Шрифт
Source Sans Pro
Размер шрифта
18
Цвет фона
Глава первая
Когда Майк Уэйн вошел в зал, отведенный в аэропорте Кеннеди для особо важных лиц, дежурная решила, что он – какой-то известный киноактер. Ей показалось, что она не раз видела его лицо, но она не могла вспомнить, кто он.
– Самолет авиакомпании «Свисс эйр», следующий рейсом номер семь, прибывает в пять? – спросил он, расписываясь в книге посетителей.
– Я проверю, – отозвалась женщина, одаривая его приветливой улыбкой.
Он улыбнулся ей в ответ, но опыт подсказал дежурной, что это была улыбка мужчины, у которого уже есть девушка. Девушка, прилетающая рейсом номер семь. Возможно, одна из тех швейцарских красоток, что заполонили Штаты в последнее время. Они отнимали все шансы у стюардессы со скромной внешностью.
– Опаздывает на полчаса. Прибытие ожидается в пять тридцать, – виновато улыбнулась она.
Кивнув, он прошел к одному из кожаных кресел, стоявших у окна. Женщина посмотрела на его роспись в книге. Майк Уэйн. Она слышала эту фамилию и видела его, но не могла вспомнить где. Может быть, в одном из телесериалов, который она смотрела в субботний вечер, не занятый свиданием. Мистер Майк был старше мужчин, с которыми она встречалась, возможно, ему перевалило за сорок. Но ради этого человека с голубыми глазами, как у Пола Ньюмена, она охотно забыла бы о разнице в возрасте. Предприняв последнюю попытку обратить на себя его внимание, она подошла к нему с несколькими журналами, но он покачал головой и снова уставился на самолеты, стоявшие на летном поле. Вернувшись к своему столу, женщина вздохнула. Никаких шансов! Этот человек был погружен в свои мысли.
Майку Уэйну было о чем подумать. Она возвращается! После трех лет и трех месяцев, проведенных в клиниках… наконец-то!
После аварии, в которую попала Дженюари, началось и его падение. Картина с участием Мельбы принесла убытки. Он обвинял в этом только себя. Нельзя думать о вестерне, когда твой ребенок лежит, разорванный на части. Врачи не обещали ничего утешительного. Сначала никто из хирургов не надеялся, что она сможет ходить.
Паралич был связан с сотрясением мозга и требовал немедленной физиотерапии. Неделями он изучал непонятные ему рентгенограммы, электроэнцефалограммы, снимки позвоночника.
Он доставил на самолете двух хирургов из Лондона и знаменитого невропатолога из Германии. Они согласились с римскими специалистами – промедление с началом курса физиотерапии снизит шансы устранения паралича, однако до сращения костей ничего нельзя предпринимать.
Майк проводил большую часть времени в больнице, появляясь на киностудии, лишь чтобы убедиться в том, что почти все эпизоды с участием Франко вырезаны из ленты. Он не поверил Франко, заявившему, что Дженюари сама просила его увеличить скорость. Когда Майк рассказал об этом дочери, она отказалась подтвердить или опровергнуть слова итальянца. Майк прогнал Франко со съемочной площадки и предоставил режиссеру заканчивать картину. Он хотел уехать с Дженюари из Рима.
Но через три месяца она еще была в гипсе и не могла говорить. После римской премьеры фильма в газетах появились убийственные рецензии. Финансовые дела обстояли не лучше.
В Нью-Йорке престижные кинотеатры сняли картину с проката через неделю, и она попала на Сорок вторую улицу. Европейская пресса назвала Майка Уэйна первым режиссером, сумевшим лишить Мельбу Делитто сексапильности.
Он пытался отнестись к неудаче по-философски. Каждый может потерпеть однажды крах. Ему долгое время везло. Он находился на гребне удачи с 1947 года. Он говорил это себе. А также репортерам. Однако, когда Майк сидел возле кровати дочери, его преследовали грустные мысли. Что это – случайный прокол или удача изменила ему?
Он должен был сделать еще две картины для «Сенчури». Прибыль от них может покрыть убытки от вестерна. Следующий фильм казался ему застрахованным от провала. Это была шпионская лента, основанная на бестселлере. Он начал снимать в Лондоне в октябре. Каждый уик-энд он летал в Рим, заставляя себя входить в палату с такой же улыбкой, какой его встречала дочь. Он пытался сохранять присутствие духа, несмотря на то что прогресса в излечении не было. Она поправится! Обязательно поправится! В день рождения, когда Дженюари исполнилось восемнадцать лет, она удивила его, сделав через силу несколько шагов с помощью врача и костылей. С правой рукой дела обстояли неплохо, но правая нога еще волочилась. Девушка начала говорить. Правда, иногда она еще запиналась, произнося какое-то слово. Но он знал, что это дело времени. Черт возьми, если она может говорить и пользоваться правой рукой, что задерживает исцеление ее правой ноги? Несомненно, сотрясение мозга тут ни при чем. Но ее улыбка была радостной, торжествующей. Ее волосы немного отросли – она напоминала худенького мальчика. У Майка пересохло в глотке. Он заставил себя улыбнуться. Горло сдавил спазм. Ей восемнадцать лет, а уже столько месяцев потеряно.
После дня рождения Дженюари ему предстояло отправиться в Штаты и снять там в Нью-Йорке и Сан-Франциско сцены погони. Затем – монтаж и озвучивание в Лос-Анджелесе. Майк возлагал большие надежды на эту картину – она обещала быть прибыльной. И почему-то он связывал ее судьбу с выздоровлением Дженюари. Он как бы загадал: будет фильм иметь успех – Дженюари скоро встанет на ноги.
Благотворительная премьера состоялась в Нью-Йорке. Вспышки блицев, знаменитости, интервью. Аудитория аплодировала и смеялась вовремя. Когда в зале зажегся свет, боссы «Сенчури» стали подниматься по проходу, похлопывая Майка по спине… улыбаясь. Затем – обед в «Американе», где они услышали о том, что первая телевизионная рецензия оказалась плохой. Но все сказали, что это не имеет значения. Важна реакция «Нью-Йорк таймс». В полночь стало известно, что отклик «Нью-Йорк таймс» будет убийственным. (К этому моменту боссы «Сенчури» уже покинули прием.) Глава рекламного отдела «Сенчури», оптимист Сид Гофф, невозмутимо пожал плечами. Кто читает «Таймс»? Когда речь идет о фильме, важно мнение «Дейли ньюс». Еще через двадцать минут они узнали о том, что «Дейли ньюс» отметила картину всего двумя звездочками, но Сид Гофф не терял оптимизма. «Я слышал, парню из „Пост“ она понравилась. И вообще, главное – это мнение публики».
Но рецензия «Пост» и реакция публики оказались неважными. Картина продавалась плохо, но Сид Гофф не расстраивался. «Подождите, когда она пройдет по стране. Людям она понравится. Только это имеет значение».
Фильм был прохладно принят в лос-анджелесском «Чайниз». Вяло прошел в Детройте. В Чикаго потерпел полное фиаско. А в Филадельфии и других ключевых городах его не пустили в кинотеатрах первого показа.
Майк отказывался верить в происходящее. Он был уверен в успехе фильма. Два провала подряд. Его охватило суеверие, распространенное в шоу-бизнесе. Все плохое случается трижды. Смерти, авиакатастрофы, землетрясения – и убыточные фильмы. Несомненно, руководство «Сенчури» разделяло его страх. Когда он звонил в кинокомпанию, все «оказывались» на совещании или только что вышедшими из кабинета. Последним ударом стало известие из Нью-Йорка – на третью картину ему выделили только два миллиона долларов, включая расходы на рекламу.
Он мог уложиться в такой бюджет, лишь пригласив малоизвестных актеров и начинающего режиссера либо опытного, но потерпевшего ряд неудач. Но у Майка не было иного выхода. Контракт обязывал его сделать третью картину. Ладно, если ему достаются такие карты, он сделает третий фильм, вернется в Нью-Йорк и поставит сногсшибательный спектакль на Бродвее. Чем больше он думал об этом, тем сильнее росла его уверенность. Возвращение Майка Уэйна на Бродвей станет событием. Деньги – не проблема. Черт возьми, он вложит свои средства. У него есть несколько миллионов. Что такое несколько сотен долларов? Нужна только превосходная пьеса.
С такими мыслями летом 1968 года он приступил к съемкам третьего фильма. Он летел в Рим повидать Дженюари с прекрасным настроением, но когда она заковыляла навстречу ему, волоча ногу, Майк впервые испугался, что она никогда не сможет нормально ходить. Дженюари хотела знать о его новой картине все. Почему он пригласил неизвестных людей? Кто занят в главной роли? Когда она сможет прочитать сценарий? Он заставлял себя фантазировать с воодушевлением, которое давалось ему нелегко. Он сдерживал панику до встречи с врачами. Тут его страх и ярость выходили наружу. О каком медленном улучшении они говорят? Чего стоят обнадеживающие сообщения, которые он получал последние месяцы? Он не видел никакого прогресса.
Доктора соглашались, что двигательные функции восстанавливаются медленнее, чем они полагали вначале. Но он должен понять. Они не могли начать физиотерапию достаточно рано. Врачи не стали скрывать от Майка свой прогноз: Дженюари всегда будет прихрамывать и, возможно, пользоваться тросточкой.
В эту ночь он крепко напился с Мельбой Делитто. Когда они наконец оказались в ее квартире, Майк, расхаживая по комнате, проклинал больничных врачей, безнадежность ситуации.
Мельба пыталась его успокоить:
– Майк, я тебя обожаю. Я даже не держу на тебя зла за мою единственную неудачную картину. Но сейчас ты еще раз принес компании убытки. Ты не должен позволить несчастью, случившемуся с дочерью, погубить твою жизнь. Следующая картина должна иметь успех.
– Что ты мне советуешь? Работать, забыв о Дженюари?
– Нет, не забыв. Но у тебя есть собственная жизнь. Перестань мечтать о несбыточном.
Злость внезапно отрезвила Майка. Он всегда добивался невозможного. Его мать бросила сына, когда ему было три года. Отец, боксер-ирландец, погиб на ринге, пропустив удар третьеразрядного спортсмена. Майк взрослел один на южной окраине Филадельфии. В семнадцать лет пошел служить в ВВС – лучше армия, чем тот мир, который его окружал. Затем война. Самое пекло. Гибли под пулями парни, рядом с которыми он спал. Почему кто-то погиб сегодня, а он остался жив? Их возвращения ждали родные и возлюбленные, присылавшие продукты и длинные письма. Постепенно рождалась мысль: ты остался живым, потому что тебя ждет какое-то дело. Твой долг – вернуться на родину и выполнить его. Он чувствовал, что фортуна покровительствует ему, – он должен осуществить нечто невозможное. Заслужить прощение погибших. Он не был религиозен, но верил в предназначение. В оплату долга. Такова была его философия.
– Моя девочка будет ходить, – тихо произнес он.
Мельба пожала плечами:
– Тогда свози ее в Лурд. А если хочешь истратить много денег, отправь Дженюари в «Клинику чудес».
– Что это?
– Швейцарская больница, расположенная в Альпах. Она очень дорогая, но врачи там добиваются великолепных результатов. Я знаю одного автогонщика, разбившегося в Монте-Карло. Говорили, что он останется парализованным на всю жизнь. В «Клинике чудес» его поставили на ноги.
На следующий день Майк полетел в Цюрих, затем добрался до роскошного дворца, спрятавшегося в горах. Он встретился с доктором Петерсоном, хрупким человечком, не похожим на чудотворца.
Это была еще одна отчаянная попытка. Майк осмотрел клинику с доктором Петерсоном. Он увидел стариков, переживших инсульт и ковыляющих на костылях, – они радостно приветствовали врача. Майк проследовал за доктором в комнату, где пели маленькие дети. Сначала он не увидел в этом зрелище ничего удивительного, но потом понял, что каждый ребенок здесь бросает вызов судьбе. У одного была «волчья пасть», у другого слуховой аппарат на ухе. У третьего – лицевой паралич. Но все они улыбались и заставляли себя петь. В другом крыле находились малолетние жертвы талидомида с искусственными конечностями. Они осваивали хитроумные протезы, радуясь малейшему прогрессу. Майк почувствовал, что его настроение меняется. Сначала он не понял причину. Потом его осенило. Здесь не было места пессимизму. Пациенты боролись изо всех сил. Стремились к недостижимому.
– Видите, – пояснил доктор Петерсон, – каждая минута тратится на лечение. На борьбу за здоровье. У нас здесь находится один мальчик, попавший на ферме под трактор. Потеряв обе руки, он научился играть на гитаре с помощью протезов. Каждый вечер у нас концерт. Иногда мы ставим спектакли и балеты. Все это – часть терапии. Но у нас нет телевизоров и радио.
– Почему вы отрезаны от внешнего мира? – спросил Майк. – Кажется, пациенты и так выпали из обычной жизни вследствие своих недугов.
Доктор Петерсон улыбнулся:
– Клиника – это целый мир. Мир, где пациенты помогают друг другу. Новости из внешнего мира напоминают о войнах, забастовках, загрязнении окружающей среды, переворотах… Если все это приносит несчастья здоровым людям, зачем нашим пациентам бороться изо всех сил за возвращение в такой мир? Ребенок, родившийся без ног и научившийся за шесть месяцев делать два шага, может пасть духом, столкнувшись с жестокостью и равнодушием людей, которым больше повезло в жизни. «Клиника чудес» – это мир надежды и желания выздороветь.
Майк, похоже, о чем-то задумался.
– Но здесь нет никого, с кем моя дочь могла бы подружиться. Тут одни старики… и младенцы.
– С кем она общается в палате римской больницы?
– Ни с кем. Но она не окружена больными и калеками.
Теперь задумчивым стало лицо доктора Петерсона.
– Иногда присутствие более несчастных помогает человеку встать на ноги. Однорукий мальчик, попавший сюда, видит безрукого сверстника и внезапно понимает, что потеря руки – это еще не конец жизни. А безрукий вырастает в собственных глазах, помогая лишившемуся ног. Вот что здесь происходит.
– Один вопрос, доктор Петерсон… Вы действительно считаете, что можете помочь моей дочери?
– Сначала я должен изучить историю ее болезни и заключение лечащего врача. Мы берем только тех пациентов, которым в состоянии помочь. И даже тогда не гарантируем полного излечения.
Спустя три недели Майк зафрахтовал самолет и доставил Дженюари в «Клинику чудес». Он решил не щадить дочь. Рассказал ей заранее о том, каких пациентов она увидит. Но зато здесь у нее появлялся шанс окончательно поправиться. Майк скрыл от дочери, что у доктора Петерсона были некоторые сомнения насчет возможности ее полного выздоровления.
Ближайшая деревня находилась в пяти милях от больницы. Майк остановился в гостинице и провел там неделю, наблюдая за дочерью. Если Дженюари и испытывала отвращение, она его не демонстрировала. Ее улыбка всегда была приветливой, радостной; девушка с восхищением говорила о своих новых знакомых.
Майк вернулся на Западное побережье и занялся третьей картиной. Она была обречена на провал, ничто не могло ее спасти. Но он уже начал рекламировать свое возвращение на Бродвей. Агенты, актеры и режиссеры звонили ему. Каждый вечер он запирался в своем номере отеля «Беверли-Хиллз» и читал сценарии известных драматургов, начинающих авторов и любителей. Он читал все подряд, включая дайджесты новых романов. В Швейцарию Майк полетел с портфелем, набитым рукописями. Дженюари провела в клинике уже два месяца. Ее речь стала идеальной, правая рука – сильной, как прежде. Но нога по-прежнему представляла проблему. Девушка ходила лучше, но все же заметно прихрамывала.
Съемки закончились в декабре. Майк предоставил режиссеру монтировать и озвучивать ленту. Он провел длительное совещание со своим консультантом по бизнесу. Продал личный самолет и часть ценных бумаг. Но отказался сдать люкс в «Плазе».
В канун Рождества он полетел в Швейцарию, доплатив за избыток багажа пятьсот долларов. Три чемодана были набиты игрушками для детей. Он подарил Дженюари стереопроигрыватель и комплект пластинок с мелодиями из кинофильмов последнего десятилетия.
Они отпраздновали ее девятнадцатилетие в маленьком ресторане при гостинице. Она говорила о грамзаписях, о том, как они понравились ей, сожалела о пропущенных ею за последний год спектаклях. Потом ее лицо стало серьезным; она взяла отца за руку:
– Вот что, папа. В твой следующий приезд я смогу танцевать с тобой. Это обещание.
– Не спеши. – Он засмеялся. – Я уже давно не танцевал.
– Тогда восстанови форму. Я буду ждать. – Она улыбнулась. – Я не имею в виду то, что танцуют в дискотеках. Возможно, медленный вальс.
Кивнув, он заставил себя улыбнуться. Как раз в этот день он беседовал с доктором Петерсоном, которого беспокоило отсутствие прогресса с ногой. Врач предложил пригласить из Лондона ведущего ортопеда для консультации.
Через несколько дней Майк встретился с доктором Петерсоном и Артуром Райлендером, английским хирургом. Изучив рентгеновские снимки, Райлендер заявил, что кость срослась неправильно. Ее следовало сломать и установить заново.
Когда Майк сообщил новость Дженюари, девушка решительно сказала:
– Мы это сделаем. Я всегда считала, что гипс в Альпах – это модно. В одной твоей картине героиня сидит с гипсом на фоне гор и выглядит прекрасно.
– Это было даже в трех моих картинах, – засмеялся Майк. – И все мои героини поправлялись. Помни это.
Операцию сделали в Цюрихе. Через две недели девушка вернулась в «Клинику чудес». Воодушевленный мужеством дочери, Майк вернулся в Штаты. Она заслуживала, чтобы по возвращении ее ждало царство. Теперь ничто не могло остановить Майка Уэйна.
Прибыв на Западное побережье, он очистил свой кабинет в «Сенчури Пикчерс» и отправился на скачки в Санта-Аниту. Сделал ставку наугад. Лошадь пришла первой. Он выиграл пять тысяч и не удивился этому – он знал, что фортуна снова повернулась к нему лицом. Вечером он прочитал сценарий неизвестного автора и понял, что нашел свою пьесу. Он решил вложить в постановку собственные средства. Отправился в Нью-Йорк, установил дополнительные телефоны в своем люксе, арендовал роскошный офис в здании Гетти и провел пресс-конференцию. Майк Уэйн возвращается на Бродвей!
В течение нескольких следующих месяцев он был сгустком неиссякаемой энергии. Обсуждения с театральными художниками, режиссерами, актерами, интервью в «Сарди», выступления на телевидении, обеды в «Пристанище Дэнни», знакомства с комедиантами, полночи, проведенные с Джоном Нибелом на радио у микрофона. Его возвращение будоражило всех. Пресса любила Майка, его энтузиазм и грубоватое обаяние заражали окружающих. Когда начались репетиции, он стал посылать Дженюари ежедневные отчеты. Он отправил ей сценарий, газетные статьи, описывал репетиции. Информировал о том, как осуществляется их проект. Он скрыл от дочери лишь то, что после первой недели репетиций одна молоденькая инженю перебралась в его люкс.
Премьера состоялась в октябре в Филадельфии. Спектакль получил различные оценки. Его доработали, инженю лишилась двух своих лучших сцен и перестала разговаривать с Майком. В Бостоне рецензии были великолепными. Спустя две недели спектакль показали в Нью-Йорке. Зрители неистово аплодировали, но отклики в прессе оказались убийственными. Мнение газет было единодушным: «Старомодно… громоздко… неудачный актерский состав». Драматург заявил в телевизионном ток-шоу, что Майк изменил его исходный замысел, убрал всю мистику. Инженю сказала телерепортеру, что сценарист – гений, а Майк загубил его творение. (К этому времени она уже покинула «Плазу» и перебралась к драматургу.)
Майк отказывался снять спектакль. Труппа получала мизерные гонорары. Он потратил двести тысяч долларов из своих сбережений на рекламу, размещенную на автобусах, вагонах метро, полосах «Нью-Йорк таймс», радио и телевидении, в журнале «Эстрада». Переиздал бостонские рецензии в ряде других газет.
Заполнял театр контрамарочниками и создавал вокруг спектакля шумиху, всегда сопровождавшую его прежние «хиты». Полетел в Швейцарию и сказал Дженюари, что спектакль пользуется небывалым успехом, будет идти всегда и он уже готовит к отправке на гастроли три труппы.
Спустя два месяца, после долгого совещания с бухгалтером, ему пришлось снять спектакль. На бирже был спад, но он продал еще некоторое количество ценных бумаг и прибыл в Швейцарию на двадцатилетие дочери с улыбкой победителя и обычным превышением нормы багажа – его чемоданы были набиты подарками.
И когда Дженюари вышла в комнату для посетителей без костылей и следов хромоты, он действительно почувствовал себя настоящим победителем. Она еще двигалась осторожно, как бы с опаской, но все же ходила! Он стиснул челюсти, кадык перекатился на его шее. Она была так прекрасна. Эти большие карие глаза, волосы, падающие на плечи.
Когда она оказалась в его объятиях, они оба заговорили и засмеялись одновременно. Позже, обедая в гостинице, она спросила:
– Почему ты сказал, что спектакль имел успех?
– Он действительно имел успех… у меня. Он оказался слишком хорош для публики.
– Но ты вложил в него свои деньги…
– Ну и что?
– Ну, у тебя уже было три убыточных фильма…
– Кто тебе это сказал?
– Я читала «Эстраду».
– Где, черт возьми, ты нашла «Эстраду»?
– Ты в прошлый раз сам оставил номер. Доктор Петерсон отдал его мне, думая, что он тебе нужен. Я прочитала там все статьи. Но почему ты сказал мне, что спектакль стал хитом?
– Он стал им… в Бостоне. Слушай, забудь о нем. Поговорим о более важных делах. Доктор обещает, что ты сможешь уехать отсюда через шесть месяцев.
– Папочка…
Подавшись вперед, она заглянула ему в глаза:
– Помнишь, когда мне исполнилось тринадцать, ты сказал, что это особенный вечер. Так вот, сегодня я уже не тинейджер. Мне двадцать лет. Я взрослая девушка. Я знаю, что больница обходится тебе ежемесячно в три тысячи долларов. Эрик, маленький мальчик, который учил меня играть на гитаре, уехал отсюда из-за дороговизны. Я подумала…
– Единственное, о чем ты должна думать, – это о выздоровлении.
– Как у тебя с деньгами?
– Черт возьми, я заработал на убыточных картинах. Я получил процент от общих расходов и неплохо обогатился.
– Честно?
– Честно.
Он сел на самолет, горя желанием добиться невозможного. Беседа с доктором Петерсоном встревожила его. («Мистер Уэйн, вы должны подумать о будущем Дженюари. Тут требуется большая осторожность. Она очень красива, но совершенно лишена жизненного опыта. Она говорит, что хочет стать актрисой, – это естественно при вашей работе. Но вы должны понимать, что клиника оберегала ее от внешнего мира. Дженюари следует постепенно впускать в ваш мир, девушку нельзя сразу бросать туда».)
Майк размышлял об этом в самолете. Ей предстояло войти в его мир в неудачный момент. Когда за бортом лайнера разразилась гроза, Майк подумал, что авиакатастрофа могла бы избавить его от всех проблем, но тут же вспомнил, что уже обратил страховку в наличные.
Единственным решением могла стать прибыльная картина. Возможно, после трех неудач в кино его полоса невезения закончилась. Он вернулся в Лос-Анджелес и снова уединился в отеле «Беверли-Хиллз», погрузившись в чтение сценариев. К удивлению Майка, он почти сразу нашел то, что искал. Вещь была написана автором, произведения которого не имели успеха в последние десять лет. Но в пятидесятых годах по его старым книгам был снят ряд нашумевших фильмов. Тогда он получил несколько «Оскаров». И этот сценарий принесет ему премию. В нем было все: большая любовь, действие, отчаянная погоня. Майк встретился с автором и заплатил ему тысячу долларов за месячный опцион.
Уэйн отправился к руководителям известных студий.
Его удивило то, что никто не брался финансировать съемки и не проявлял интереса к сценарию. Везде он слышал одно и то же. Киноиндустрия переживает кризис. Сценарий – это ерунда. Вот если бы у него был бестселлер, тогда, возможно… Киностудии завалены сценариями. Все пребывали в состоянии тихой паники. Везде происходили перемены. Менялись боссы кинокомпаний. В некоторых студиях он даже не знал новых руководителей. Ведущие независимые продюсеры также отказывались поддержать его. Они считали, что автор потерял конъюнктурное чутье, находили риск неоправданно большим. По истечении месяца Майку пришлось отказаться от прав на сценарий, который через три дня был куплен двумя совсем еще молодыми людьми, год назад сделавшими посредственный фильм. Они немедленно получили необходимые средства от одной крупной студии.
Майк вернулся в Нью-Йорк, отчаянно пытаясь найти для себя какое-то дело. Он вложил сотню тысяч долларов в спектакль, создаваемый одним из ведущих продюсеров. Неприятности начались на второй неделе репетиции, когда исполнитель главной роли покинул труппу. Обкатка пьесы за пределами Нью-Йорка обернулась кошмаром – после восьми недель истерик, споров, замен Майк принял решение снять спектакль до бродвейской премьеры.
Он потратил две недели, вкладывая деньги в разработку идеи телесериала. Сам оплатил съемки «пилота» – пробной постановки, израсходовав триста тысяч долларов. Шефы телекомпании смотрели «пилот», но не брались финансировать сериал. Майк мог вернуть часть средств, сняв короткий телефильм, предназначенный для эфирного «окна» в летнем межсезонье.
Спустя несколько недель он отправился на закрытый просмотр картины, снятой по упущенному им сценарию. Зал был заполнен длинноволосыми, бородатыми молодыми людьми в футболках. Девушки были в коротких майках, без лифчиков, с прическами в стиле афро или с длинными нерасчесанными волосами. Глядя на экран, Майк испытывал тошноту. Они загубили великолепный сценарий. Поменяли местами начало и конец, дали массу ретроспекций и нерезких кадров. Превратили любовную сцену в психоделический бред, снятый в стиле синема верите удерживаемой в руках камерой. Конечно, им пришлось пойти на это, располагая теми уродливыми бездарностями, которые сегодня назывались актерами и актрисами. Куда-то исчезли люди с такими лицами, как у Гарбо и Кроуфорд, актеры вроде Гейбла и Кэри. Мир захватили уроды. Майк не понимал, что происходит вокруг него.
Неделей позже он отправился на другой предварительный показ, состоявшийся на Восемьдесят шестой улице. Увидел тех же зрителей, а также студентов из колледжей и молодых семейных служащих. Аудитория принимала фильм на ура.
Премьера состоялась через три недели. Фильм ставил рекорды кассовых сборов по всей стране. Майк испытал серьезное потрясение. Значит, он не понимает, что требуется сегодняшнему кинорынку. Три года назад его суждения были безошибочными. Студии верили ему, а главное, он сам верил в себя.
Пришло время отойти от стола. Майк Уэйн оказался вне игры. Как быстро изменились правила! Он выглядел неизменно, думал по-прежнему. Возможно, в этом все дело. Он не пошел на поводу у моды, не принял наготу, спектакли и фильмы без сюжета, новомодную бесполость. Что ж, ему уже пятьдесят два. Он знал неплохие времена. Мог идти по Бродвею, не опасаясь грабителей. Помнил Нью-Йорк ночных клубов и красивых девушек, вместо которых появились порнофильмы и массажные салоны. Но сильнее всего Майка печалило то, что Дженюари возвращалась в этот мир.
Он сидел в зале для особо важных лиц и смотрел на серое небо. Она летит домой сквозь эту свинцовую мерзость. Он всегда обещал ей яркий сверкающий мир. Черт возьми, он сдержит свои обещания.
Улыбающаяся дежурная вернулась. Она объявила о прибытии самолета. Майк организовал торжественную встречу для дочери. Официальный представитель аэропорта проведет ее через таможню. Что может включить в декларацию ребенок, который три года провел в больнице? Майк вышел из зала ожидания, не заметив, как дежурная вскочила со своего стула, чтобы попрощаться с ним. Прежде он обязательно очаровал бы ее своей улыбкой, потому что женщина была симпатичной. Впервые в жизни Майк Уэйн испытывал страх.
Он заметил дочь в тот момент, когда она входила в здание аэропорта. Да, он не мог пропустить ее. Загорелое лицо, развевающиеся волосы – он обратил бы на нее внимание, даже если бы она не была его дочерью. Дженюари, казалось, не замечала, что мужчины оборачиваются, глядя на нее. Маленький человек едва поспевал за мчавшейся вперед девушкой. Она всматривалась в толпу встречающих. Наконец она увидела Майка. Объятия, поцелуи, смех, слезы на глазах.
– О, папочка, ты великолепно выглядишь! Мы не виделись с июня! Как замечательно снова оказаться дома… Рядом с тобой.
– Ты тоже выглядишь отлично, детка.
– Это мистер Хиггинс. – Она повернулась, представляя маленького человека. – Он очень любезен. Мне даже пришлось открыть сумку…
Майк пожал руку таможеннику, который нес сумку девушки.
– Я вам очень признателен, мистер Хиггинс. – Он взял сумку. – Теперь, если вы скажете мне, где находится остальной багаж моей дочери, я договорюсь, чтобы его доставили к машине.
– Это все, мистер Уэйн. Рад был помочь вам. И познакомиться с мисс Уэйн.
Он пожал им обоим руки и исчез в толпе.
Майк поднял сумку:
– Это все?
– Да! Я надела свой лучший костюм. Он тебе нравится?
Она отступила на шаг назад и повернулась на триста шестьдесят градусов.
– Я купила его в Цюрихе. Услышала, что тут все носят брючные костюмы. Он обошелся мне в триста долларов.
– Он превосходен, но… – Майк посмотрел на небольшую сумку, которую держал в руке. – Других нарядов нет?
Она засмеялась:
– О, там полно одежды. Три пары джинсов, пара блузок, свитера, кроссовки, потрясающая ночная рубашка, которую я приобрела в Цюрихе. У меня кончились деньги, не то я бы еще купила платье. А вообще, я полностью экипирована для любых мероприятий.
– Завтра мы займемся твоим гардеробом.
Она взяла Майка под руку, и они направились к выходу.
– В самолете я увидела на женщинах юбки различной длины. Майк, что теперь носят?
– Майк? – Он удивленно посмотрел на дочь. – А почему не «папа»?
– О, ты слишком великолепен, чтобы называть тебя папой. Тебе известно, что ты красавец? Мне нравятся твои баки… с проседью.
– Они уже белые, а я – солидный стареющий джентльмен.
– До этого еще далеко. Смотри, на той девушке индейский наряд. Она участвует в каком-то шоу? Лента на голове, косички…
– Знаешь, сейчас все сошли с ума, – сказал он.
– Откуда я могла об этом узнать? Все мои подруги ходили в халатах.
Он внезапно остановился и посмотрел на дочь:
– Господи, верно. У вас же не было телевизора?
– Нет.
Он подвел ее к машине.
– Сегодня все одеваются, точно они идут на маскарад. Ну, я имею в виду молодежь.
Но Дженюари не слушала его. Она уставилась на автомобиль. Тихо свистнула.
– Вот это да!
– Ты уже ездила в лимузинах.
– Я провела в них всю жизнь. Но это не просто лимузин – это нечто.
Она восторженно улыбнулась.
– Серебристый «роллс-ройс» – только в таком автомобиле и подобает ездить девушке, – сказал Майк.
Дженюари села в машину и кивнула:
– Красота! Форма водителя под цвет салона, телефон, бар, все для удобства пассажира, если он – Майк Уэйн.
Она обняла отца.
– Папочка, я так за тебя рада.
Девушка откинулась на спинку сиденья – автомобиль устремился вперед. Она вздохнула:
– Как здорово вернуться домой. Если бы ты только знал, как часто я мечтала об этом моменте. Даже когда он казался мне несбыточным. Хотела снова оказаться в твоих объятиях, вернуться к тебе в Нью-Йорк. Мои мечты осуществились. Тут все по-прежнему.
– Ты ошибаешься. Многое изменилось. Особенно Нью-Йорк.
Она указала на поток машин. Автомобиль выехал на скоростную полосу.
– Это не изменилось. Я люблю нью-йоркское движение, шум, толпу, даже смог. Здесь так здорово после стерильного швейцарского снега. Я не могу дождаться того момента, когда мы пойдем в театр. Хочу погулять по переулку Шуберта, увидеть грузовики, выезжающие из Таймс-билдинг, хочу набрать грязного городского воздуха в мои чистые легкие.
– Это сделать ты успеешь. Нам предстоит многое наверстать.
Она прильнула к нему:
– Конечно. Я хочу посидеть за нашим столом в «Сарди», мне не терпится увидеть «Волосы», пройтись по Пятой авеню, посмотреть новые наряды. Но сегодня я хочу остаться дома и исполнить наш ритуал с шампанским и икрой. Я знаю, сегодня не день рождения. Но согласись, повод для торжества немалый. А больше всего на свете я хочу услышать о твоей потрясающей картине.
– О моей потрясающей картине? Откуда у тебя такая информация?
– Ниоткуда. Но я тебя знаю. Когда я получила прошлым летом из Испании твои открытки с таинственными намеками на большой новый замысел, я поняла, что речь идет о фильме и что ты боишься сглазить проект рассказом о нем. Но сейчас, когда я увидела все это… – Она махнула рукой. – Расскажи мне о нем.
Он посмотрел на дочь. На сей раз без улыбки.
– Лучше ты расскажи мне что-нибудь. Надеюсь, ты осталась самой стойкой и жизнерадостной девушкой на свете. Тебе предстоит увидеть, что здесь многое изменилось, и…
– Мы вместе, – сказала она. – Все прочее не имеет значения. Скажи мне – это фильм или спектакль? Я смогу работать с тобой? Я согласна играть роль без слов, печатать, выполнять мелкие поручения…
– Дженюари, тебе не приходило в голову, что в жизни есть вещи поважнее театра и общения с отцом?
– Назови.
– Ну, ты можешь встретить приличного молодого человека, выйти замуж, сделать меня счастливым дедушкой…
Она рассмеялась:
– Это произойдет не скоро. Слушай, возле тебя сидит девушка, которая целых три года заново училась ходить и говорить.
Она подняла руку и нежно коснулась его лица.
– О, Майк…
Дженюари счастливо вздохнула:
– Я хочу вместе с тобой заниматься тем, о чем мы всегда мечтали.
– Иногда наши мечты меняются. Или мы меняем их.
– Что ты хочешь этим сказать?
– Тебе известно, что я был в Испании, – медленно произнес он. – Но моя поездка не связана с кино.
– Телесериал, – сказала она. – Я угадала?
Он посмотрел в окно, взвешивая слова.
– Я совершил несколько правильных шагов в моей жизни. Мой последний поступок – самый верный из всех. У меня есть для тебя сюрприз. Сегодня вечером ты…
Она перебила отца:
– О, Майк, пожалуйста, обойдемся сегодня без сюрпризов. Мы двое и шампанское. Если бы ты знал, сколько месяцев я мечтала оказаться в нашем люксе в «Плазе» с видом на парк, где находится моя горка желаний…
– Тебя устроит «Пьер»?
– Что случилось с «Плазой»?
– Мэр Линдси отдал ее бездомным.
Она улыбнулась, но он заметил разочарование в глазах Дженюари.
– Вид почти тот же, – быстро добавил Майк. – Но, боюсь, тебе придется забыть о горке желаний. Ее захватили пьяницы и наркоманы. Вместе с собаками, устроившими там туалет. Теперь у всех тут большие псы. Их держат для безопасности.
Он почувствовал, что разболтался. Умолкнув, посмотрел на темнеющий горизонт, на городской пейзаж, затянутый смогом и привлекательный своей хаотичностью. В маленьких прямоугольных окнах появлялся свет. Нью-йоркский вечер.
Вскоре линия горизонта скрылась. На Шестидесятой улице Майк обратился к водителю:
– Остановитесь у табачного магазина напротив «Блумингдейл».
«Роллс-ройс» затормозил; прежде чем шофер успел выйти из машины, Майк уже выскочил на улицу.
– У меня кончились сигареты, – пояснил он и повернулся к водителю. – Здесь нельзя стоять во втором ряду. Прокатите мисс Уэйн вокруг квартала. Я к тому времени выйду.
Когда лимузин обогнул квартал, Майк уже стоял на углу. Сев в машину, он закурил. Внезапно протянул пачку дочери:
– Куришь?
– Нет. Ты успел?
– Что?
– Позвонить.
– Куда?
Она засмеялась:
– О, Майк, тут в баре целый блок.
Его лицо окаменело.
– О’кей… и куда же я звонил?
Она взяла его под руку:
– Ты заказал шампанское и икру. Я прочитала на твоем лице, что ты забыл это сделать заранее.
Он вздохнул:
– Возможно, я многое забыл.
Она закрыла пальцами его рот.
– Скажи мне только одно. Я правильно угадала насчет звонка?
– Да.
– Майк, ты ничего не забыл, – нежно произнесла она.
Открыв глаза, она решила, что находится в больнице. Но комната была непривычно темной, мебель выглядела иначе. Окончательно проснувшись, она поняла, что лежит в новой спальне, в отеле «Пьер». Девушка включила ночник, стоящий на тумбочке. Полночь. Значит, она спала только два часа. Потянувшись, Дженюари обвела взглядом комнату. Она была очень красивой. Вовсе не походила на гостиничную спальню. Люкс был огромным, роскошным. Более просторным, чем любой гостиничный номер Майка. Он объяснил, что отель состоял из квартир, сдаваемых в поднаем постоянными съемщиками. Похоже, эти апартаменты арендовались людьми, обладавшими вкусом. Гостиная сразу произвела впечатление на Дженюари. Свечи, икра, шампанское в ведерке со льдом, бархатная темнота парка далеко внизу. Они произносили тосты друг за друга, ели икру… После первого бокала Дженюари охватила сонливость. Майк тотчас это заметил.
– Слушай, детка, здесь только девять часов, но по швейцарскому времени уже два или три часа ночи. Ложись в постель. Я немного пройдусь, куплю газеты, посмотрю телевизор и тоже лягу.
– Но мы еще не поговорили о тебе, о твоих делах…
– Завтра, – решительно сказал он. – Встретимся в девять утра в гостиной и побеседуем за завтраком.
– Но, Майк…
– Завтра.
Снова его голос прозвучал как-то странно. С непривычной твердостью. Так Майк говорил с фотографом, снявшим их в вестибюле, – симпатичным молодым человеком, проследовавшим за ними к лифту и сказавшим: «Мистер Уэйн, как ваша дочь чувствует себя в…»
Но он не закончил фразу. Майк Уэйн подтолкнул дочь в лифт и выпалил: «Довольно. У нас нет времени на интервью».
Сейчас она вспомнила этот инцидент. Это было так не похоже на отца. «Паблисити» всегда было неотъемлемой частью жизни Майка Уэйна. В возрасте девяти лет она попала с отцом на обложку известного журнала. Дженюари пожалела молодого репортера.
Когда она спросила отца, почему он так поступил, Майк пожал плечами:
– Возможно, на меня подействовал Рим. Не люблю этих парней. Фотографии могут появиться в любом дешевом журнале. Предпочитаю давать авторизованные интервью и позировать, зная, что снимок будет сопровождать текст. Терпеть не могу, когда щелкают камерой из-за угла.
– Но он ждал тебя в вестибюле. У него очень приличный вид.
– Забудь об этом. – Снова этот сухой решительный тон.
Он открыл шампанское. Дженюари, подняв бокал, сказала:
– За нас!
Майк покачал головой:
– Нет, за тебя. Пришло твое время, и я прослежу за тем, чтобы ты получила все.
Она лежала в темной спальне. Впереди была целая ночь. Она постарается снова заснуть. Но сон улетучился. Ей хотелось пить. После икры ее всегда мучила жажда. Вода из крана была почти теплой. Она не стала пить ее и забралась в постель. Настроила приемник на волну музыкальной станции. Погружаясь в дремоту, услышала рекламное объявление. Восторженный голос взахлеб расхваливал новую диет-колу. Дженюари нестерпимо захотелось холодной воды.
Она встала. В люксе была большая кухня. Она найдет там лед… Дженюари шагнула к двери и остановилась. Она была в короткой прозрачной ночной рубашке. Осторожно открыв дверь спальни, Дженюари произнесла:
– Папа?
Гостиная была пуста. Девушка на цыпочках вышла из своей комнаты. Уставилась в темноту столовой, заглянула в просторный кабинет, пошла по длинному коридору в комнату для прислуги. Потом Дженюари приблизилась к спальне отца и постучала. Открыла дверь. Пусто. На мгновение она вспомнила Рим, Мельбу. Нет, он не поступил бы так в первую ночь после ее возвращения. Наверное, он отправился погулять и встретил друзей. Она прошла на кухню. Холодильник был забит кока-колой, имбирным элем и диет-колой с содовой. Девушка налила в бокал кока-колу и вернулась в гостиную. Уставилась на парк. Маленькие мерцающие огоньки придавали ему рождественский вид. Не верилось, что эта бархатная чернота может таить в себе опасность.
И вдруг она услышала звук. Ее отец вставил ключ в замок. Сначала Дженюари испытала желание броситься к нему. Затем она посмотрела на свою короткую прозрачную ночную рубашку. После трех лет, проведенных во фланелевых пижамах, эта рубашка была символом. Она ознаменовала собой выздоровление… и отъезд. Ладно, она попросит отца закрыть глаза и дать ей свой халат.
Дверь открылась, и Дженюари услышала женский голос. О господи, он не один. Дженюари бросила испуганный взгляд через всю гостиную. Чтобы попасть в свою спальню, ей придется пройти через холл мимо них. Ближайшая дверь вела в его спальню. Она прошмыгнула туда в тот момент, когда они вошли в гостиную. В спальне Майка было темно. Господи, где же выключатель? Она провела рукой по стене.
– Майк, это смешно: я пробираюсь сюда тайком, – недовольным тоном заявила женщина. – В конце концов, она не ребенок.
– Ди, – твердым, но просящим тоном сказал Майк, – ты должна понять. Она три года мечтала о том, как проведет первый вечер дома.
Женщина вздохнула.
– Что, по-твоему, я испытала, когда ты позвонил и предложил мне покинуть квартиру после всех моих поисков нужного шампанского и икры? В этот вечер должно было состояться мое знакомство с Дженюари. Вместо этого меня удалили со сцены, точно какую-то статистку. Слава богу, я застала Дэвида дома. Мы просидели несколько часов в «Шерри». Уверена, я утащила его из объятий какой-нибудь юной красотки.
– Иди сюда, – тихо произнес Майк.
В квартире стало тихо. Дженюари догадалась, что отец целует женщину. Девушка не знала, что ей делать. Стоять в темноте и подслушивать – это неприлично. Если бы на ней был халат…
Ее отец негромко произнес:
– Утром я позавтракаю с Дженюари. Я хочу до вашего знакомства погулять с ней. Поверь мне, я поступил сегодня правильно.
– Но, Майк…
– Никаких «но». Слушай, мы теряем время.
Женщина засмеялась.
– Майк, ты испортил мне прическу. Будь добр, принеси мою сумочку. Я оставила ее на столике в холле.
Дженюари замерла. Сейчас они войдут в спальню! Дверь открылась, и в комнате вспыхнул свет – женщина щелкнула выключателем. Долю секунды они рассматривали друг друга. Лицо женщины почему-то показалось Дженюари знакомым. Она была высокой, стройной, с волосами, окрашенными «под седину», и невероятно красивой кожей. Спутница отца первой пришла в себя.
– Майк… иди сюда. У нас гостья.
Дженюари замерла. Ей не понравилась любопытная улыбка на сдержанном лице женщины, которая, похоже, чувствовала себя хозяйкой ситуации и обдумывала свой следующий ход.
Первой реакцией Майка было удивление. Затем в его глазах появилось выражение, которое Дженюари видела там впервые. Досада, раздражение.
– Дженюари, что ты здесь делаешь?
– Я… я пила кока-колу.
Она указала на гостиную, где остался ее бокал.
– Но что ты делаешь здесь, в темноте, без напитка? – спросила женщина.
Дженюари посмотрела на отца, надеясь, что он положит конец этой тягостной сцене. Но он стоял возле женщины, ожидая ответа дочери.
У нее пересохло в горле.
– Я услышала, как открывается дверь, голоса… – Она с трудом произносила слова. – Я была без халата, поэтому спряталась здесь.
Только сейчас они оба посмотрели на ее прозрачную ночную рубашку. Отец быстро прошел в ванную и вернулся оттуда с одним из своих халатов. Он бросил его дочери, не глядя на нее. Надев халат, Дженюари шагнула к двери. Женщина негромко обратилась к девушке:
– Подожди, Дженюари. Майк, ты не должен отпускать дочь, не познакомив нас.
Девушка замерла, стоя спиной к ним и ожидая, когда ее отпустят.
– Дженюари, – устало промолвил Майк, – это Ди.
Дженюари заставила себя слегка кивнуть женщине.
– О, Майк! – Ди взяла его под руку. – Ты плохо меня представил.
Посмотрев на дочь, он тихо произнес:
– Дженюари… Ди – моя жена. Мы поженились на прошлой неделе.
Девушка услышала, как она поздравляет их. Ее ноги налились свинцом, но ей все же удалось выйти из комнаты… скрыться в своем убежище – спальне. Только там ее колени задрожали, она бросилась в ванную. Дженюари вырвало.
