Шрифт
Source Sans Pro
Размер шрифта
18
Цвет фона
Глава шестая. Айзек
Я оставил огни Хармони в зеркале заднего вида, а покрытая льдом дорога впереди становилась все ухабистее и темнее. Дома в этой части города стояли маленькие, окруженные забором-рабицей и голыми деревьями, скребущими небо.
Мышцы плеч напряглись, когда я подъехал к трейлеру – внутри жилой части горел свет. Я сделал глубокий вдох, чтобы успокоиться. «Батя, возможно, вырубился, а не поджидает меня», – сказал я сам себе. Так было бы не в первый раз.
Я заглушил двигатель и спрятал конверт с подарочным сертификатом и наличными в бардачок. Приносить свидетельства щедрости Мартина Форда в трейлер – значит напрашиваться на кучу дерьма.
Я повернул ключ в замке и поморщился, когда дверь скрипнула. Заглянул внутрь, как укротитель львов, перед тем как войти в клетку. Батя сидел на диване. Сидел, вырубившись. Подбородок опущен на грудь, влажно храпит. Телевизор показывал новости. Вторая бутылка Old Crow присоединилась к первой на кофейном столике, тоже уже пустая. Воздух казался густым от сигаретного дыма.
Я выдохнул с облегчением. Тихо подкравшись, я выключил телевизор и свет. Я подумывал о том, чтобы уложить отца и накрыть одеялом, но по горькому опыту знал, что безопаснее просто оставить его одного. Не хотелось давать последнее представление «Эдипа» с разбитым носом.
Обогреватель тихо жужжал, но тепло, которое я почувствовал по возвращении, уже сходило на нет. В своей комнате я скинул ботинки и куртку и забрался в постель в одежде.
Мои мысли вернулись к представлению. Лоррен была права: я каждый вечер столько отдавал на сцене – столько гнева и сожалений. Выпускать все эти эмоции в театре было сродни очищению. Позволить боли Эдипа стать проводником моей собственной. Я столько отдавал, потому что у меня столько всего и было после смерти матери.
Я перевернулся на тонком матрасе, пытаясь не думать о том, каково бы было, если б мама присутствовала сегодня на спектакле, сегодня и каждый вечер. Возможно, батя был бы с ней и его склонность к жесткости и твердости еще бы не превратилась в нечто гнилое и отвратительное. Если бы она все еще была с ним. Мы бы все еще жили как раньше, в моем детстве, в одном из тех маленьких домиков, мимо которых я проходил по пути сюда, а не ютились бы в этом разваливающемся трейлере. Вместо пьяных криков и ярости воздух был бы наполнен маминым голосом, пока она работала в саду или подпевала радио. Она отвозила бы меня в «Скуп» за мороженым и «просто так».
Когда мама была жива, я любил Хармони. Саундтреком города был ее приятный голос, играющий на фоне жизни. Но ее заставили замолкнуть навсегда, и, когда она умерла, какая-то часть меня тоже затихла.
Я перевернулся на бок, поворачиваясь спиной к глупым фантазиям и глубже зарываясь в одеяла. Что сделано, то сделано. Она умерла, Хармони был адом, и единственный способ сбежать от несчастий и найти собственный голос – выбраться отсюда ко всем чертям.
«Мартин пригласил агентов по поиску талантов прослушать меня».
Мое актерское мастерство могло бы увести меня куда-нибудь. Я играл не для аплодисментов. От комплиментов мне становилось тошно. Но теперь я вспомнил вечерние овации, когда зал встал, и они не замолкали и не замолкали. Непрекращающиеся аплодисменты раздавались в моей голове, заглушая холодный ветер, свистящий под трейлером.
И прямо перед тем, как меня накрыл сон, я вспомнил золото волос Уиллоу Холлоуэй, стоящей под театральной вывеской. Девушка смотрела на нее так, словно та хранила секреты вселенной.
На следующее утро батя рано вышел из трейлера. Я наблюдал за ним через кухонное окно, пока он шел мимо рядов брошенных машин во дворе. Он был похож на маленькое пятно в армейской зеленой куртке и красной охотничьей кепке. Из его рта паром вырывалась дыхание.
Он часто бродил по кладбищу своего бизнеса, словно плакальщик среди надгробий. Грустил о надеждах и мечтах. Скорбел по моей матери. Я мог бы посочувствовать ему, если бы слишком хорошо не знал, что он вернется, рассердившись из-за неудачного бизнеса и дерьмовой судьбы, подаренной ему миром. И выместит злость на мне.
Я коснулся пальцами шрама на подбородке, почти полностью скрытого маленькой бородкой. Сюда батя однажды попал, кинув в меня лампой. В другой раз он принес железный штык со свалки, требуя, чтобы я нашел побольше и сдал на переработку. Когда я недостаточно быстро убежал, он сломал мне руку. Я играл «Смерть коммивояжера» в гипсе.
Когда он замахнулся на меня в последний раз, я ударил его в ответ и оставил с фингалом, которым он хвастался в таверне «Ника». Потом пошли слухи в школе. Я был жестоким, легко теряющим контроль и любящим подраться, как и мой старик. Но никто ко мне не лез, а именно это мне и нравилось.
Я отвернулся от окна и принял душ в крошечной ванной трейлера, отмораживая яйца, – сквозь щели в раме проникал холодный воздух. Я вытерся и быстро оделся, надев те же джинсы, что и прошлым вечером. Я натянул чистую футболку, на нее толстовку, потом куртку.
Батя только заходил, когда я собрался выйти.
– Куда ты? – спросил он, перегораживая выход.
– На улицу, – сказал я. – Потом на работу в театр. Потом на спектакль.
– На улицу, – он выдохнул струйку дыма, загнав меня обратно в трейлер. – Это «на улицу» подразумевает одну чертову минуту работы на заправке? – он ткнул большим пальцем за спину, показывая на двор. – Или проверку автоответчика на предмет заказов автозапчастей? Здесь ржавеет хороший товар, пока ты танцуешь на сцене.
Я сжал зубы. Нам уже шесть месяцев не звонили на свалку ради деталей. Наш бизнес заключался в том, что батя сидел на заправке Wexx каждое воскресенье, а я снимал на свалке части ржавеющего металлолома, которые можно снова использовать. Никто не приезжал заправиться, и я уже сотни раз проходил через этот разговор.
– Я не могу снять их, когда они заледенели, – ответил я.
– Бред. У нас акры потенциальной прибыли могут испортиться из-за твоей ленивой задницы.
У меня задергалась челюсть. На груду металлолома в моем грузовике не купишь и пачки сигарет. С такими дерьмовыми расценками мне понадобятся недели, чтобы загрузить и вывезти достаточно металлолома на переработку и заработать хоть что-то.
– Я больше зарабатываю в театре, – ответил я. – А когда растает снег, мы сможем снова начать отвозить металл на переработку.
«А ты мог бы заниматься заправкой, как указано в твоем контракте франшизы».
Лицо бати покраснело, и я подумал, что он может что-то выкинуть. Я подтянулся и вскинул подбородок. При росте метр восемьдесят я возвышался над ним. С тех пор как он сломал мне руку три года назад, я стал заниматься подъемом тяжестей, чтобы заставить его дважды подумать, прежде чем снова связаться со мной.
Но он был трезв. Какие бы остатки приличия в нем еще ни оставались – а их было не много, – этим утром они не утонули в выпивке. Пока что. Он протолкнулся мимо меня, и в нос ударил запах виски и затхлого сигаретного дыма.
– Тогда убирайся отсюда ко всем чертям. Бесполезный. Я не хочу видеть тебя.
«Это чувство взаимно», – сказал я себе и, уходя, захлопнул за собой дверь. Я покинул трейлер в целости и сохранности, но чувствовал себя так, словно он ударил меня прямо в чертову грудь.
Я поехал в Брэкстон. В магазине одежды «Аутпост» я купил две новые пары джинсов, носки и белье. Женщина за стойкой сказала, что на карте у меня осталось пятьдесят долларов.
«Боже, Марти».
Я оставил ей свои покупки и пошел в детский отдел. Там я нашел непромокаемую зимнюю куртку – хорошую, а не какое-то дешевое дерьмо – яркого синего цвета, на распродаже за 45,99 долларов. Я поднял ее, чтобы оценить размер, а потом отнес на кассу.
– Для вашего маленького брата? – спросила она, обнуляя карту.
– Ага, – ответил я.
Она улыбнулась.
– Как мило.
В ресторанном дворике торгового центра я купил кусочек пиццы и напиток «Доктор Пеппер», а потом направился обратно в Хармони. У меня еще был час до работы в театре. Я свернул в свою часть города, выбрав привычную дорогу мимо восточной части «Автосвалки Пирса». В дальнем конце, где забор свалки служил задним двором ряду маленьких домиков, я припарковался и вышел.
Перевернутый старый проржавевший пикап лежал, навалившись на забор, сетку-рабицу. Словно забытый реквизит из фильма. Из кабинки я услышал голос, тихо напевающий «Feeling good» Нины Симон.
Я приложил два пальца к губам и издал низкий свист.
Пение остановилась, и Бенни Ходжс выбрался из грузовика. Он широко улыбнулся, его зубы засияли белым на темной коже, а потом улыбка снова превратилась в скучное безразличие тринадцатилетнего.
– Что случилось, брат? – спросил он, вытирая руки о джинсы, а затем предлагая мне стукнуться кулаками. – С днем рождения.
– Спасибо.
– Мама тебе кое-что приготовила. Подожди, дай я принесу.
Он нырнул в отверстие забора-рабицы. Его слишком тонкое пальто развевалось позади, пока он бежал по примятой снегом траве. Он зашел в дом и вышел с маленьким круглым тортом на тарелке под полиэтиленовой оберткой. Из кармана Бенни торчали вилки и дребезжали, пока он бежал.
Он снова пролез под забором и протянул мне торт. На нем была белая, с сырным кремом, глазурь и оранжевая надпись неаккуратным мальчишеским почерком: «С днем рождения».
– Морковный торт, – сказал мой названый братишка, сияя. – Твой любимый, верно? И я сам написал слова.
– Спасибо, Бенни, – ответил я, и мое сердце сжалось. – Спасибо и Иоланде.
– Она на работе, но попросила передать тебе «С днем рождения». – Он уставился на меня, и в его темно-карих глазах читалось нескрываемое желание. – Мы сейчас возьмемся за него, да?
Я засмеялся.
– Да, давай сделаем это. Но сначала…
Я отложил торт на шину грузовой фуры и достал пакет из «Аутпоста». Бенни подозрительно уставился на него.
– Что это?
– Куртка.
– Сейчас мой день рождения или твой?
Я протянул пакет.
– Твоя слишком тонкая. Бери.
Он колебался. Гордость не давала ему поднять руки.
Я вздохнул.
– Твоя мама заботится о том, чтобы у тебя была крыша над головой?
– Ага.
– И еда на тарелке?
Он кивнул.
– Точно, – ответил я. – А как часто она делает что-то для меня и бати?
Бенни поскреб пальцем подбородок.
– Раз в неделю?
– По меньшей мере. Это за то, что она заботится о нас, – я протянул пакет. – Теперь мы о ней позаботимся. Бери.
Он взял пакет.
– Дети в школе издевались надо мной… – Он снял старое пальто и надел новую куртку. Застегнул до подбородка и разгладил рукава. Он улыбнулся и на мгновение стал обычным ребенком, а не молодым человеком, которому пришлось быстро повзрослеть без отца.
– Она теплая, – сказал он.
– Хорошо.
Мы пожали руки, и он слегка приобнял меня, по-мужски хлопнув по спине.
– Спасибо, бро, – сказал он, его голос казался напряженным, и объятия продлились чуть дольше, чем нужно. Я позволил ему это.
Я встретил Бенни три года назад. Или, скорее, нашел его, тут, рядом с забором. Он съежился у фуры, плача по своему отцу, убитому в Афганистане, когда Бенни было всего пять. Он хотел поплакать где-то вдали от дома.
«Где мама не увидит и не станет волноваться», – сказал он тогда. Он рассказал мне, что его задача теперь заботиться о ней. Я сказал ему, что тоже забочусь о своем бате. С тех пор мы друзья.
Бенни отпустил меня и позволил сентиментальному мгновению растаять в холодном воздухе.
– Как школа на этой неделе? – спросил я, пока мы ели торт.
– Норм, – ответил Бенни. – Контрольная по наукам.
– И?
– Эм.
– Ты слишком умный для «Эм». Работай усерднее. Ты же держишься подальше от неприятностей?
– Ага. А ты?
Я взглянул на него, приподняв брови.
– Всегда.
Он засмеялся.
– Ага, точно. Кто твоя новая девушка на этой неделе?
– У меня ее нет.
– Чушь. Ты король секс-встреч.
– Твоя мама знает, что ты так говоришь?
– Нет.
– Ну как же?
Он пожал плечами:
– Ей все равно.
Судя по тому, что я знал об Иоланде Ходжс, ей было совсем не все равно. Еще ей было не безразлично, какой пример я подаю ее сыну. Но однажды вечером я позволил ему поиграть с моим телефоном, и он увидел сообщения не по возрасту от одной из девушек, с которой я иногда проводил ночи. Чтобы снять напряжение.
Естественно, Бенни задал тысячу вопросов. Тогда я не стал ему врать и сейчас не собирался.
– Послушай, – сказал я, пытаясь произнести умные слова. Моя челюсть работала словно на ржавых петлях. – Ты должен хорошо обращаться со всеми девушками. Что бы то ни было. Когда бы то ни было.
– Хорошо.
– Я не шучу. Девушки, которых я…
– Трахаешь? Чпокаешь? Занимаешься сексом с которыми?
Я взглянул на него. Он широко улыбнулся мне.
– Да ладно, – ответил я. – Эти девушки. Мы понимаем друг друга. Это нормально, что я не держусь рядом, и не вожу их на свидания, и не звоню им все время. Они не мои девушки и не ждут этого. Иногда девушкам нравится…
– Трахаться? Чпокаться? Заниматься сексом?
Я засмеялся.
– Да. Именно так. В этом нет ничего плохого, пока все довольны, понятно?
Бенни внимательно посмотрел на меня, нахмурившись.
– Почему ты устраиваешь мне эти внеклассные занятия?
– Это важно.
Он подумал об этом, а потом пожал плечами.
– Ладно.
Мы ели торт, когда солнце прорвалось через серость и засияло на поверхности ржавого пикапа. Бенни стал напевать «Feeling good».
– С каких пор ты слушаешь Нину Симон? – спросил я.
Он моргнул.
– Кого?
– Певицу, чью песню ты поешь.
– Не знаю никакой Нины. Я услышал ее в видео Jay-Z.
– Думаю, сойдет и так.
– Сегодня вечером твой последний спектакль? – спросил он.
– Последний Эдип, да.
– Тебе грустно из-за этого?
– Не очень, – ответил я.
По какой-то причине ко мне вернулись воспоминания об Уиллоу Холлоуэй, стоящей около театра с программкой в руке.
Я взглянул на Бенни, его щеку, испачканную глазурью, и улыбнулся.
– Это был хороший день рождения.
