Глава 3
Считалось, что молитва в святилище имеет больший вес, но священнослужители учили, что можно обращаться с просьбами к Джаду где угодно и в любое время, что бог всегда с тобой, даже ночью, когда правит солнечной колесницей под миром и сражается с демонами во мраке, защищая человечество.
Однажды Коппо сказали, что на Востоке Джада изображают не светловолосым красавцем, окруженным сияющим ореолом, а темным, бородатым, печальным: страдающим за своих детей и несущим бремя необходимости защищать их. Это была ересь, но иногда Коппо думал, что изображать бога именно так вполне разумно. Обязанность заботиться, ответственность за других давит на тебя тяжелым грузом. А в том мире, который Джад сотворил для своих детей, страданий было больше чем достаточно.
Коппо говорил себе, что его собственные горести – мелочи в общем порядке вещей, но ему все равно постоянно, каждый день недоставало отца. Несчастный случай в каменоломне слишком рано унес жизнь честного человека, взвалив на его единственного десятилетнего сына груз слишком большой ответственности. Ответственность – именно ее огромное бремя несет Джад, не так ли? Так почему же смертные должны ее избежать?
Коппо стоял один в ночной темноте – ни одна из лун еще не взошла – возле хижины целительницы, которую Леоне нашел для них – для Адрии. И Фолько тоже был здесь, приехав быстрее, чем он ожидал. Но Коппо не мог не отправить Джана с сообщением о том, что Адрия была ранена во время выполнения задания, ради которого приехала. И все равно выполнила его. За нее волновались все, особенно Фолько, учитывая то, кто она такая и как недовольна госпожа Катерина ее ролью в их делах.
«Если моя племянница не вернется, я устрою так, чтобы наш новый человек из Эспераньи тебя отравил», – вот что сказала госпожа д’Акорси ему, Коппо Перальте, который мечтал о ней. Сказала не всерьез, он был уверен, но все же…
А теперь ему приходится беспокоиться о Фолько в этом уединенном домике слишком близко от Милазии, где наверняка уже начались беспорядки и насилие. Но, по крайней мере, раз Фолько здесь, ему, Коппо, уже не нужно принимать решения.
Слева раздался какой-то шум. Конь. Всадник, не таясь, спрыгнул на землю. Коппо выхватил меч.
– Назови себя! – крикнул он в темноту.
– С удовольствием это сделаю, – раздался ответ. – Я – Теобальдо Монтикола ди Ремиджио. Ты должен знать обо мне. Мне убить тебя или отойдешь в сторонку?
Коппо никогда не был трусом, а сейчас перед ним стоял самый заклятый враг его господина, притом что у Фолько на этом свете имелось множество врагов. Одной из причин их приезда сюда, приезда Адрии в Милазию, было стремление подобраться поближе к Ремиджио, где правил этот человек.
– Я не могу отойти в сторону, – проговорил Коппо. – А вы не можете войти в этот дом, мой господин, пока вас не пригласят.
– В сущности, и то и другое неверно, – произнес голос, и Коппо увидел, как из темноты выросла фигура человека, такого же крупного, как он сам. – Спасай свою жизнь и отойди от калитки. Я один, если это имеет какое-то значение.
– Вы подождете здесь, а я вернусь в дом и доложу.
– Нет, – возразил его собеседник. – Этого не будет, солдат. Мне нравится заставать людей врасплох, и я слишком давно не заставал врасплох Фолько. – Коппо услышал знакомый звук – звук меча, вынутого из ножен. – Не думаю, что позволю часовому лишить меня этого удовольствия. Не люблю, когда меня чего-то лишают. Но мне совсем не хочется с тобой драться.
– Я сказал, стой! – произнес Коппо и выставил перед собой меч.
– О господи, да ты мне угрожаешь, – сказал Теобальдо Монтикола. – Зачем разумному человеку это делать?
Коппо хорошо владел мечом, и поэтому его ужаснуло, еще до того, как он ощутил сильную боль в левом плече, а потом в том же боку, как легко противник одолел его. Все случилось мгновенно, это даже боем нельзя было назвать, и, падая на твердую землю, он услышал свой крик.
Он мог бы сказать, что криком хотел предостеречь Фолько и остальных, но, по правде говоря, это был крик боли и страха, что он сейчас умрет здесь, в ночи.
Его противник, правитель Ремиджио, даже не удостоил его взглядом. Коппо слышал, как тот прошел мимо и открыл калитку, которую он охранял. Затем он подумал о матери, которая жила в монастыре, стирая белье для Дочерей Джада. Коппо был ее единственной отрадой. Ну, не совсем так, еще у нее был бог.
После этой ночи у матери останется только Джад. Коппо приложил ладонь к боку и почувствовал, что она мокра от крови. Кажется, он лежал на спине и смотрел в небо. Звезды, так много звезд, а потом – медленно нарастающая темнота. Он чувствовал сожаление, и боль, и удивительную печаль. Интересно, подумал он, неужели бог все время несет в себе столько печали? Коппо надеялся, что это не так.
Два человека в костюмах для верховой езды – не в ливреях, по которым их можно было бы опознать – внесли раненого в комнату для больных. Там, где они прошли, осталась дорожка из капель крови.
Они несли его бережно. У Елены возникло ощущение, что им уже приходилось делать подобное раньше. Конечно, приходилось, если они – солдаты правителя Ремиджио. Его отец завоевал этот город. Собственно говоря, сами жители предложили ему стать правителем, который будет их защищать. Дед Фолько сделал то же самое в Акорси. Сильные люди, стоящие во главе войска? Пусть лучше они защищают вас, чем наоборот.
Их бережность уже не имела значения, поняла Елена, когда они опустили раненого на лежанку, на которой она обычно спала, желая быть рядом с больным. Ее сердце упало, когда она посмотрела на раненого. Почти мальчик. Однако мальчики погибают в войнах. И женщины, и девочки, и всегда бедняки.
Солдаты вышли, топча сапогами кровавый след. Елена опустилась на колени возле лежанки и осмотрела раны.
– Всеблагой Джад. Вы можете его спасти?
Это произнесла женщина на кровати, ее пациентка. Она сидела, прижав ладонь ко рту.
Елена встала. Когда она только начала заниматься лечением, то приняла решение всегда говорить правду о том, что она может сделать, а чего не может.
– Нет, – ответила она. – Боюсь, этот человек нас покинет.
Много лет спустя Елена научится поступать иначе, будет искусно притворяться, давая людям время, чтобы они осознали приближение смерти, потому что если ты пришла в этот мир, чтобы исцелять, о тех, кто окружает умирающего, иногда любящих его людях, тоже надо позаботиться. Но некоторые истины познаются с возрастом, а Елена в ту ночь была еще молода.
Она услышала за спиной шум и оглянулась как раз вовремя, чтобы увидеть, как Фолько д’Акорси возник в дверном проеме и тут же вернулся в жилую комнату. Немного поколебавшись, она последовала за ним. Женщина подумала, что у нее есть шанс, хоть и очень небольшой, предотвратить насилие в собственном доме. Хотя более вероятно, что она тоже умрет еще до того, как взойдут тонкие серпы лун.
Люди Монтиколы вышли из дома, и Елена осталась наедине с правителями Акорси и Ремиджио, сила ненависти которых друг к другу была хорошо известна всей Батиаре.
Она молча прошла к очагу. Вода в чайнике кипела. Елена занялась отваром для молодой женщины в соседней комнате.
– Он умрет? – спросил Теобальдо Монтикола. Фолько, очевидно, уже что-то сказал ему. – Мне очень жаль. В этом не было необходимости, но ему не следовало обнажать меч.
– Ты мог бы его обезоружить, – произнес Фолько.
Елена стояла спиной к ним двоим, но она содрогнулась от тона, которым это было сказано.
– Возможно, – ответил высокий мужчина. – Но там темно, а я не был уверен, что он один. Показалось безрассудным слишком полагаться на это после того, как он сделал выпад мечом. По крайней мере, я велел принести его сюда, д’Акорси. Воздай мне должное.
– «Воздай должное», – передразнил второй.
– Да, я так думаю, – мягко произнес Монтикола. – Итак, вот мы и встретились. Прошло много времени. Ты постарел, стал еще уродливее. Где остатки твоих волос?
Елена обернулась. Монтикола уселся на сундук у одной из стен, вытянув ноги и скрестив их в лодыжках. Фолько д’Акорси стоял на середине комнаты.
– Часть из них я где-то потерял. – Фолько не улыбался.
– В последний раз мы встречались на свадьбе у Сарди? Старшего сына Пьеро, в Фиренте?
– Ты там присутствовал? Я стал забывчив.
Его собеседник улыбнулся:
– Нет, не стал.
Елена прошла мимо них с высоко поднятой головой, держа в руках отвар из трав, и проследовала в комнату к молодой женщине, лежащей на кровати.
– Выпейте это, – сказала она, подавая чашку, затем приблизилась к мужчине на лежанке. – Он без сознания и не чувствует боли.
– Вы это знаете?
– Да.
– Ему нужны молитвы, – сказала девушка, – и священник. Это для него важно.
– Поблизости нет священника. А молитвы прочтите сами.
– Вы обратились не к тому человеку.
– Вы так думаете? Если у него есть семья, вы сможете им сообщить, что необходимые слова были произнесены.
Девушка посмотрела на нее пристально, но через несколько мгновений все же начала произносить знакомые фразы молитвы над умирающим. Елена в них не верила, но слышала множество раз в течение жизни.
Целительница снова опустилась на колени возле лежанки и осмотрела обе раны. С плечом она бы сумела справиться, но рана в боку была смертельной. Мужчина еще дышал, но с его лица уже исчезли краски, и кровь просочилась сквозь тонкий матрас, капая на пол под лежанкой.
– Я постараюсь облегчить его боль, но и правда уверена, что он ее не чувствует, – сказала Елена.
Она говорила не столько с другой женщиной, сколько с собой, и сама понимала, что твердит одно и то же. Она была потрясена и напугана. Люди и прежде умирали в этой комнате, но не насильственной смертью. Поединок, война, убийственная ненависть до сих пор не входили к ней во двор – только жертвы родов, крестьянского труда, болезней. Ее удивляло, что она почти не чувствовала гнева, но, может быть, он придет позже?
Стоя на коленях перед лежанкой, словно молясь (но она не молилась), и глядя на мужчину, она уловила тот момент, когда он умер. Когда для него все закончилось, началось, изменилось.
В тебе может быть жизнь, ее дар, ее тяжесть, ее возможности, а потом… ее уже нет. Сердце бьется, потом перестает биться. Ты становишься просто телом на лежанке – исчезаешь и не можешь ничего рассказать о том, что там дальше.
Елена сложила ему руки на груди, оглянулась на девушку на кровати.
– Мне очень жаль, – сказала она. Снова поднялась на ноги. – Вы знаете его семью?
– Только мать, она в монастыре возле Акорси.
– Одна из Дочерей Джада?
– Она у них работает.
– Тогда за него помолятся.
– Вам не все равно? Вы во все это верите?
Но Елена не была готова делиться своими мыслями о столь важных вещах с незнакомым человеком. Она лечила их или пыталась лечить, но ее верования были ее личным делом. Елену поразило то, что эта молодая женщина так хорошо ее поняла и что у нее хватило смелости задать такой вопрос.
– Я верю в то, что приносит утешение живым людям. И мне жаль вас, ведь, по-видимому, вы хорошо знали друг друга.
– По-видимому, – с горечью повторила девушка.
Елена вышла в соседнюю комнату. Двое мужчин по-прежнему были там, один стоял, другой сидел – внешне совершенно спокойно. Ей показалось, что оба молчали все время, пока ее не было в комнате, и это было необычно. Едва Елена вошла, Фолько спросил, будто они ждали ее, чтобы продолжить представление:
– Он умер?
– Мне очень жаль, но да. – Она повернулась ко второму мужчине, сидящему на ее сундуке с постельным бельем. – Вы можете приказать своим людям вынести его на лежанке из комнаты для больных? Справа от входа, во дворе, есть сарай. Он не заперт, его можно пока положить там на ящики.
– Какое это имеет значение? – возразил высокий мужчина. – Он мертв.
Елена смерила его взглядом.
– Там женщина, которую я лечу. Не хочу, чтобы рядом с ней лежало мертвое тело. Вы будете так добры, что поможете, или мне послать за людьми в деревню?
– Это плохая мысль, – ответил он.
– Тогда позовите своих людей.
Оба мужчины носили мечи, у обоих на поясе висели кинжалы. В комнате физически ощущалось присутствие ненависти, словно некой потусторонней силы. От этого кружилась голова, Елене казалось, что она вот-вот лишится чувств.
Внезапно она подумала о том, знает ли Монтикола, кто та женщина в соседней комнате? Возможно, нет. Он ее не видел.
Снаружи донесся приглушенный крик, потом второй, что-то треснуло – ветка под ногой или что-либо еще.
Мужчины смотрели на дверь, закрытую для защиты от ночного холода. Они прислушивались. Никто не двигался.
– Твои шесть человек, – произнес Монтикола. – Как я уже говорил, если они не наделают глупостей, их только разоружат и никто серьезно не пострадает. Они умны?
Мы за вами следили, сказал он раньше. А второй назвал это ложью.
Фолько не ответил. Вместо этого он подошел к двери, открыл ее.
– Кузен? – позвал он.
– Готово, – услышали они.
– Сколько? – спросил Фолько негромко.
– Двенадцать, как ты сказал.
Елена невольно взглянула на Теобальдо Монтиколу. Лицо его оставалось бесстрастным, но поза изменилась.
– Спасибо, кузен, – спокойно произнес Фолько. – Пожалуйста, выбери из них троих, Альдо, неженатых и бездетных, если удастся, и убей их. Должен с сожалением сказать, что Коппо Перальта только что умер.
Кто-то – кузен – яростно выругался в темноте.
– Только троих, мой господин?
– Троих. Но проследи за этим.
– Да, мой господин.
Монтикола встал. Казалось, он заполнил собой все маленькое помещение.
– Акорси, если они это сделают, я убью тебя прямо здесь, а потом целительницу, а потом девицу Риполи, которая прикончила для тебя Уберто. Выбирай быстро.
Он все-таки знает, кто эта женщина, подумала Елена.
Стоящий в дверях Фолько обернулся, и она увидела на его лице улыбку.
– Нет, не убьешь. Этот дом окружили двадцать моих людей, а не шесть, а ты слишком ценишь свою жизнь, чтобы погибнуть, пытаясь убить меня и двух женщин, одна из которых – дочь герцога Мачеры. Не надо пустых угроз. Тебе это не к лицу.
Он закрыл дверь и повернулся к своему противнику.
Елена отошла к очагу. Ей было очень страшно. Она не видела никаких духов, парящих около кого-либо из этих мужчин, но действительно ощущала смерть, присутствующую в комнате или приближающуюся к ней.
– Может быть, ты все равно прикажешь меня убить, если у тебя двадцать человек.
– Их двадцать. Может, и прикажу.
– Станет известно, кто меня убил. Ты не сможешь проделать такое тайно.
– Согласен, – ответил Фолько.
– Я сказал своим людям, куда поехал.
– Не сомневаюсь. Обычная предусмотрительность.
– Ты умрешь первым, и обе женщины.
– Я мог бы выбежать из дома.
Монтикола громко рассмеялся:
– Да ты скорее убьешь себя сам.
Фолько слегка улыбнулся:
– Ты так хорошо меня знаешь.
– Достаточно хорошо. Но… видимо, я не смогу убить тебя здесь, поскольку ты солгал насчет количества людей, которых собирался взять с собой.
– Тогда мне повезло, что я это сделал.
– Но и ты не можешь убить меня.
– Я все еще это обдумываю.
– Нет, ничего подобного. Тебе этого хочется, но ты не думаешь об этом. «Хотеть» – совсем не то же самое, что «мочь».
Фолько поднял обе руки, изображая насмешливое удивление:
– Какой проницательный ум!
– А ведь я даже не учился у Гуарино, не изучал речи Древних и новые придворные танцы.
– Это тебя до сих пор задевает?
Монтикола покачал головой:
– Меньше, чем тебе кажется. Меньше, чем ты всегда думал. Наверное, меня научили бы там петь и трахать девчонок, но, видишь ли, я и так никогда не испытывал недостатка в девочках и могу в любой момент пригласить музыкантов к своему двору. – Пришла его очередь улыбнуться. – А Меркати приехал ко мне, чтобы расписать потолок столовой и нарисовать мой портрет, раньше, чем он приехал к тебе.
Эти слова, к удивлению Елены, оказались подобны выпаду меча, попавшего в цель.
– Но потом я его переманил, – ответил Фолько.
– Это правда! Столько денег потратил. А в этом году проиграл и уступил его Родиасу и жирному Верховному патриарху Сарди. Говорят, твой портрет так и остался незаконченным!
– А! Ты теперь следишь за перемещениями художников?
– Конечно. Я веду строительство в Ремиджио. И в твоем дворце у меня есть люди – не только одна служанка.
– Если это правда, то глупо сообщать мне об этом.
– Возможно. Может, я и лгу, как обычно лжешь ты, как раньше лгал твой отец. Но ты все равно не можешь убить меня здесь, как и я – тебя, поскольку ты прав, о ученик Гуарино: я не хочу умереть сегодня ночью в хижине целительницы-язычницы.
Елена хотела подать голос, потом решила, что это плохая идея.
Наверное, она все же сделала какое-то непроизвольное движение, потому что оба мужчины повернулись к ней.
– У вас, случайно, не найдется вина? – спросил Монтикола. – Мы долго добирались до этой хижины.
Это была не хижина, а дом. Тем не менее Елена молча кивнула. Она не доверяла своему голосу.
Елена знала, кто та девушка, знала ее происхождение и почему она очутилась в этом уголке Батиары. Одна из Риполи? Убить Уберто Милазийского? Эта ночь начинала казаться невероятной.
Она повернулась к столу у очага, налила в две чашки из фляги молодого вина – подарок, присланный сегодня с виноградника. Ее руки почти не дрожали. Она была рассержена, поэтому оставила вино на столе, а не поднесла его мужчинам, как полагалось хозяйке дома.
Они не гости, напомнила она себе.
Обернувшись, Елена увидела, как Теобальдо Монтикола снова улыбнулся ее поступку, и собственный жест сразу показался ей мелочным. Этот мужчина сознает, как он красив, подумала она. Его волосы, длинные сзади, были коротко подстрижены спереди и открывали высокий лоб над прямым носом, который обычно называют родианским, как у тех статуй, которые остались после Древних. Его темные глаза сверкали. Он ее пугал, Елена была готова признаться в этом себе. У нее возникало чувство, что его нынешняя учтивость, самообладание – лишь нечто поверхностное, то, что легко может исчезнуть. Когда он подошел, чтобы взять чашку, она отодвинулась в сторону. Монтикола взял и вторую тоже и подал ее д’Акорси.
– Это ты ловко придумал, насчет шести человек, – сказал он. – Умная ловушка.
Фолько кивнул:
– В последние полгода были два-три случая, которые заставили меня задуматься. Кто она?
– Моя шпионка? Незначительная персона. Она мертва?
– Умрет, когда моя госпожа узнает о ней. После допроса, который проведут в присутствии священнослужителей, чтобы они его записали.
– Допрос. Сомневаюсь, что к ней будут добры. Риполи не любят, когда их обманывают, правда?
– Никто из нас этого не любит. Даже члены семьи Монтикола. И даже твой отец был недоволен твоей матерью.
Высокий мужчина застыл. Эту историю Елена знала. Все знали. Дядя Монтиколы и его мать: они были убиты, когда их застали вместе.
Еще один звук в ночи. Крик. Но крик не животного.
– Трое, – произнес Фолько д’Акорси, теперь его голос звучал жестко. – За того, кто был мне дорог.
– А, – сказал его собеседник. – Он был тебе дорог? Это совсем другое дело!
– Я могу убить шестерых, – сказал Фолько.
Он говорил серьезно, Елена видела. Этот человек, подумала она, тоже внушает ужас. Своим уродством, своей физической силой, своей холодной волей и умом. Трудно было бы выбрать, кто из этих двоих служит добру, а кто – нет.
Каждый из них служит лишь самому себе, подумала Елена.
– Ты не убьешь шестерых, – сказал Монтикола. – Это идет вразрез со всем, чему тебя учили. Что, если об этом услышит Гуарино?
Фолько д’Акорси отпил из чашки, не торопясь с ответом. Елена вдруг поняла, что ждет его ответа, затаив дыхание.
Наконец он произнес:
– Хорошо. Вот в каком мы положении, и вот что я предлагаю. Мы оба уедем отсюда сегодня ночью. Я прикажу своим людям отпустить твоих.
– Очень мило с твоей стороны. Но сначала выслушай меня, и – ах, да – Зверь в Милазии мертв?
Миг на раздумья.
– Ты бы все равно узнал к утру, поэтому… да, он мертв.
– Как печально. Набожный человек, любимец Бога. Его будут оплакивать многие. И кто знает, что теперь там может произойти?
– Действительно, кто? Только Джад.
– А! Ну, что касается этого, Джад также знает вот что: Фолько, ты не продвинешься в Милазию, шагу не сделаешь в этом направлении – в моем направлении. Если отправишь на юг хотя бы десяток людей, я узнаю об этом и расскажу всем, что именно Адрия Риполи убила Уберто по твоему приказу.
– И тебе поверят? Хоть на миг?
– Думаю, да, если я представлю Верховному патриарху и Священному Императору джаддитов свидетельство того, как он умер, опишу девушку и расскажу, какое она имеет отношение к тебе и к твоей госпоже супруге. А также сообщу о том, что некий выходец из Эспераньи, имеющий определенную репутацию, поступил к тебе на службу.
– А, этот. Твоя шпионка и о нем рассказала?
Фолько старался выглядеть невозмутимым, но Елена видела, что сказанное стало для него неожиданностью, и неожиданностью неприятной.
– Я терпеть не могу яда, знаешь ли, – сказал Монтикола.
– Ты и сам его использовал прежде.
– Использовал. И все равно терпеть не могу. И скажу, что никогда не послал бы девушку – эту девушку – на такое опасное дело. Разве она столь мало значит для тебя? Разве она – всего лишь охотничий сокол и не более?
– Она моя племянница. Она…
– Твоя жена хоть знает, зачем ты ее сюда отправил?
Воцарилось молчание. Монтикола рассмеялся.
– Фолько, тебе нравится считать, что ты добродетелен, а я – нет. Это ложь. Такая же, как количество твоих людей сегодня ночью.
– Не такая же, нет.
– Да, именно такая! Ты лжешь миру – и себе. Ты уже давно так поступаешь, и мы знаем самую большую ложь. Твою и твоего отца…
– Не говори о…
– Я буду говорить обо всем, о чем захочу, д’Акорси. По крайней мере, я честно говорю о том, что буду делать и чего не буду. Возвращайся домой и хорошенько подумай об этом. Посоветуйся с философом. Или… – Монтикола снова улыбнулся, показав хорошие зубы. – Или мы могли бы зажечь факелы и сражаться на этом дворе, пока один из нас не умрет. А наши люди были бы свидетелями. Никто из власть имущих не смог бы возразить против этого. Подозреваю, что им это даже понравилось бы.
– Правда? Какая глупость!
Монтикола опять улыбнулся:
– Какой страх. Я могу победить тебя на поле боя. Я могу победить тебя в схватке. У меня два глаза и город на побережье для морской торговли, и у меня не болит тело, когда я слишком долго скачу верхом. Неудивительно, что ты меня ненавидишь, д’Акорси.
Теперь пришла очередь второго мужчины улыбнуться.
– У меня столько причин презирать тебя и твою семью. Начать с твоей убитой тетки? Потом твоя собственная, бедная, мертвая, неудобная жена? Семейство Монтикола, сладкое, как летнее вино.
Высокий мужчина осторожно поставил свою чашку, так же осторожно вытянул ноги. Он был бледен.
– Я бы не стал этого делать, – сказал он. – Правда, не стал бы, д’Акорси. Тебе нужно вести себя осторожнее. Я могу предложить план действий человеку, о котором все говорят, что он умен, или же могу убить этого человека сегодня ночью. Может быть, я ошибаюсь насчет его ума? Докажи мне. От тебя зависит жизнь двух женщин.
– Двух? Зачем тебе убивать целительницу?
– А разве мне нужна причина? – спросил Теобальдо Монтикола, глядя на Елену.
– Большинству мужчин нужна, – сказала она достаточно твердо.
– Да, но если верить этому человеку, то я убиваю ради развлечения. Хорошо, вот причина: потому что вы лечите женщину, которую д’Акорси использовал, чтобы угрожать мне.
– И вы думаете, что я знала об этом?
– А вы думаете, мне не все равно, о чем вы там знали?
Тишина в комнате и снаружи, в ночи.
– Что же ты предлагаешь? – в конце концов спросил Фолько. – Я слушаю.
Елена осознала, что снова затаила дыхание.
– Мы оба уедем. У меня нет причин никому докладывать, как умер Уберто, если ты меня не вынудишь. Его смерть мне не повредит, если ты не двинешься на юг, и я, конечно, не хочу стать врагом семейства Риполи в Мачере. Ты хитро выбрал жену, отдаю тебе должное.
– Продолжай, – произнес Фолько д’Акорси.
– Ты вынудишь меня действовать, если сделаешь хоть малейший шаг в сторону Милазии.
– А если не сделаю, ты согласен тоже этого не делать?
– Мне нет необходимости соглашаться. Ты никак не можешь меня заставить.
– Могу. Риполи, ты о них уже забыл? О моей хитрой женитьбе. Такие могущественные, такие богатые. Уже герцоги! А ты шпионил за членом их семьи в моем дворце. За дорогой сестрой герцога! Ты внедрил убийцу в ее покои.
– Она не была убийцей.
– Эту историю можно рассказать иначе, правитель Ремиджио. Она, несомненно, признается в этом на допросе, что будет записано священнослужителями. Ты же знаешь, как ведутся допросы. У тебя слишком мало сил, чтобы противостоять Риполи, не говоря уже о новом патриархе Сарди, который может решить, что приобретение Ремиджио повысит статус его собственной семьи.
– А! Семейство Сарди. Опять Фирента. Банкиры.
– Очень, очень состоятельные банкиры. И теперь Верховный патриарх – член их семьи.
– Пьеро купил эту должность.
– Конечно, купил! Но она принадлежит им, не так ли? Нам обоим следует быть осторожными. Мы не так сильны, как они, или семейство Риполи, или Сересса. Мы – солдаты, владеющие маленькими городами, которые пытаются выживать среди них. Конечно, – Фолько опять тонко улыбнулся, – если ты предпочтешь забыть об осторожности и будешь уничтожен, я не стану чересчур убиваться.
Через несколько мгновений высокий мужчина улыбнулся в ответ, снова взял чашку с вином и, выпив ее до дна, повернулся к Елене.
– Осеннее вино нынешнего года? Из этих мест? Мне нравится. Прикажу, чтобы прислали немного. – Он даже поклонился ей, очень грациозно. – Благодарю, целительница. Мы вторглись к вам самым невежливым образом. Между прочим, мне вовсе не хотелось вас убивать. Кто знает, возможно, когда-нибудь вам придется лечить меня в Ремиджио. Мы умеем быть благодарными, и я не требую, чтобы мои лекари были правоверными.
Он снова повернулся к Фолько раньше, чем она успела заговорить.
– Если ты согласен с тем, что я сказал о Милазии, то я получил то, зачем приехал, и мы можем расстаться. Хочешь пари? Милазия не согласится сделать правителем сына Уберто. Мальчика убьют. Возможно, он уже мертв. Их цель – стать республикой, как Бискио или Сересса.
– Пари не будет, я с тобой согласен. Им понадобится армия. Интересно, чью армию они наймут?
Монтикола искоса взглянул на него:
– Ни мою, ни твою.
– Ни мою, ни твою, – повторил его собеседник и допил вино. – Можешь уезжать, я принимаю твое предложение. Тебе не следовало убивать того человека у входа.
Снова гнев, внезапный, яростный.
– Он был солдатом, стоял на часах у калитки в темноте. Он обнажил против меня меч. Я уже три раза это повторил. Он что, был твоим любовником? В этом дело?
– Уезжай! – резко повторил Фолько д’Акорси. И Елена испугалась, что все опять начнется сначала.
– Ты со мной так не разговаривай, – тихо сказал Теобальдо Монтикола. – Никогда. Понятно?
Фолько не отвел взгляда. Смерть его солдата в ночи жгла сердце военачальника, Елена это видела. Ей подумалось, что, возможно, он все же не проиграл бы в бою с более крупным противником.
Фолько резко повернулся, пересек комнату. Стоило ему распахнуть дверь, как в комнату ворвался холодный воздух. Акорси крикнул в темноту:
– Отпусти их, кузен! Они уезжают и увозят своих покойников. Господин правитель Ремиджио прикажет им вести себя спокойно, и ты им позволишь это сделать. Понятно?
Долгая пауза.
– Понятно. Если ты приказываешь.
– Да, Альдо.
Фолько обернулся к своему противнику:
– Было приятно выпить с тобой вина и обсудить, что происходит в мире. Надо будет как-нибудь встретиться снова, если Джад позволит нам дожить до такого дня.
Монтикола ухмыльнулся. Он снова вернул себе самообладание. И Елена опять подумала: он знает, что красив. Он не был похож на волка, но прозвище было дано ему по другим причинам. Она также знала историю об обители Дочерей Джада и сестре Фолько д’Акорси. Ее звали Ванетта. Обитель находилась возле Варены, недалеко от родного дома Елены, и она с детства знала эту историю, эти слухи.
– Приезжай к нам в Ремиджио! – великодушно пригласил Теобальдо Монтикола, делая широкий жест рукой. – Например, весной, когда дует свежий морской бриз. Ты живешь так далеко от моря! Привози с собой эту целительницу и твою девицу Риполи, если она выживет. Может, даже свою госпожу супругу? Будем мериться силами в лучах солнца.
Фолько д’Акорси ничего не ответил.
Монтикола прошел мимо стоящего у двери мужчины, почти коснувшись его, хотя в этом не было необходимости.
Смерть была здесь вместе с ними, а теперь ушла, подумала Елена.
Потом она вспомнила о человеке, убитом возле ее калитки, и о трех других расставшихся с жизнью где-то там, в темноте, и ей стало стыдно за эту мысль.
Адрия знала, что солдаты обычно хоронят своих мертвых там, где они пали, если вообще устраивают похороны; иногда война не дает такой возможности. Родные дома солдат-наемников могут быть разбросаны по разным краям. У Фолько служили люди из Феррьереса, Карша, Саврадии – со всей Батиары. Один, знаток ядов, – даже из Эспераньи.
Еще у него служила дочь герцога Ариманно из Мачеры, женщина, которой давно уже следовало выйти замуж, править где-нибудь рядом с мужем, рожать наследников. Или учиться руководить большой религиозной обителью. Судьба не предназначила ей ужасной жизни, просто Адрия решила для себя, что это была не ее жизнь. Ей даже позволили какое-то время поступать наперекор судьбе, и она должна была быть благодарна за это. Собственно говоря, она и была благодарна.
Адрия вдруг подумала, что переправить ее обратно в Акорси может оказаться сложно. Мачера и родители находились еще дальше к северу. Она думала о том, не пора ли уже вернуться домой, но была не готова к этому; она хотела – требовала – от мира большего.
Девушка не верила, что умрет здесь, да и целительница говорила ей о том же, когда в последний раз меняла повязку. Она явно была язычницей, эта на удивление молодая женщина. Многие целители в селениях были язычниками в тех краях, где лекарей не хватало, а традиции сохранились. Адрия не видела в ее доме солнечных дисков, и сама женщина не сделала знак солнечного диска, когда умер Коппо. Если смотришь внимательно, многое замечаешь.
Врачи в городах и дворцах иногда бывали даже киндатами, ходили в голубых с серебром одеждах. Людям с давних пор были известны лекарства и всякие целебные средства, и язычники, по-видимому, знали о них больше, чем те, кто был воспитан в вере Джада. Даже ашариты, как однажды сказал ей Фолько, владели знаниями, неведомыми обитателям здешних мест. Сама Адрия никогда в жизни не видела ни одного последователя Ашара. Конечно, люди их очень боялись, если только они не были взятыми в плен рабами.
Но никто не видел ничего необычного в том, что знатные женщины нередко позволяли еретикам того или иного толка их лечить. Об этом не заявляли во всеуслышание, хотя и могли поделиться с родственниками или друзьями услугами особо способных знахарей. Вероятность умереть во время родов велика, помощь ищут везде, где только можно.
У большинства правителей городов или командующих армиями служили астрологи или другие прорицатели будущего. Это тоже было запрещено. О таких мужчинах и женщинах полагалось сообщать священнослужителям и высылать их из города, а то и сжигать, если времена темные.
Тем не менее мир был полон опасностей, очень больших опасностей. Молитвы и священные обряды имели значение, но человек предусмотрительный не хотел отдаваться в руки одних священников, ну разве что только под конец жизни, чтобы облегчить высший суд, который ждет тебя, когда ты предстанешь перед Богом.
Адрия не удивилась, когда Фолько сказал, что они похоронят Коппо сегодня ночью возле леса, к западу от этого дома. Она понимала, почему все делается в тайне. Оказывается, их здесь двадцать человек – слишком много для такого места, и, конечно, никто не должен узнать, что здесь побывал Фолько д’Акорси или женщина из семьи Риполи.
Адрия впервые услышала о шпионке Монтиколы в Акорси. Она хорошо представляла себе, что ее тетка сделает с этой женщиной и что сделала бы с ней ее мать, если бы это произошло дома. Девушка по собственному опыту знала, что несправедливо считать женщин более мягкими, чем мужчины, хотя ей были неизвестны случаи, когда женщина оказалась чудовищем вроде Уберто Милазийского. Сестра Адрии до того, как вышла замуж и уехала в Обравич, рассказывала, что некоторые императрицы в Сарантии по разным причинам ослепляли и калечили своих детей. Кажется, так поступала жившая в древности Аликсана. Но мать сказала Адрии, что это всего лишь легенда и что у императрицы Аликсаны никогда не было детей. Адрия не знала, какая из этих историй более правдива.
Великий Сарантий был окутан тайной: в золотых тонах, в драгоценных камнях, покрытый туманным покровом времени. Мозаики, дельфины, гонки колесниц. Некогда овеянный славой город. Адрия почти ничего не знала о нем, как и о том, о чем упоминалось в этих историях. Прошлое, часто думала она, тяжело удержать. Ей бы хотелось увидеть гонки колесниц.
В Варене было маленькое святилище, где имелась мозаика с изображением Аликсаны и императора Валерия. Адрия ее никогда не видела, но отец рассказывал, что лицо императрицы не похоже на лицо убийцы. Конечно, художники могут лгать. Так бывает.
Портрет самого Фолько, написанный Маттео Меркати, не был закончен. Очевидно, это обычно для Меркати: его считают великим, он всегда востребован, поэтому нет гарантий, что мастер останется где-то надолго и закончит работу. Фолько он писал в профиль, с левой стороны, что позволяло скрыть слепой глаз и шрам. Так что тот, кто не знает правителя Акорси, ни за что не догадается по картине, что у него нет глаза. Картины – это послания, а не истина, сказала ее тетка.
А истина может быть жестокой. Коппо Перальта умер на залитой кровью лежанке в этой комнате, это вызывало у Адрии печаль и гнев. Люди умирают, например одна ее сестра и один из братьев; вот почему стараются заводить много детей. Но смерть Коппо – это другое. Теобальдо Монтикола убил его. За свою жизнь он убил множество людей. И Фолько тоже, конечно, но речь сейчас не о том. Адрия все время смотрела через комнату на мертвого человека, которого знала с тех пор, как приехала в Акорси. Именно Коппо привез ее, тяжело раненную, к целительнице, иначе она сама, возможно, лежала бы сейчас где-нибудь мертвой.
После Милазии, думала Адрия, я тоже стала убийцей. Уберто был жестоким, твердила она себе, он заслуживал смерти. Тем не менее она понимала, что Фолько, возможно, хотел бы видеть графа Милазии убитым, даже будь тот благочестив и добродетелен.
Девушка знала, что ее родители будут в отчаянии, если узнают о том, что с ней случилось. Ее отец-герцог придет в ледяную ярость оттого, что Фолько подверг ее такой опасности, хотя, возможно, не сильно огорчится тому, что она умеет убивать. Он причислил бы это умение к разряду полезных, потому что именно этим он занимался, таким он был: трезвым, полным страхов человеком.
Неподходящая ночь для таких размышлений, подумала она Может, ее опять лихорадит, отсюда все эти спутанные мысли, подобные ниткам в мешке для рукоделия.
– Поднимите меня, – вот что она сказала Фолько. – Я должна быть там.
– Нет, – ответил он.
Вошедшая целительница сказала то же самое.
Переспорив обоих, Адрия испытала некоторое удовлетворение.
Коппо вынесли из сарая после того, как выкопали для него могилу в, должно быть, твердой и холодной земле. Двоюродный брат Фолько, Альдо, вместе с Джаном помог выйти из дома Адрии, закутанной в шерстяную накидку целительницы. Лицо у Альдо было суровым и мрачным. Тетя Катерина как-то говорила, что он ненавидит Теобальдо Монтиколу даже больше, чем сам Фолько.
Семьи, история…
Адрии было больно даже слегка наступать на раненую ногу. Она боялась, что никогда больше не сможет твердо ходить и ездить верхом, не чувствуя боли, а верховая езда значила для нее так много.
Слишком рано судить об этом, повторяла целительница, когда Адрия донимала ее вопросами. Женщина была ненамного старше ее, но уже владела собой, как человек, проживший долгую жизнь. Глядя на нее, Адрия гадала, научится ли она когда-нибудь так же держаться с людьми. Ей было интересно, действительно ли женщина так спокойна или это лишь видимость?
Слишком рано судить об этом, с усмешкой подумала она.
Они остановились у могилы, Адрию поддерживали двое мужчин. Было темно, но зажигать факелы нельзя.
Поминальную службу возглавил Фолько. Адрия знала, что ему приходилось делать это много раз. Ни один командир не сумел бы так долго сохранять преданность своих людей, если бы они не были уверены, что он, когда возникнет необходимость, бережно и с любовью передаст их Богу.
Преданность, думала Адрия, глядя вверх, на звезды и оба лунных полумесяца, имеет много различных источников. Общая кровь, дело, вера? Любовь? Воин может быть предан командиру, который способен победить на поле боя и обеспечить солдатам хорошую плату. Иногда они разоряли город или селение, которые неразумно не сдались. Такое случалось, это допускалось. Законные три дня грабежей. Адрия знала об этом, знала кое-что из того, что там происходило.
А если ты солдат и был убит, то тебе хочется верить, что над тобой совершат обряды, прочтут молитвы, вот как сейчас над Коппо в холодной темноте, под лунами в осеннем небе, у леса, возле селения, в присутствии товарищей и двух собак, тихо бегающих вокруг. Вместе с другими Адрия произносила слова молитв, которые знала с младенчества, прося Джада даровать свет душе Коппо Перальто.
Девушка поняла, что плачет. Она пыталась убедить себя, что это из-за боли в ноге, из-за жесткой земли и холода, но это было не так. Коппо не был мужчиной, которого она могла бы полюбить (не было человека, которого она так любила), но она хорошо его знала, а он ушел. Можно быть преданной другу.
Он не хочет быть мертвым. Не имеет ни малейшего желания смотреть сейчас сверху вниз на собравшихся ночью на поле, слышать голос командира, провожающего его к Богу, хотя было бы хуже, если бы никто его не провожал, это правда.
Его огорчает, что он прожил жизнь, ничего не добившись. Он собирался добиться многого! Служить преданно и умело, чтобы Фолько д’Акорси больше ценил его. И, может быть, госпожа его супруга, урожденная Риполи, тоже. Он хотел заработать денег на военной службе, скопить достаточную сумму и предложить ее священной обители, где трудилась его мать, чтобы она могла жить там как гостья, когда постареет, молиться, а не работать весь день за разрешение остаться.
Ему очень хотелось бы этого добиться.
Возможно, Фолько… но Фолько понятия не имеет о матери Коппо, о том, где она. Вот Адрия знает, однажды они говорили об этом.
Может быть, она расскажет правителю. Может быть, если она…
Мертвые, думает он, только и сожалеют о том, что все сложилось так, а не иначе. По крайней мере, в начале пути. Он не знает точно, где сейчас находится и кто он такой. Он ушел недалеко и все же чувствует, что уже где-то очень далеко.
Но, кажется, он… задерживается. Он каким-то образом видит собравшихся, слышит молитвы и пение. Среди них Адрия, закутанная в накидку. Он видит сияющие луны, их свет сливается. И звезды. Теперь они почему-то кажутся более яркими. Свет, думает он, свет – вот к чему он всегда стремился.
Сейчас молитвы внизу, по-видимому, заканчиваются, или, если они продолжают обряд погребения, он уже не слышит их так хорошо и не видит так ясно стоящих там людей. Они расплываются, и звуки гаснут.
Он понятия не имеет, что будет дальше. Он жалеет о том, что обнажил меч против Теобальдо Монтиколы. Ему хочется продолжать жить, любить и бояться.
Горечи он не испытывает. Он полон печали.
Такая короткая жизнь, снова думает он. Не оставил никакого следа в Господнем мире. Никаких кругов на воде. Большинство людей так и живет, наверное. Ему кажется, что Джад должен считать это в порядке вещей, иначе он бы устроил все иначе.
Но откуда знать ему, Коппо Перальте, ныне умершему?
Фолько выехал на север до восхода солнца – ему необходимо было исчезнуть незамеченным. Он оставил Адрию с целительницей и с Коппо в могиле.
Адрия понимала, что дядя приехал на юг, чтобы устроить ловушку, но также и для того, чтобы оценить происходящее в Милазии, прикинуть, возможно ли начать там какие-то энергичные действия. Он спланировал убийство Уберто не из соображений морали. Не таким он был человеком. Он мечтал получить порт. В Акорси не было выхода к морю, а в Милазии он был.
Теперь этого не случится. Монтикола попал в ловушку – поверил в то, что здесь их шесть человек, – но он слишком много знал и непременно разгласил бы сведения, чтобы не пустить Фолько в Милазию. В том числе раскрыл бы роль Адрии, а значит – ее имя, имя ее семьи. Этого нельзя было допустить.
Не всякий план или заговор приносит плоды. Некоторые приводят к гибели. Руководство, правление, война, власть – все это связано с риском. Фолько сказал это ей в комнате для больных после того, как они похоронили Коппо. Его люди ждали снаружи, уже в седлах, готовые к отъезду. Если Фолько и горевал, Адрия этого не заметила, но он умел хорошо скрывать свои мысли и чувства.
Ему было опасно задерживаться. Даже без привычной одежды, по которой его было легко узнать, Фолько д’Акорси оставался известным человеком с заметной внешностью – одноглазый, со знаменитым шрамом. Его могли узнать: отслужившие свое солдаты разных армий, которые жили по всей территории Батиары.
Фолько приехал на юг с определенной целью, но не достиг ее. Человек приспосабливается к обстоятельствам, сказал он. Адрия здесь в хороших руках, и он оставил Альдо и еще двоих, которые отвезут ее домой, когда целительница скажет, что с ней все в порядке. Адрии хотелось уехать вместе с ним, но ни сам Фолько, ни женщина по имени Елена даже не рассматривали такую возможность.
– Я тебя не возьму, – сказал он. – Найди коня и поезжай одна, если хочешь свалять дурака, племянница. Постарайся при этом не умереть.
Не слишком добрые слова по отношению к человеку, который сделал то, что Адрия только что сделала для дяди, но он вел себя так со всеми людьми, если они поступали глупо.
Ей придется остаться на неделю, может быть, даже на две. Это рискованно, если в Милазии все успокоится настолько, что кто-нибудь начнет искать убийцу Уберто: высокую женщину с рыжими волосами, которую привели к нему ночью с фермы.
Фолько считал, что спокойствие в городе восстановится не скоро, а про это селение мало кто знал. Его люди должны были следить за новостями и предпринять что-либо, если возникнет необходимость. Кузен Альдо – лучший из помощников Фолько, как известно Адрии, его лейтенант, он был с ним с самого начала, с ранней молодости.
Фолько быстро расцеловал племянницу в обе щеки и уехал.
Перед тем как выйти, все-таки сказал ей:
– Ты молодец.
Позже Адрия вспомнила, что не рассказала ему о том человеке, который помог ей выбраться из дворца. Он мог бы оказаться им полезным, но она не знала его имени. Он учился в школе в Авенье, видел ее там вместе с Фолько. Умный, он был очень умный и вывел ее из дворца, а ведь она уже думала, что умрет на той лестнице. Следовало узнать его имя. Нужно иметь возможность поддерживать связь с такими людьми, как он, – если его не убили во время последующих событий во дворце и в городе. Наверное, она смогла бы отыскать его через школу, если бы решила, что это важно.
Целительница опять меняла ей повязку. Сквозь наружные слои снова проступила кровь. Женщине была недовольна тем, что Адрия ходила и стояла, но есть вещи, которые необходимо сделать для друга, когда он умирает. Особенно когда он не должен был умереть.
Руки целительницы с длинными пальцами двигались быстро, спокойно, умело. «Уверенно» – вот самое подходящее слово.
– Как давно вы этим занимаетесь? – спросила Адрия.
Они остались одни в пустом доме, до восхода солнца было еще несколько часов.
– Довольно давно, – ответила целительница, снимая пропитанную кровью повязку и откладывая ее в сторону.
Адрия посмотрела вниз, но почти ничего не увидела.
– Где вы начинали?
– Свою работу? Дома, немного.
– А где ваш дом?
– На севере.
Адрия рассмеялась.
– Вы не любите говорить о себе, правда?
– Не люблю, – ответила целительница, но подняла глаза и коротко улыбнулась.
Она была маленькая, аккуратная, с длинными светло-каштановыми волосами, правда, в них уже показалась седина.
Адрия откинулась назад. Целительница продолжала обрабатывать ее рану высоко на бедре, и девушка неожиданно почувствовала, как просыпаются ощущения, которых она уже давно не испытывала.
Она поняла, что краснеет, понадеялась, что женщина этого не заметит, но ощущение, или ожидание ощущений, не проходило. К ней и раньше прикасались в этом месте. Не часто, но дочь Риполи могла получить такую помощь от женщин, обслуживающих ее покои, поскольку это было лучше, чем позволить мужчине проникнуть в ее комнату и в нее саму с риском зачать ребенка. Это было известно и допускалось. Адрия не часто так поступала, но…
Несколько секунд она пыталась вспомнить последний раз, когда к ней кто-то так прикасался, чувствуя, как учащенно бьется сердце. Потом, откашлявшись, спросила:
– Будет ли нарушением ваших обязанностей целительницы, если вы принесете мне облегчение и другими способами?
Руки на мгновение замедлили движения, потом продолжили действовать в прежнем темпе. К телу Адрии относились, как к проблеме, которую надо решить. Но целительница ничего не ответила до тех пор, пока не закончила перевязку.
Она поправила Адрии одеяло, пощупала пульс на ее запястье, а потом спокойно посмотрела на пациентку.
– Сейчас я приготовлю вам вечернее питье. Но сначала выслушайте. Если бы вы сказали, что желаете меня и хотите знать, испытываю ли я по отношению к вам такое же желание, у нас мог получиться другой разговор. Но даже член семейства Риполи не может использовать меня таким образом. И если вы действительно стараетесь не жить той жизнью, занимаясь тем, чем, по-видимому, занимаетесь, вам не следует так разговаривать ни с одной женщиной – или с мужчиной. Ожидать услуги, заявлять на нее свои права? Думаю, вы собирались вести другое существование, госпожа, но, возможно, я ошибаюсь.
Она вышла с окровавленными повязками.
Адрия чувствовала себя так, будто ее снова ударили кинжалом. Щеки у нее горели. Она плотно зажмурилась.
Немного позже целительница вернулась с питьем. Адрия поблагодарила ее за него. Никто из них больше ничего не сказал. Вскоре девушка уснула – в конце концов, именно для этого она и выпила отвар.
Она заснула, чувствуя стыд, и проснулась с тем же чувством.
Елена не спала весь остаток ночи. Лежала, запутавшись, словно в густых зарослях, в гневе и разбуженном желании – и в неожиданном сострадании. В конце концов небо, видное сквозь щели в ставнях, начало светлеть. Больная девушка была моложе ее, но уже совершила то, что Елене и в голову не пришло бы сделать, нечто, связанное с огромным риском. Убийство! Но все равно она, кажется, осталась тем же человеком, каким сделало ее происхождение, – дочерью правителя Мачеры, которая провела детство в самом великолепном дворце города-государства Батиары.
Такое детство, думала Елена, отнимает у человека очень многое, и, если он решает изменить свою жизнь, ему требуется на это очень много усилий.
Три человека, которых убили в ту ночь возле дома целительницы по приказу Фолько Чино д’Акорси, тоже были молодыми, потому что он так велел: неженатых и бездетных. Их товарищи-солдаты отвезли тела на некоторое расстояние южнее селения и потом, когда рассвело, похоронили их головами в сторону солнца.
У каждого из погибших была своя история, которая привела его к той ферме, но у нее не оказалось продолжения – разве что совсем короткий путь до могилы в чужой земле.