чашку с кофе, бросила пачку запакованного печенья. Он поймал рукой её тонкую ладонь. Она вздрогнула, и мягко освободила пальцы, выскользнула из его хватки. Села напротив и, не глядя на него, начала пить из своей кружки. Он продолжил, уловив её страшное напряжение, и желая его поскорее развеять:

– Тебе больше не придётся работать. Я буду нас содержать.

Летти, наконец, подняла на него глаза. И сказала твёрдо:

– Мне нравится работать.

Он улыбнулся, поймав, наконец, взгляд её карих бархатных глаз.

– Тогда работай, сколько тебе хочется.

Но хотя глаза его улыбались, внутри него, где-то в области лёгких и сердца колола и сжималась маленькая, усиленно давимая им, боль. Боль о том, что сестра не бросилась ему на шею, не улыбалась ему, и, казалось, не была счастлива его возвращению. Он уговаривал себя, что это слишком неожиданно для неё, и она сейчас перегружена эмоциями. Но скоро она начнёт быть прежней его Летти. Той, которая остервенело сжимала спинку стула в зале суда, той, которая кричала ему вслед, когда его уводили, взяв за наручники, той, которая гладила его по голове и говорила что любит.

Он не хотел давить, но мечтал об этом дне семь лет. В тюрьме каждый держится за то, что у него осталось снаружи: этот человек или объект приобретает черты сверх смысла и сверх цели. И он каждый день думал о своей сестре, просыпался с её именем на губах и засыпал с видением её лица перед глазами. Он отодвинулся вместе со стулом, и протянул к ней руки, приглашая сесть к нему на колени:

– Иди ко мне.

Летти вздрогнула – всем телом, крупно, ощутимо. Ланс мгновенно убрал руки, обхватил ими себя, придвинулся обратно ко столу, схлопнулся, как в раковину. Он не понимал, что сделал не так, но чувствовал себя неуверенно, как человек, совершивший по незнанию большую ошибку.

Она сказала:

– Теперь, когда ты вышел на свободу, мы сможем наконец-то, открыть дело о наследстве. Пока ты числился в заключённых, все счета отца были заморожены, и муниципалитет, по достижению совершеннолетия, выделил мне этот дом. Но теперь, когда мы получим наследство, ты сможешь купить себе жилье.

Ланс потрясенно посмотрел на нее – он и не думал, что когда-либо придётся расстаться с ней снова. Теперь уже по собственной воле. Он, наверно, не так понял. Конечно, не так понял: она хотела, чтобы они купили большой дом вместо этого. Он не против, большой дом – это хорошо. Много комнат, просторная мансарда, заставленная цветами в горшках, кухня с огромным столом, две ванные комнаты – в одной душ, в другой ванна, крыльцо со скамейкой. Только никаких подвалов. Ни одного спуска вниз. И никаких сараев. Ничего такого.

Если Летти хочет большой дом, он может его даже построить. Он сказал:

– Уже поздно, я долго ехал, и был длинный день. Давай спать.

Она проводила его в крошечную гостиную, где стоял раскладной зелёный диван, купленный ею на гаражной распродаже. Журнальный столик был завален периодикой самой разной направленности – психология, глянец, садоводство, медицина, даже один журнал про автомобили: как будто Летти никак не могла определиться, что ей нравится на самом деле и на всякий случай интересовалась всем. Через узкое окно в комнату заглядывало яркое око фонаря. Летти задернула занавески, а Ланс неуверенно спросил:

– Здесь?

– Да, – твёрдо сказала Летти, – здесь.

– Но в твоей спальне…

– Здесь.

– Хорошо.

Пока он ввозился с диваном, пытаясь понять, как его разложить, она принесла постельное белье в мелкую синюю клетку, а также подушку и не по-июньски плотное одеяло. Ланс, наконец, справился с диваном – тот занял почти всю комнату – отряхнул его от внутренней пыли, и быстро, сноровисто, застелил. Он стянул с себя футболку, одним ловким движением сложил ее вчетверо. Со стороны Летти раздался потрясённый выдох, и она медленно сказала:

– Я и забыла, что у тебя столько шрамов.

– Добавилась парочка в тюрьме, – сказал он, почему-то неловко улыбаясь.

Летти подошла к нему и медленно, осторожно обняла за талию, словно держала на ладони маленькую птицу. Он замер и перестал дышать, почувствовав – в первый раз за очень долгое время – прикосновение, которое не было обезличенным и которое не ранило. Ее маленькие руки грели кожу, и он почувствовал, что дрожит.

Она сказала тихо:

– Всё хорошо. Всё теперь будет хорошо, мой бедный.