Марди и путешествие туда

Глава XVI. Измученные штилем

На восьмой день установился штиль.

Он пришёл ночью, когда, пробудившись на рассвете и уложив руки на планшир, я посмотрел на сцену, которую было бы очень трудно описать. Солнце ещё не взошло; возможно, оно пока ещё уходило с равнин Парагвая. Но рассвет был слишком ярок для звёзд, которые одна за другой погасли, как гаснут лампы после бала.

Сейчас, пока поверхность воды оставалась ровной, как зеркало, она приняла облик того, что в ней отражается: штиль в тропиках, бесцветное небо сверху, отражённое поверхностью океана, едва подающего признаки существования. Тёмно-синего цвета не стало; и гладкая поверхность находилась без движения; она была почти спокойна, как воздух.

Но тем же утром два серых небесных свода неба и воды, казалось, преобразовались в неопределённые эллипсы. И, соответственно, «Серна», казалось, дрейфовала в атмосфере, как в море. Всё окружающее застыло: небо, воздух, вода – всё-всё. Ни одной рыбы не было видно. Тишина была тишиной вакуума. Никакой жизни не скрывалось в воздухе. И это инертное смешение и размещение всех вещей казалось концепцией серого хаоса.

Это спокойствие продлилось четыре дня и четыре ночи, во время которых несколько кошачьих лап ветра изменили сцену. Они были слабы, как дыхание умирающего.

Время от времени жара была невозможной. Полуденные небеса в полдень пылали, как зажжённая угольная шахта. Наша кожа свернулась, как лента; наше зрение стало мутным, голова кружилась.

К нашему испугу, вода в бочонке стала слегка тёплой, солоноватой и немного гниющей; несмотря на это, мы держали наш запас одежды сложенным на бочонке, чтобы оградить его от солнца. Наконец, Ярл расширил вентиль, тщательно осмотрев содержимое. Этой предосторожности, несомненно, мы были обязаны более, чем тогда полагали. Теперь мы сочли мудрым сведение потребления воды к самой маленькой дозе, необходимой для сохранения жизни, подавляя всё возрастающую жажду.

Но и это было ещё не всё. Верхний настил лодки начал деформироваться, тут и там взламываясь и раскалываясь. Но хотя мы поливали его морской водой, один из концов доски отскочил с этого места; и острый, внезапный звук, ломая палящую тишину, заставил нас обоих вскочить на ноги. Немедля морская вода влилась через отверстие, но мы, в отсутствие гвоздей, сумели прикрепить непослушную доску шнуром; мы тогда спасли шлюпку, почти наполовину заполненную водой.

Во второй день штиля мы опустили мачту, чтобы предотвратить наше обнаружение от случайного осмотра обширной океанской глади теми, кто хотел бы нас перехватить. За лиги и лиги вдали от нас после своей жестокой ярости некая буря, должно быть, посылала нам свои последние умирающие волны. Как галька, упавшая в спокойный пруд, заставляет его выплёскиваться, так и морская буря гонит волны во все стороны, как будто астероид упал в морскую воду, создавая кольцевидные горные лавины, бесконечно расширяющиеся, вроде ряби.

Большие волны в сентябре разрушили порт Неверсинк-Хайленд быстрее, чем двигалась самая быстрая почтовая лодка, несущая новости. И часто эти волны знают последнюю тайну многих крепких судов, о которых никто и никогда и ничего больше не слышал со дня их отплытия из порта. Каждая волна в моих глазах кажется душой одного из них.

Так как мы не управляли судном в штиль, Ярл и я защищали самих себя, как могли, под тентом. И в течение первых двух дней, друг за другом, каждые три или четыре часа мы прыгали за борт, как в ванну, цепляясь за планшир, внимательно наблюдая для самосохранения за праздношатающимися акулами. На фут или два ниже поверхности вода ощущалась прохладной и освежающей.

На третий день изменения произошли и с нами. Мы оставили купание, сочтя его опасность слишком высокой. Угрюмо улеглись спиной к спине, не допуская малейшей возможности соприкосновения наших тел. Что испортило моё собственное самообладание, я не знаю, но я очень не хотел смотреть на Ярла. Когда я сделал это, то увидел вспышку, но не взгляд.

Я стал более молчаливым, чем он. Я не могу сказать, каким оно было, то чувство, проникшее в меня, но мне было жаль, что я был не один. Я чувствовал, что, пока длится штиль, мы остаёмся без помощи, что ни один не мог помочь другому и, прежде всего, что для одного воды оставалось бы больше, чем для двоих. Я не чувствовал раскаяния, ни малейшего, от этих мыслей. Это был инстинкт. Как отчаянный человек, превращающийся в призрак, я желал задохнуться один.

Добрый Боже предоставил мне участь быть выброшенным на дорогу вместе с братом!

Эти четыре дня прошли. И утром пятого, благодаря Небесам, подул бриз. Он прибыл, словно жеманно танцуя, вызвав лишь лёгкое колебание моря, которое пока не ударило в наши паруса, ранее установленные в самый первый момент нашего движения. Наконец немного посвежело, и наша бедная «Серна», казалось, воскресла из мёртвых.

Превосходное выражение! Опять мы услышали низкое журчание моря под нашим килем, поскольку наша шлюпка, как птица, полетела, напевая на лету.

Как изменилась сцена! Наверху сладкий синий туман дистиллирует собой солнечный свет. И, простираясь по всему горизонту, туман окрасился солнечными блёстками; голубая, шелестящая одежда океана кое-где белела гребнями волн; всё остальное было бесконечно синим. И интонация музыкальных звуков! Волны, преследующие друг друга, развлекаясь, вскипали в игривой пене, дрожащая рыба двоилась под пеной, и не хватало только шума крыльев морских птиц, летящих мимо.

О, Океан, когда ты стараешься улыбнуться, то становишься милей цветочного луга или равнины!