Полгода до правды

© У.Д.Н.И., 2020

ISBN 978-5-4493-6589-7

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Предисловие автора

Имена, события, персонажи вымышлены, перевернуты, перевраны или иным образом изменены в угоду авторского художественного видения и неузнаваемости.

Это худлит и точка. Претензии от «участников» каких-то событий не принимаются.

Единственное, что передано в первозданном виде – это все мистические совпадения, в которые вы меньше всего поверите. Именно они побудили меня написать эту историю. Это заставило меня сильно задуматься над своей картиной мира и мой вывод по итогу не совпал с эзотерическими книжками, которые я читала. Но навязывать какие-либо идеи я не собираюсь даже косвенно. Каждый может сделать свои выводы, а я просто расскажу историю. Обещаю, что она будет полезной и увлекательной.

Пролог

Часто ли вы замечаете людей, носящих солнцезащитные очки для защиты не от солнца? В принципе не исключено, что они просто, как ответственные пионеры, всегда готовы. Например, в метро, где во время кратких выходов на поверхность, ультрафиолет, разумеется, атакует как из артобстрела, сквозь открытую в жаркую погоду форточку. Иначе как можно было бы ещё объяснить тот факт, что зимой их предусмотрительность массово теряет хватку? И хотя последние деньки лета 2009-го не жалуют ямайским климатом, за полчаса по прямой от «Киевской» до «Щёлковской», я обнаружила немало таких персонажей. Пожалуй, как и всегда ранее, они не привлекли бы моего внимания, не пополни сегодня я их ряды. И вот мне впервые стало любопытно, что заставляет других скрывать глаза. Так что я даже ввяжусь проанализировать статистику одного вагона. Часть, конечно, пребывает в соответствующем имидже, где собственные глаза им не идут. Часть, возможно, скрывает синяки от насилия или покраснения от слёз. Часть, маловероятно, упавших в подземку звезд, не хотят быть узнанными. Так себе вышла статистика, согласна. А может есть те, кто зашториваются от зеркал души себе подобных, чтобы в отражении, нечаянно, не увидеть своей собственной? Те, кто надеется умудриться проехать до своей станции так никем и не пойманным? В этом вагоне как минимум один. Точнее одна: долговязая брюнетка 1987 года рождения. И я бы всё сейчас отдала за шапку-невидимку. Но, как назло, напротив, промахнулась с прикидом. Усвоив из провинциального происхождения, что чёрный цвет – это безвкусно и незаметно. И если с первым я ещё согласна (хотя не исключаю, именно из-за того, что вкуса у меня никогда не было), то второе с треском провалилось на практике под давлением изучающих меня глаз. Хорошо, спасают тёмные стёкла между нами. А, впрочем, если так подумать, то большинству плевать, даже если я начну прямо здесь рыдать навзрыд. Но мы не любим открывать эмоции, которые сами считаем признаком слабости, даже если знаем, что в этом мегаполисе никто не станет приставать к нам с вопросами «что же случилось».

Придётся задать его себе самой. Представить перед собой гипотетического человека, желательно точную копию меня, чтобы как никто понял, который снимает мои очки и смотрит прямо в глаза, но не надменно и от скуки, а сочувственно внимая. И что же этот человек прочитает в них? Спорю, вы ожидаете боль, разочарование, пустоту и иже с ними. Может кто поставит на дно, с которого не подняться, или даже саму смерть. Ну или как насчёт самой настоящей жизни? Той, что успевает пролететь перед глазами, пока поезд едет до конечной станции, и ударить по голове весами Фемиды. Совсем не оттенки вселенского горя я ощущаю, а не поддающуюся описанию радость от осознания насмешки судьбы. И в частности, того, что я была права. Сейчас, в лучших традициях штампованного жанра, я скажу, что улыбка тронула угол моего рта. Я всё-таки была права. И так было всегда, пусть я об этом забыла или отказалась верить. И я уже искренне показываю зубки, сбивая с толку любопытных совагонщиков: облаченная во всё черное с конвертом наперевес как вдова с завещанием, приобретшая больше чем потерявшая либо обезумевшая от горя. Второй, гипотетической, я, которая всё это время сидела напротив, тоже стало интересно, кто всё-таки умер, и неужели нельзя было поездку в метро не облачать в фарс. Но разве ей понять тщеславных перфекционистов, она, как абстрактная личность, свободна от радикалов. И политика нашей партии прозвучит для неё беззвучно. Если в сервизе перфекциониста одна чаша лопнет, он не станет её клеить. Ведь заклеенная чаша никогда не будет идеальной. А сервиз не будет идеальным без неё. Поэтому он просто разобьёт весь сервиз. Чтобы получить неподражаемые идеальные осколки и полное, а значит – идеальное, отсутствие сервиза. «Это не политика партии, а мозговая жвачка сумасшедшего!», – перебивает меня гипотетическая личность, свободная, как мы помним, от радикалов. Ну а каких здравых мыслей она ожидала от того, кто в трауре по самому близкому человеку на свете, в чёрных джинсах, кожанке и очках, едет под землей и ухмыляется, сверкая конвертом, как улыбкой негр. Именно он, как вы уже, должно быть, догадались, главный герой этого опуса – Запечатанный белый конверт.

Глава нулевая

Мне было шесть лет, когда это впервые случилось. Мы тогда только год как переехали в этот дом на два хода, и я ненавидела его всей душой. Может быть потому, что там жили крысы, а я была убеждена, что там живёт барабашка. Отец схватил меня под мышки и вытащил из него прочь; прямо на снег, в чём я была, без верхней одежды. Снаружи оказалось теплее, чем ожидалось: десятиметровый костёр отапливал улицу. Люди носились с ведрами от колонки, неразборчиво покрикивая друг на друга, а он просто горел, не реагируя на их манипуляции. Наш дом. Интересно, успел ли сбежать барабашка?

– Вызовите кто-нибудь пожарных! – молила мама. Вёдер было очевидно меньше, чем людей.

– Ближайшее, только у Сибалихи есть телефон. Я схожу, – отозвался юноша, стоявший не у дел, и побежал в конец улицы из деревянных домом с редкими вкрапинками кирпичных. Дом, в который он бежал, был как раз из таких – домашними телефонами владела только элита. А поскольку нашей элитой была бабка с самогонным аппаратом, ведущая активную общественную жизнь, то, скорее всего, она сама уже всех вызвала.

– Ты как, нормально? – спросила мама, принеся мне тёплую одежду. – Не сиди на снегу.

Она хотела отвезти меня к соседке Кате, но я закатила истерику, лишь бы остаться смотреть на пламя. Среди зимней ночи оно выглядело притягательней любого салюта.

– Ценное всё вынесла? – спросила маму тётя Катя, лениво скатывая, ещё не до конца растаявший снег в комочки, которыми изредка бросалась в дом.

– Да там и выносить то нечего. Юльку, разве что, – мама нежно поглядела на меня, замуровывая как луковицу, хотя мне и без того было жарковато.

– Может успеют потушить, и до вашей половины не дойдёт, – вздохнула тётя Катя.

– Надеюсь, что пожарные скоро приедут, взрыв газового баллона ведрами не залить.

– Нда уж, повезло так повезло Филипповым с этим баллоном. Надо газ себе проводить.

– Юлька, как раз вчера, представляешь, разбудила меня посреди ночи криками про пожар. Сон ей приснился, что горим, – внезапно вспомнила мама.

– В самом деле? А я говорила, тут раньше бабка жила – ведьма настоящая, хоть кого спроси! – взбодрилась тётя Катя. – Колдовала, привораживала, а судьбу предсказывала как хорошо! Всё что она кому говорила, всё сбывалось. Она в доме и умерла. Может твоей Юльке от неё что-то передается…

– Да ужастики она любит на ночь смотреть, вот и мучается потом кошмарами, – прервала её возбужденную фантазию скептически настроенная мама, не разделявшая предрассудков соседей, и не верившая в моего барабашку. – Слава небесам, пожарные едут!

Толпа расступилась перед крупной красной машиной. Огонь только стал заходить на нашу половину дома, как пламя погасло под пеной пожарных, обнажая почерневшие очертания соседской половины. Когда всё стихло, и мы вошли в дом – от бедствия в напоминание у нас остались жёлтые стены – только и всего.

А пожар я действительно подсмотрела в телевизоре, и сказать по правде, совсем он мне даже не снился, но я охотно пыталась убедить себя в этом ещё долгие годы детства. Флер некой малолетней предсказательницы так грел мне душу и делал мою жизнь более драматичной. Хотя драмы в моей повседневности хватало.

Мы жили в мелком городишке с населением меньше ста тысяч человек, больше похожем на большую деревню, известным всей России под названием «Мухосранск». Притом, что это был не самый благоприятный город, мы ещё жили в его самом неблагоприятном районе. И на улице, канонично именуемой «Зажопинка», за которой раскинулись большой овраг и городская свалка, наш дом больше напоминал сарай. Мы были вынужденными переселенцами. И мой отец пил. Со всеми вытекающими из алкоголизма последствиями, вроде вылетов с работы, семейного казнокрадства, скандалов и драк с женой. Мне было около восьми лет, когда я бросилась на него с ножом, чтобы разнять их. С тех пор я не нашла в себе возможности любить его. Да и он не особо старался заслужить моё расположение, то и дело, раздавая мне подзатыльники или высыпая на голову мусорку, если я её во время не вынесла. Мама всегда восклицала: «Не бей ребёнка по голове – мозги выбьешь!», но на мусорку у неё аргументов не нашлось. Может тогда в моей голове, и начали плесневеть остатки не выбитого разума.

В девять лет я окончательно возненавидела бедность и водку. После рождения моей сестры мама стала болеть на нервной почве, ей даже поставили рассеянный склероз наши гениальные врачи во главе с заведующей неврологическим отделением местной больницы, спрогнозировавшей маме скорую инвалидность. Спустя время диагноз опровергли по МРТ областные специалисты, а упёртая заведующая продолжала настаивать, что на такой ранней стадии ещё невозможно увидеть проблему. Около года мама не могла работать, и нам попросту нечего было есть. Но это совершенно не значило, что отцу нечего было пить. И когда мы мыли бутылки в дни приема стеклотары, чтобы купить какой-нибудь еды, отец говорил: «Что бы вы без меня делали!». Хлеб стал поистине всему главой, а хлеб с маслом – лакомством. Вкус мяса же я почти забыла, иногда напоминая его себе, оставаясь на обед в гостях у подруги Насти, жившей по соседству. Но такой наглости я набиралась редко, так как и они жили небогато, поэтому была очень тонкой и звонкой, а школьная медсестра то и дело искала у меня дистрофию с глистами. Какая-то дальняя родственница из Израиля, присылала нам посылки с ношенной одеждой, и я радовалась этим «обновкам». Чтобы вы понимали, насколько район был неблагоприятен, скажу, что мне даже не особо приходилось стыдиться своего положения в школе. Я просто считала дни до своего восемнадцатилетия, чтобы уехать в Москву.

А пока нам с Настей было уже лет по двенадцать, когда, прогуливаясь от стадиона, мы наткнулись на шатающуюся старшеклассницу, попросившую у нас сигарету. Мы ответили, что не курим, но её такой ответ не только не устроил, но, кажется, задел за живое.

– «А чего это вы не курите? Чё, правильные штоль больно?» – она наклонилась к нам корпусом, так что я почувствовала запах, как от моего ближайшего предка, и увидела зрачки размером почти во весь глаз. От этого зловеще-зомбированного взгляда пробежала дрожь по всему телу, хотя не ясно было даже, на нас ли она смотрела. А мы были правильные «больно», учились на пятёрки и ругались на литературном, за что нас в школе часто гнобили старшие, но от этой не доставалось ни разу… да её и в школе-то почти никогда не было. Секунду мы простояли в оцепенении, и когда рука её шевельнулась, что-то подступило к горлу, и внутренний голос приказал ногам бежать. Даже если она просто хотела убрать свои свисшие пакли за ухо.

Мы обе бросились в сторону стадиона, но зомби-гёрл успела схватить меня за волосы и вернуть обратно. Не знаю, разозлило её больше то, что мы не курим, или что решили сбежать от ответа, но через секунду… я уже увидела её колено. Удар пришелся мне по зубам и не был достаточно сильным, чтобы навредить им, но щёку я себе прикусила до крови. Она запрокинула мою голову назад, всё ещё управляя ей с помощью волос, я же всей дурью впилась ногтями в держащую меня руку и завизжала. Агрессорша одёрнула от меня свою правую, то ли от боли и неожиданности, то ли замахиваясь на удар, но воспользовавшись моментом, я побежала прочь, что есть мочи, крикнув в сердцах: «Чтоб ты сдохла, сука!».

С моей подругой, успевшей как раз за это время отбежать и вернуться обратно, чтобы попытаться мне помочь, мы помчались до ближайшего дома – то есть моего. Переживания не отпускали нас, и мы сидели, допоздна попивая трясущимися руками голый чай в моей комнате, и даже подумывали подстащить чего покрепче у родителей на кухне, но моё твёрдое намерение не уподобляться отцу и никогда не пить взяло вверх.

Вообще драки без повода в нашем районе обычное дело. Здесь все дерутся со всеми, чтобы самоутвердиться и повысить рейтинг своей популярности. К девочкам это относится не меньше. Я же всегда избегала драк, и в боях одноклассниц старалась выдерживать нейтралитет до тех пор, пока не замаячит клеймо трусихи. Я оправдывала себя тем, что в моей весовой категории это бессмысленно, на победу у меня нет шанса даже против второклашки (среди первых классов я могла бы кого-то уделать), а храбрость или её отсутствие тут совершенно ни при чём. Но на самом деле я и была трусихой. Я жутко боялась, что мне сделают больно, испортят физиономию или сломают чего. Если бы мне сломали что-то непоправимое, я бы даже не стала с этим жить. В своем юношеском максимализме, я была уверена, что «не жить» – это лучшее решение всех сложностей жизни. Между белым и чёрным есть только «и». Потому неудивительно, что меня так вывела из себя та, что, наконец, выдернула меня из моей зоны дипломатического комфорта и всё ж таки врезала по морде.

А на следующий день в школе до нас быстро долетела свежая новость:

«Светка Колпакова вчера попала под машину! Она, оказывается, ещё была беременна!» – сообщила нам сестра нашей одноклассницы, которая в свою очередь была одноклассницей Светы.

Мы переглянулись с Настей с лицом, одинаково выражавшим: «Не может быть!!!»

И хотя я взяла на себя ответственность за эту ужасную трагедию, в глубине души угрызений совести и чувства вины я не испытывала. Вероятно, в силу жестокости юношеского возраста, я считала, что она этого заслуживает. А может возраст тут ни при чём, и я просто нехороший человек. Но обещание впредь держать язык за зубами и не желать никому ничего дурного я дала себе не столько из чувства вины, как из страха понести кару небесную. И честно держала слово какое-то время.

Но спустя пять лет, я вовсе сняла с себя все обязательства по этому трагичному совпадению, так как поняла, что мои слова если и влияют, то только на происходящее со мной, и не могут решать чужую судьбу. И вывод я такой сделала, разумеется, небезосновательно. Тогда я, наконец, решилась применить свой «дар» во вред кому-то и даже честно готовилась держать ответ, перед той самой карой небесной. Как загадывала я, чтобы у моего обидчика колесо прокололось, прямо вот где-нибудь подальше от шиномонтажа и какого-либо населенного пункта без запаски! Как загадывала! И в сердцах, и с чувством, с толком, с расстановкой! Но нет! Ездил гад на старой резине, и не разу в новостях не передавали о несчастном водителе, застрявшем уже как два дня на безлюдной трассе между Богоявленском и Мухосранском в ожидании эвакуатора.

Ну а в отношении меня, как я считала, в моей жизни всё было по заказу. Почти все желания сбывались. Правда, как правило, именно те, исполнение которых я загадывала случайно, а потом придумывала тысячу и один способ, чтобы это не сбылось. Одним словом, весёлое было время! Но оно идет, всё забывается, мы взрослеем, и перестаём верить в сказки.

Магнитно-резонансная томография