Шрифт
Source Sans Pro
Размер шрифта
18
Цвет фона
Пролог
Я впервые за десять лет покидаю это заведение, и солнце пробивается сквозь облака: ослепительно-белый шар, застрявший в сером, грязном небе. Я и забыл, как огромен мир на воле. Поначалу меня парализует его необъятная открытость, я – словно чья-то любимая золотая рыбка, внезапно попавшая в океан.
Но вдруг я вижу Филиппу, прислонившуюся к машине. Солнечный луч, который все-таки прорывается сюда, отражается в ее «авиаторах». Я с трудом сдерживаю порыв броситься к ней.
Мы обнимаемся грубо, как братья, но я держу ее дольше, чем нужно. Она реальная и знакомая, и это – первый за долгое время контакт с небезразличным мне человеком. Я зарываюсь лицом в ее волосы. Они пахнут миндалем, и я как можно сильнее вдыхаю их аромат, прижимаю ладони к ее спине и чувствую биение ее сердца.
– Оливер. – Она вздыхает и гладит меня по затылку.
На одно безумное мгновение мне кажется, что я сейчас разрыдаюсь. Но когда я отпускаю ее, она улыбается. Она совсем не изменилась. Конечно, она навещала меня каждые две недели с тех пор, как меня посадили. Кроме Колборна, она – единственная, кто делал это.
– Спасибо, – говорю я.
Она склоняет голову набок.
– За что?
– За то, что ты здесь. Сегодня.
Ее улыбка меркнет.
– «О, крошка!» – говорит она.
Пип кладет ладонь на мою щеку.
– «Ведь я, как ты, невинна!»
Я чувствую, как вспыхивает лицо, и она убирает руку.
– Ты уверен, что хочешь?..
На секунду или две я задумываюсь. Но я только и делал, что ломал над этим голову, начиная с последнего визита Колборна, который навещал меня месяц назад, и теперь я твердо решил.
– Да, – отвечаю я. – Уверен.
– Хорошо. – Она открывает дверцу со стороны водительского сиденья. – Залезай.
Я забираюсь в машину; там аккуратно сложена стопка мужской одежды. Я осматриваю ее, пока Филиппа заводит двигатель.
– Одежда Мило?
– Он не будет против. Я предположила, что ты не захочешь появляться в той же одежде, в которой ушел.
– Это не та же самая одежда.
– Ты понимаешь, о чем я, – напряженно отвечает она. – Она тебе не к лицу. Ты выглядишь так, будто набрал двадцать фунтов. Разве люди не худеют в тюрьме?
– Нет, если пытаются дожить до освобождения, – говорю я. – Кроме того, там особо нечем заняться.
Она тихо фыркает.
– Ты отжимался? Ты похож на Мередит.
Я боюсь, что снова покраснею, и стягиваю футболку, надеясь, что Филиппа не заметила моего смущения. Кажется, что она не сводит глаз с дороги, но у нее зеркальные очки, и поэтому ни в чем нельзя быть уверенным.
– Как она? – спрашиваю я, рассматривая другую футболку.
– Уж точно не страдает. Мы немного общаемся. Теперь мы все не слишком много общаемся.
– А как Александр?
– Еще в Нью-Йорке, – произносит она, но это не ответ на тот вопрос, который я задал. – Связался с какой-то компанией, которая ставит действительно сильные, захватывающие пьесы. Сейчас он играет в «Клеопатре» на каком-то складе. Там на сцене песок и живые змеи. Прямо в стиле Антонена Арто. Потом ребята займутся «Бурей», но она может стать последней пьесой, в которой Александр примет участие.
– Почему?
– Они хотят поставить «Цезаря», а он наотрез отказывается играть в этой пьесе. Он считает, что именно из-за «Цезаря» все пошло не так. А я повторяю ему, что он не прав.
– Думаешь, все дело было в «Макбете»?
Она останавливает машину (загорается красный свет светофора) и бросает взгляд на меня.
– Нет, Оливер. Я думаю, мы облажались с самого начала.
Автомобиль взрыкивает: Филиппа переключается на первую скорость, потом на вторую.
– Я не знаю, так ли это, – тихо говорю я, но никто из нас не продолжает разговор.
Некоторое время мы едем молча, затем Филиппа включает магнитолу. Оказывается, она слушает аудиокнигу. Айрис Мердок, «Море, море». Я прочитал Мердок в камере еще несколько лет назад. Помимо физических упражнений и отчаянной надежды остаться незамеченным, это то, что делает в тюрьме настоящий шекспировед – читает. К концу десятилетнего заключения меня – за хорошее, то есть ненавязчивое поведение – вознаградили работой с книжными стеллажами вместо чистки картошки.
