Калигула

Часть первая. Дети Германика

Глава 1. Прах и пустое сердце

Меня зовут Юлия Ливилла, я дочь Германика и сестра императора Гая, известного как Калигула. И полагаю, будет логично начать рассказ с моего первого воспоминания о доблести брата.

Мой отец, великий военачальник, любимый Римом, если не его императором, провел год в Сирии, наводя там порядок. Он покинул сей мир из-за внезапной болезни. Или из-за императорского яда, как полагали некоторые – например, моя мать. У меня, разумеется, не сохранилось воспоминаний о том песчаном крае. Когда отца не стало, я была несмышленым младенцем. Мать, собрав детей, с прахом мужа и пустым сердцем вернулась в Рим.

Итак, я прибыла в Рим, сидя на руках у матери, в год правления консулов Силана и Бальба в сопровождении свиты смерти. Мы явились из дальних земель в скорбящий город с порочным императором. Мы высадились в Остии, перебрались оттуда в столицу и прошествовали по улицам торжественным шагом: безутешное семейство между воющими толпами, собравшимися, чтобы увидеть, как возлюбленный Германик в последний раз приехал домой. Мы хранили холодное безмолвие и строгий вид – Друзилла и Агриппина, Гай и я, мать и многочисленные рабы и слуги. Конечно, я была еще малюткой, потому все собственные воспоминания давно растворились, и от того дня у меня остался лишь один образ: мой брат берет на руки сестру Друзиллу, чтобы поберечь ее ноги, и несет ее через Форум под дивной радугой, возникшей в синем небе.

Единственный фрагмент первых лет жизни: радуга, шумные толпы, похороны и мой брат в наилучшей своей ипостаси.

Прошло четыре года. Мы жили в Риме большой, дружной, пусть и не всегда во всем согласной семьей. Помимо богатого городского дома на Палатине, в котором вырос мой отец, у нас была ухоженная вилла матери с бескрайними садами на дальнем берегу Тибра, откуда виднелся громадный овал театра Помпея. Это почти сельское жилище мать предпочитала городскому. Мне нравилось думать – вероятно, по наивности пятилетнего ребенка, – что в этом выражалось желание матери провести остаток жизни там, где хранились только радостные воспоминания о ее муже. Агриппина и Калигула, куда более проницательные и тонко чувствующие, чем я, полагали: настоящая причина в том, что мать упорствовала в убеждении, будто приказ убить ее мужа исходил от Тиберия, и ей непереносима сама мысль жить с ним бок о бок на Палатине.

Я же в свои пять лет просто радовалась садам и относительно чистому воздуху на нашем берегу реки, вдали от летней вони перенаселенных улиц Рима. Время шло. Я наслаждалась счастливым детством, проводя дни в играх с собаками, обитающими на вилле, и в бесконечных детских развлечениях, в которых частенько рвала и пачкала свою одежду. Мои братья и сестры тоже росли. В Риме Нерон и Друз облачились в тогу вирилис, что в глазах города делало их взрослыми, и оба меланхолично бродили по коридорам виллы в ожидании, когда их пошлют в легионы в качестве трибунов. Агриппина, достигшая восьми лет, уже пробовала себя в играх власти: она постоянно натравливала друг на друга рабов, слуг, бывших подчиненных нашего отца, – ради забавы, но и всегда с выгодой для себя. Друзилла, моложе ее на год, пока довольствовалась тем, что в кружке своих приятелей играла роль императрицы. К нам частенько заглядывал сын бывшего консула Марк Эмилий Лепид, он по уши влюбился в Друзиллу и благоговел перед ней так, будто под ее ногами расцветали розы. Несмотря на нежный возраст, во мне проклюнулись первые ростки зависти к моей безмятежной красавице-сестре: без малейших усилий с ее стороны все взоры обращались к ней, тогда как меня почти не замечали. Ах, надо было мне дружить с Друзиллой, а Агриппины, наоборот, опасаться!

Одно время мы пребывали в напряжении, потому что Калигула, на тот момент голенастый мальчишка одиннадцати лет, начал задирать Лепида, состязаясь с красивым гостем за внимание Друзиллы. Каждый визит Лепида приводил нас с Агриппиной в трепет: затаив дыхание, мы ждали, когда младший из наших братьев набросится на мальчика, отстаивая свое право на близость с Друзиллой. Дело в том, что с ранних лет Гай отличался вспыльчивостью – таким он уродился. Все его чувства были сильными и открытыми, он мгновенно выходил из себя, но при этом горячо любил, умел сопереживать и мог тут же колко, обидно подшутить. В конце концов все разрешилось самым мирным образом. Однажды утром Лепид вошел в наш дом с подарком для задиры – ножом, украшенным драгоценными камнями. Это был маленький сувенир, дорогой и почти бесполезный, несмотря на весь свой блеск. Но его преподнесли в знак дружбы, и наш брат принял подношение. С тех пор Калигулу редко видели без ножа, а Друзиллу он отныне делил с другом. Конфликт между мальчишками был исчерпан, однако мои приступы ревности не ослабели. Меня по-прежнему задевало, что все внимание неизменно достается моей прелестной хрупкой сестре.

То были счастливые дни. Но в год правления консулов Поллиона и Вета пришли перемены. Как-то раз, когда старшие мальчики и наша мать занимались делами на вилле, а младшие дети с друзьями играли во внутреннем дворе около фонтанов, в ворота, возвещая приход гостей, дважды стукнул тяжелый бронзовый молот. Кривоногий привратник выбрался из своей лачуги. Барабаня пальцами по осиновой дубинке на поясе, он доковылял до ворот и приоткрыл одну створку. После краткого, резкого диалога распахнул створки – и вошли солдаты.

Так я впервые увидела преторианцев – во всяком случае, впервые увидела их, понимая, кто это. А они, хотя и носили гражданские одеяния, явно были воинами. Каждый носил тогу словно броню, непробиваемую и мраморно-белую, и руку держал возле выступающего под тканью бугра, в котором легко угадывалась рукоять меча. Преторианцы все до одного хранили мрачное молчание, жесткие губы сомкнуты, челюсти стиснуты. Хрустел гравий на дорожке под солдатскими калигами с шипами на подошвах. Этот звук мне был хорошо известен. Солдаты не являются на виллу просто так, и уж тем более не приходят просто так преторианцы.

При виде них меня охватила паника, я задрожала. В присутствии императорской гвардии соображения матери о причинах смерти отца больше не казались надуманными. Наверное, я вскрикнула, потому что Калигула бросился ко мне и крепко обнял, приговаривая ласковые слова, в которых не было никакого смысла. Его речь всегда имела легкий гипнотический эффект, если только он не злился.

Забыв о своих играх, мы следили за тем, как солдаты заходят в дом. По мраморному полу цокали их грубые башмаки. Внутри преторианцы пробыли несколько мгновений – лишь пару раз стукнуло сердце. Вероятно, доставленное ими послание было столь же прямолинейным и лаконичным, как и их манеры. Едва они покинули виллу и явно в нетерпеливом ожидании застыли за воротами, из дому поспешно вышла мать в сопровождении нашего управляющего и стайки рабов. Следом появились Нерон и Друз, оба в тогах, под которыми виднелись мечи, чем неприятно напомнили преторианцев.

– Лепид, Каллавия и Туллий, боюсь, вам придется уйти. Гипсикл, наш управляющий, отведет вас по домам. – Мать с суровым видом повернулась к нам. – Дети, идите в дом и наденьте лучшую свою одежду. Нас призывает к себе император. – Она оглядела нас, и ее глаза задержались на мне. – Ливилла, и как ты успеваешь испачкаться с головы до ног за такое короткое время? Умойся и причешись. И поторопитесь! Это всех вас касается. Императоры ждать не любят.

Мы бегом бросились в дом приводить себя в порядок, управляющий собрал наших друзей, чтобы отвести их домой, а мать словно только сейчас заметила старших сыновей.

– Что это вы затеяли, во имя Венеры? – (На лицах юношей отразилось недоумение.) – Мечи… Почему вы их надели?

– Но ведь преторианцы с мечами, – нахмурился Нерон.

– Ни один гражданин не носит оружие в городе! – прошипела мать. – Таков старинный, непреложный закон. Для преторианцев сделано исключение по приказу самого императора, так как им мечи необходимы для выполнения прямых обязанностей. Но вы обычные горожане, частные лица. Снимите мечи немедленно, пока вас не арестовали.

В то время как старшие братья сражались со своими тогами, отстегивали от пояса мечи и с помощью рабов заново заворачивались в хитроумные складки ткани, мы торопливо готовились к встрече с императором. С удивительной быстротой вскоре мы снова собрались во дворе – нарядно одетые, чистые и причесанные. Мать прошла перед нашим строем взад и вперед, словно генерал, осматривающий войска, и мне подумалось, что она, должно быть, сейчас похожа на нашего отца. При виде серебряного ножичка, который Калигула заткнул за пояс, мать приподняла бровь, но ничего не сказала – все-таки это скорее игрушка, чем боевое оружие.

Мы погрузились в большую повозку, поспешно выведенную к воротам, и спустя несколько минут она уже катилась в сторону города в кольце из преторианцев императора. Когда мы въехали на мост Агриппы, из-за плотного движения солдатам пришлось разделиться и занять место впереди повозки и позади. Едва они отошли, мать настойчивым шепотом принялась объяснять правила поведения:

– Во дворце будьте настороже. Император – зловредный старик, а после смерти сына в прошлом месяце стал еще опаснее. Его приближенные – змеиное гнездо, один хуже другого, а заправляют всем, наравне с императором, коварные префекты претория. Сами ни к кому не обращайтесь, только отвечайте на вопросы, причем кратко. Будьте вежливы, но лебезить не надо. Говорите правду, однако чем меньше вы ее раскроете, тем лучше. Главное – будьте осторожны! Помните, император – тот, кто приказал отравить вашего отца.

Она явно хотела добавить еще что-то, но мост остался позади и преторианцы вновь сомкнулись вокруг повозки плотным кольцом. Мать умолкла и направила взгляд на Палатин, вздымающийся вдалеке. Между нами воцарилось тягостное молчание, и к тому времени, когда повозка подкатилась к великолепному дворцу Тиберия, нервы были взвинчены до предела. И вот перед нами предстала величественная стена с полуколоннами, а по центру – высокий портик на мощном цоколе, на фронтоне которого красовалось изображение императора в виде молодого полководца, разящего германцев.

Признаюсь: я дрожала как осиновый лист, когда мы всходили по ступеням в прохладу портика. В пять лет немудрено испугаться вооруженных мужчин, которые могут убить тебя прежде, чем ты успеешь вскрикнуть!

Рядом очутился Калигула, положил руку мне на плечо в стремлении утишить мой страх. И это сработало, я немного успокоилась. Как только я перестала дрожать, брат отошел к Друзилле и взял ее за руку. Во мне опять проснулась ревность. С Друзиллой он был гораздо ближе, чем со мной, и я остро завидовала сестре, ведь Калигулу в нашей семье обожали все.

Мы оказались во внутреннем дворе, вымощенном колотым золотистым мрамором из Африки. Повсюду протянулись дорожки из травертина, а по периметру аккуратными, стройными рядами высились ухоженные тополя. Когда нас ввели во дворец, глаза не сразу привыкли к полумраку. Главное здание обширного дворцового комплекса – прямоугольный домус в самом его сердце – поражало великолепием: просторное и высокое, обильно украшенное, но без дурновкусия восточных царьков. Ничего подобного я не видывала, и глаза метались по сторонам так, словно я не имела над ними никакого контроля.

Незаметно для меня преторианцев сменили германские телохранители императора. Четыре преторианца все еще были с нами, но остальные исчезли. Зато в разнообразных нишах и дверных проемах стояли бородатые северяне с ярко-рыжими шевелюрами и подозрительно взирали на нас, будто это мы были чужестранцами, а не они. Мне показалось забавным, что эти варвары охраняли того самого человека, который был запечатлен на цоколе портика разящим их соплеменников. По мере нашего продвижения вглубь дворца глаза Калигулы превращались в узкие щелки. Судя по его лицу, мы направлялись прямиком в смрадное чрево чудовища.

Пока я билась над вопросом, почему потребовалось набирать телохранителей из этих звероподобных дикарей, когда в полном распоряжении императора уже есть римский отряд наилучших воинов, нас сопроводили в огромный зал, увешанный полотнищами пурпурного, белого и золотого цвета. По углам горели жаровни, создавая в помещении уютную, пусть и слегка дымную, атмосферу. В центре фонтан в виде трех неправдоподобно пышных дев – вероятно, фурий – изливал вино в резервуар, откуда рабы периодически зачерпывали его кубками и, разбавив водой, подавали императору или кому-нибудь из его гостей. Эта роскошь лишала дара речи, хотя по малолетству я еще не могла осознать, насколько расточительно все увиденное.

Императора я отыскала не сразу. Среди гостей я никого не знала, но полагаю, это все были высокопоставленные особы, учитывая, сколь свободно говорил император в их присутствии.

Тиберий показался мне похожим на мертвеца. Я бы не удивилась, если бы он истлел и рассыпался прямо на моих глазах. И дело не только в возрасте, хотя молодость его давно миновала. Потом я встречала людей и постарше, чем он был тогда. Думаю, тут сложились и годы, и горести, и его тяжелый нрав, и, вероятно, хронические недуги, накопившиеся к тому времени. Он был высохшим и бесцветным, с истертой, будто старый пергамент, кожей. Но если его тело напоминало труп, то глаза горели острым умом и жестокостью. Я опять задрожала и постаралась спрятаться за высокими братьями.

– Госпожа Агриппина, – тусклым голосом произнес император, конечно имея в виду мою мать, а не сестру, носившую то же имя.

– Мой император, – ответила мать с сухой вежливостью, которая лишь на волосок отстояла от грубости, и опустила голову в поклоне, который прервался за миг до того, как стать почтительным. Тиберий заметил это, и взгляд его похолодел.

– Ты опоздала.

– Прости, мой император. Твои преторианцы забыли упомянуть о том, что визит назначен на конкретное время. Мы приехали сразу, как получили приказ.

Только в этот момент я обратила внимание на Сеяна. Император, проигравший в словесном поединке, метнул разъяренный взгляд на префекта претория, который в полном вооружении стоял неподалеку, но в тени. Когда Сеян помрачнел и нахмурился, у меня сердце ушло в пятки.

– Ты прощена. – Император махнул рукой и скупо улыбнулся. – Пусть твое семейство отдохнет. Лежанок и подушек тут довольно. И ты, дорогая Агриппина, присядь.

Дорогая? Мой взгляд почему-то скользнул к брату Калигуле – и я увидела, что его пальцы нащупали и сжимают рукоять ножа под тогой. Лишь бы германцы не заметили, взмолилась я, потому что этот жест запросто могли воспринять как угрозу.

Нас, детей, усадили вместе – Агриппину слева от меня, Калигулу справа, за ним Друзиллу. На соседней кушетке села мать с прямой спиной, а не откинувшись, как предполагалось. Рядом пристроились двое моих старших братьев.

– Тебя не было на церемонии погребения, – обронил император, но за небрежным тоном явственно проступала желчность.

Взгляд Калигулы бегал по залу, подмечая настроение и реакцию каждого из присутствующих. Пока старшие братья вежливо внимали императору, младшего больше интересовали те, кто нас окружает. Теперь я знаю, что именно с их лиц он считывал истинные мысли и мотивации недоверчивого, скрытного от природы старика.

– Мой император, опять я должна просить прощения, – ответила наша мать. – Мне нездоровилось, путешествие оказалось выше моих сил.

– Путешествие? До Форума? Это что же за болезнь тебя гложет, дорогая моя госпожа?

Ответом ему было молчание. Мать не собиралась пускаться в объяснения, как бы ни давил старик. Все понимали, почему она не приняла участия в церемонии, но открыто сказать об этом не смели.

– Агриппина, я тоскую по сыну. Тоскую сильно. Не сплю. Часто плачу.

Эта внезапная перемена в императоре удивила нас всех, даже мать, и ее броня молчания треснула.

– Мой император, родители не должны хоронить сыновей.

И опять наступила тишина, нарушаемая лишь журчанием винного фонтана.

– Согласен, – наконец сказал Тиберий. – К несчастью, мне не дозволена роскошь скорби. Рим зовет. Он всегда зовет. Всегда голоден и не оставляет меня в покое. Мои советники и наиболее настойчивые голоса в сенате постоянно напоминают о преемнике. Должно быть, они боятся, что я на пороге смерти – и причиной тому мой возраст. Наша империя целых полвека наслаждается внутренним миром, с тех самых пор как мой прославленный предшественник отобрал власть у того пса Марка Антония и основал династию.

Подбородок моего брата напрягся, а ладонь полностью охватила рукоять ножа. Великий друг Цезаря Антоний был одним из наших предков, и слова Тиберия прозвучали как оскорбление.

– Моя династическая линия погибла вместе с моим сыном, – уныло и монотонно продолжал император. – В результате преемственность оказалась под вопросом, и старые болтуны-сенаторы опасаются новой гражданской войны, если мы не сделаем все быстро и правильно.

– Мой император, сенаторы мудры, – негромко заметила мать. – Преемственность – вопрос величайшей важности.

– Да не собираюсь я завтра умереть! – взорвался Тиберий, и мне показалось, что его гнев обратился в дым и поплыл по залу, потом император испустил еще один тяжелый вздох и ссутулился в кресле. – Агриппина, я принял решение. Несмотря на наши с тобой разногласия, муж твой был моим племянником, а я любил брата – его отца – больше всех на свете. Германик умер, но я не допущу, чтобы ваш род угас в безвестности. В конце концов, вы принадлежите дому священного Цезаря. Я уже поведал сенату о своих намерениях. Твои старшие сыновья Нерон и Друз будут назначены моими преемниками вместо моего сына, и, прежде чем ты спросишь почему, я кое-что объясню тебе. Мне известно, что ты меня не любишь и не доверяешь. Я питаю к тебе примерно такие же чувства, пусть и в меньшей степени. Но ты никогда не скрывала своих взглядов и, несмотря на взаимную неприязнь, по-прежнему относишься ко мне как к своему императору и дальнему родственнику. За четыре года в столице ты ни разу не вступала в заговор против меня и не искала встреч с моими врагами. То же верно и в отношении твоих детей. Среди моих приближенных… – взмахом руки Тиберий обвел безымянное собрание в зале, – есть такие, которые притворяются моими лучшими друзьями и соратниками и в то же время интригуют против меня, полагая, что я ни о чем не догадываюсь.

Внезапно послышалось громкое бульканье, и все взгляды метнулись в направлении звука. Молодой мужчина в богатой тоге начал дергаться и задыхаться, а по белоснежным складкам его одеяния поползли алые пятна. Префект претория Сеян со спины перерезал мужчине шею мечом, затем аккуратно обтер клинок о ковер и сунул в ножны. Тем временем несчастный придворный повалился на пол, в алую лужу.

Мне стало дурно. Воздух наполнился запахом крови, и ее сладковатый привкус не могла заглушить даже вонь от испражнений несчастного. Но ужаснее запаха и всей сцены было понимание того, что на моих глазах у человека отняли жизнь. Отняли жестоко и хладнокровно. Не помню точно, но вроде бы меня вырвало.

В первый раз я видела, как гибнет человек, но далеко не в последний.

А вот Калигулу, сидящего рядом со мной, занимал, как ни странно, не окровавленный труп, а темный убийца позади него. По лицу брата я поняла, что он запоминал все нюансы мимики префекта до последней мелочи.

Потом заговорил как ни в чем не бывало император, и моя мать вновь обратила на него все свое внимание.

– Видишь ли, – смиренно пояснил Тиберий, – скорее я доверюсь надежному врагу, чем ненадежному другу. Нерон будет моим первым преемником, а Друз – вторым.

– На тот случай, если один из них погибнет, – без выражения произнесла наша мать.

Преемники умирают по множеству причин, и вряд ли матери понравилась идея императора, навлекающая на ее сыновей смертельную опасность.

– Агриппина, однажды меня уже застали врасплох. Сейчас ты даже не пытайся спорить. Думай только о том, какую честь я оказываю твоим детям. В любом случае дело сделано. Мне не нужно ни твое разрешение, ни одобрение. Я просто сообщаю тебе о том, что решил.

Нерон и Друз уставились на императора в немом изумлении. Только представьте, каково это – узнать, что ты выбран из огромного числа с равными или даже бо́льшими, чем у тебя, правами и назван наследником целого мира! Но я могла думать только о том, что чувствует сейчас младший из моих братьев.

Пока император беседовал с матерью, я повернулась к Калигуле и краем глаза заметила, как Сеян щелкнул пальцами и рабы утащили труп, оставляя на мраморном полу блестящую дорожку из крови.

– Почему их, а не тебя? – прошептала я.

Мой брат, уже позабывший о ноже у себя на поясе, обратил на меня непонимающий взгляд:

– Прости – что?

– Почему Нерона с Друзом выбрали, а тебя нет? Если император для надежности хочет иметь не одного преемника, а двоих, то трое было бы еще надежнее.

Калигула на секунду нахмурился, и потом его лицо озарилось улыбкой.

– Ливилла, Друз и Нерон – мужчины. Одному из них шестнадцать, а другому семнадцать. Скоро их назначат трибунами в армию. Они уже готовые преемники. А мне, не забывай, всего одиннадцать, и в глазах государства я еще не стал взрослым.

Он рассуждал об этом со спокойствием, которое не укладывалось у меня в голове, и я продолжала допытываться:

– Разве тебе не обидно?

– Наоборот, сестренка, – ответил он едва слышно, и мы, покинув кушетку, отошли в сторону, подальше от чужих ушей. – Не переживай! Я совсем не завидую неожиданной удаче Нерона и Друза: более того, я не хотел бы оказаться на их месте. Императорский двор невероятно опасен, как ты, должно быть, и сама уже заметила. Братьям придется быть очень бдительными. Каждое их слово, каждый жест будут изучаться и обсуждаться. Только самые осторожные и ловкие люди выживут среди штормов и подводных течений двора.

Я перевела взгляд сначала на Нерона с Друзом, поглощенных беседой с императором (способны ли они на бдительность?), а потом на кровавую дорожку на полу – единственный след, оставленный римским аристократом. Префект Сеян вернулся на свое место в глубокой тени ниши и, сложив руки на груди, наблюдал за собранием.

– А вот за этим типом надо следить с удвоенным вниманием, – прошептал мне на ухо Калигула. – Он не остановится на пути вверх, пока не превзойдет самого Юпитера.

Я еще некоторое время изучала Сеяна, а потом оглянулась на брата, однако тот уже увлеченно беседовал о чем-то с Друзиллой. Тогда я повернулась к Пине, но и она была занята: прислушивалась к разговору о государственных делах, будто надеялась почерпнуть что-то полезное для своих интриг на вилле. Я оказалась предоставлена самой себе, и делать мне было решительно нечего. Оставалось лишь смотреть на престарелого властителя, который мгновением ранее сделал моих братьев своими наследниками, да на Сеяна. Тот так слился с тенью, что казался сотканным из мрака.

И на меня внезапно вновь накатил ужас.

Последующие годы потекли на удивление быстро, несмотря на поселившийся в нас страх вмешательства в нашу жизнь императора или префекта претория. После того как старый Тиберий назначил моих братьев преемниками, мать сделала все, чтобы Нерон и Друз как можно скорее уехали в армию трибунами. Даже далеким от нашего семейства людям было понятно, что так она старалась уберечь сыновей от опасностей придворной жизни. Однако я не видела в этом большого толка: если нашего отца в самом деле отравили по приказу императора, то расстояние не играло роли, ведь он служил тогда в Сирии! Тиберий не был в восторге оттого, что двое его новых преемников уехали из города буквально через месяц после объявления о его решении, но не мог же император критиковать молодых римлян за то, что они следуют традиционной карьере cursus honorum – «путь чести»!

Итак, Нерон получил должность трибуна в Третьем Августовом легионе в Тевесте, а Друз – в Третьем Киренаикском легионе в Египте. В тот период вся Африка бурлила из-за восстания под предводительством вождя-варвара Такфарината, то есть война непременно заденет Нерона. Да и другого брата тоже, скорее всего. И все-таки нашу мать это не пугало так, как могло бы. Дело не только в том, что от трибунов не требовалось непосредственного участия в боях. По мнению матери, пустыня, населенная племенами берберов, менее опасна для жизни, чем один преторианец с ножом.

Я отметила, как менялось отношение братьев к решению императора. Невозможность поверить своему счастью быстро перетекла в горделивое самодовольство, которое братья зачастую, не отдавая себе в этом отчета, демонстрировали Калигуле и Лепиду. Потом, когда первые восторги поутихли, а Нерон и Друз осознали истинный смысл и опасности своего нового статуса, их охватила нервная, тревожная покорность. По-моему, они были рады покинуть Рим, получив свои трибунаты. Меня и Друзиллу прощание с братьями опечалило, Калигула провожал их с пониманием, а наша сестра Агриппина была разочарована. Наверное, она ожидала, что их внезапное возвышение каким-то образом повлияет и на ее положение. Этого не случилось, а с отъездом Друза и Нерона всякие надежды на перемены и вовсе растаяли.

На вилле с матерью нас оставалось еще четверо. Расставание с двумя старшими братьями проделало заметную дыру в нашем существовании, в доме воцарился неестественный покой. Мы старались жить как прежде, пусть и с меньшим энтузиазмом играли с друзьями и учились тому, что потребуется нам во взрослой жизни.

Подозреваю, мать махнула на меня рукой в том, что касалось учебы. Вот Агриппина была прилежной ученицей, она впитывала все, что только могла, и расчетливо припрятывала знания на потом, на тот случай, если они ей понадобятся. Никто из нас не сомневался, что в браке она добьется успеха, как добивалась его во всем благодаря своей целеустремленности и умению манипулировать людьми. Я даже слегка жалела ее будущего мужа, потому что Пина, разумеется, не удовлетворится скромной второй ролью ни при каких условиях. Человек, который возьмет ее в жены, забудет, что такое покой. Из Друзиллы же – будь она проклята! – получится идеальная римская матрона. Она, как и старшая сестра, прилежно всему училась, но только для того, чтобы хорошо справиться с ролью супруги, в отличие от Агриппины – та училась в надежде извлечь выгоду из этой роли.

Ну а я? У меня не было уверенности в том, что я вообще выйду замуж. Почему-то я рассудила, что у матери не останется на меня ни сил, ни терпения после того, как она устроит свадьбы Агриппины и Друзиллы. Я была упряма и ценила свободу. Знала, что женой стану не самой лучшей. Для меня важнее всего на свете была родная семья. Вот почему я вполуха слушала бесконечные наставления о том, что от меня потребуется в будущем и как жена должна поддерживать порядок в доме мужа. Честно говоря, меня куда больше интересовали занятия Калигулы: ораторское искусство, история, математика. Мне даже дали несколько уроков обращения с мечом, когда мать вдруг расщедрилась.

После ежедневных уроков к нам приходили друзья. Наши игры, конечно, менялись с течением времени. Калигуле было уже тринадцать лет, и вскоре ему предстояло надеть тогу взрослого мужчины. Нам, девочкам, было от семи до десяти, и я, как самая младшая, изо всех сил старалась поспеть за старшими в занятиях, которые все дальше уходили от бесхитростных детских забав. Каллавия и Туллий уже теряли интерес к делам, еще занимавшим меня: одна все больше поглядывала на мальчиков, а второй хотел лишь махать мечом да мериться силой. А Лепид, казалось, вовсе ни на что не способен, кроме как стоять и зачарованно таращиться на Друзиллу. Та, со своей стороны, никак не препятствовала этому, и я думаю, что уже тогда ее прилежание в учебе было просто подготовкой к окончательному порабощению нашего юного товарища по играм. Дружба Лепида и Калигулы оставалась нерушимой, и они часто вместе катались верхом или ходили смотреть гонки на колесницах с одним из надежных слуг с виллы.

Так пролетело еще два года, если за точку отсчета взять день, когда мы, потрясенные, вышли из дворца с братьями в статусе преемников императора. Неплохое то было время, хотя ему недоставало безоглядной радости раннего детства и присутствия старших братьев.

Пока я жила, погруженная в семейный быт, внешний мир в моих глазах почти не менялся. Я еще не понимала значения всего того, что происходило за стенами виллы. За зимой пришла весна, а после долгого жаркого лета без единой весточки от братьев война в Африке завершилась. Мать чуть не потеряла сознание от счастья, узнав, что ее сыновья больше не будут гоняться за повстанцами по всей Мавретании. Однако потом еще несколько месяцев, день за днем, ждала всадников cursus publicus с известием о том, что кто-то из ее сыновей пал в последние дни войны. А когда от них стали приходить письма, от облегчения мама каждый раз едва не плакала.

Из всего того, что происходило ближе к дому, все чаще упоминались события с участием Сеяна. Префект давно состоял в связи с племянницей императора Клавдией Ливией Юлией. Конечно, я не прислушивалась к разговорам об этом, находя их скучными. Но вот, по прошествии года с момента смерти супруга Ливии Юлии, Сеян счел возможным просить у императора разрешения на брак с ней. Значения этого шага я не понимала до тех пор, пока не заметила, как переживают из-за него мать и Калигула. За разъяснениями я, как обычно, отправилась к брату, и тот озабоченно поведал мне, что через такой брак Сеян войдет в дом Юлиев и опередит наших братьев в очереди преемников императора. Я сочла, что это было бы только к лучшему, ведь тогда братьям можно будет не опасаться за свою жизнь, но я ошибалась. Калигула предполагал, что Сеян постарается уничтожить всех прочих претендентов, чтобы остаться единственным преемником.

Наша паника оказалась напрасной, потому что Тиберий не разрешил Сеяну жениться на Ливии Юлии. Меня крайне занимал вопрос, как префект воспринял отказ. Я предполагала, что императора он выслушал в безмолвном почтении и с поклоном удалился домой, а вот там уже, как подсказывало воображение, принялся рвать со стен драпировку и крушить мебель в ярости оттого, что его лишили шанса стать наследником Тиберия.

Осознав всю важность предпринятой префектом попытки жениться, я начала с бо́льшим вниманием прислушиваться к новостям и постепенно уразумела, как видел мир мой брат. Каждая, даже самая незначительная, новость дополняла мозаику событий, а когда ты понимаешь, какое место отведено тебе в этой мозаике, а какое – твоим врагам, то можешь подготовиться к вероятным вызовам. Всю следующую зиму мы наблюдали за тем, как Сеян медленно, но неуклонно подрывал власть императора, как набирал союзников из числа полезных людей, как назначал подконтрольных ему плебеев – своих клиентов – на важные государственные посты. В то же время он нашептывал на ухо императору льстивые речи, не давал горю отца утихнуть и подбрасывал дров в огонь его растущей мании – все для того, чтобы убедить Тиберия отойти еще на шаг от непосредственного управления государством.

Месяц за месяцем Сеян сосредоточивал в своих руках все больше власти и отодвигал Тиберия все дальше от его империи. Я не питала любви к старому императору, но мысль о том, что его место займет префект претория, приводила в ужас. И я снова и снова спрашивала у Калигулы, почему никто ничего не делает.

– Что тут можно поделать? – грустно отвечал он. – Любой, кто скажет хоть слово против префекта, исчезнет или попадет в тюрьму по сфабрикованному обвинению. А император по-прежнему доверяет Сеяну настолько, что позволяет ему управлять за него страной. Нам остается лишь надеяться и молиться.

И я надеялась. И молилась. Но в ответ не получала ничего.