Шрифт
Source Sans Pro
Размер шрифта
18
Цвет фона
Глава 2
О воин, службою живущий!
Читай Устав на сон грядущий.
И утром, ото сна восстав,
Читай усиленно Устав.
Нет автомата. Разворошил траву, землю пощупал – нету.
«Э! А туда ли я попал вообще?» – думает Пиньков.
И в самом деле, товарищ старший лейтенант, не узнать местности. Во-первых, в прошлый раз лето было, а теперь вроде как осень: листья сохнут, желтеют, падают. А во-вторых, бардак, товарищ старший лейтенант! Трава не стрижена, листву сгребать никто и не думает, поляна уже не квадратная – расплылась, съела гравийные дорожки, зато в траве кругом тропки протоптаны. Раньше, значит, ходили как положено, а теперь ходят как удобно. А автомат кто-то подобрал, не иначе. И хорошо, если так. А то ведь поди пойми, сколько тут в овраге времени прошло, пока Пиньков старшине о своих приключениях докладывал! Может, месяц, может, год, а ну как все пять лет? Проржавел бы в гречневую кашу – под открытым-то небом!
И направился рядовой Пиньков к ближайшему дереву. К тому самому.
Полпути ещё не прошёл, а сообразил, что никакая это не осень. Болеет дерево. Мало того что листья желтеют и сохнут, банки тоже скукожились, помельче стали, искривлённых полно, деформированных, кое-где уже бочок ржавчиной тронут…
Под деревом должен бы пупырчатый стоять на задних лапах – пусто. Возле самых корней – норы какие-то, земля кучками.
– Эй! Есть тут кто-нибудь? – говорит Пиньков.
В одной из нор что-то заворочалось, и вылезает пупырчатый. Но какой! Уж на что Пиньков не робкого десятка – и то попятился. Бегемот, честное слово! Лоб – низкий, глазёнки – злобные, загривок прямо от ушей растёт. Уставился на Пинькова, с четверенек, правда, не встаёт, но видно, что колеблется: не встать ли на всякий случай?
– Слышь, браток, – дружески обращается к нему Пиньков. – Ты тут на полянке автомата моего случаем не видел?
Ошибка это была, товарищ старший лейтенант. Явный тактический просчёт. Как услышал пупырчатый, что добром его о чём-то просят, засопел, скосомордился… Зарычал в том смысле, что гуляй, мол, свободен, и снова в нору полез. Кормой вперёд.
«Что это они так разболтались? – озадаченно думает Пиньков. – Может, колдун помер?»
Постоял он, постоял перед норой и решил не связываться – ну его, уж больно здоровый… Повернулся и пошёл в сторону центрального оврага – тем путём, что в прошлый раз шли. Доберусь, думает, до речки, а там уж выспрошу, где этого колдуна искать.
Идёт и головой качает. Во что овраг превратили – больно смотреть! Там банка пустая лежит ржавеет, там деревце в неположенном месте проклюнулось… А сорняки по обе стороны всё выше и выше. Вот уже в человеческий рост пошли…
И тут из-за поворота тропинки выкатывается ему навстречу гномик. Счастливый, сияет, а в руках – помятая банка сгущёнки с пятнышком ржавчины…
То есть не сгущёнки, какой сгущёнки?.. Тушёнки, конечно! Хотя… Ну точно, товарищ старший лейтенант! Там и сгущёночные деревья тоже были, только у них плоды белые и помельче – граммов на триста…
Так вот, увидел гномик Пинькова – перепугался. Стал быстренько на четвереньки, сделал одно плечико выше другого и робко, неубедительно так зарычал. Пупырчатым, что ли, прикинуться хотел? Неясно…
– Ты больной или голодный? – прямо спрашивает его Пиньков.
Гномик ужасно смутился, встал с четверенек и, чуть не плача, протягивает банку Пинькову.
Не понял его Пиньков.
– Чей паёк?
– Мой.
– А чего ж ты мне его суёшь?
– Всё равно ведь отнимешь! – рыдающе говорит гномик.
«Порядочки!» – думает Пиньков.
– А где живёшь?
– В яме.
– Да вижу, что в яме… Далеко это?
– А вон, за бурьяном…
– Тогда пошли, – говорит Пиньков. – Ну чего уставился? Провожу тебя до твоей ямы, чтобы банку никто не отобрал. А ты мне по дороге расскажешь, что у вас тут в овраге делается.
– А ты кто? – поражённо спрашивает гномик.
Поглядел на него Пиньков: вроде малый неплохой, забитый вот только, запуганный…
– Зови Лёшей…
И пока до ямы шли, товарищ старший лейтенант, гномик ему такого понарассказывал!.. Короче, эти две расы (в смысле – гномики и пупырчатые) живут в овраге издавна. И каждая имеет свои национальные традиции… Так вот пупырчатые в последнее время обнаглели вконец! Нарыли, понимаете, нор под деревьями, живут в них целыми сворами, а деревья от этого сохнут, пропадают. А крайними опять выходят гномики: дескать, не поливали. А попробуй полей: не дай Бог нору зальёшь кому-нибудь – пополам ведь перекусит!..
Гномикам, товарищ старший лейтенант, вообще житья не стало. Придёшь за банкой, за своей, за положенной – так он ещё и не даёт, куражится – скучно ему!.. Обойди, рычит, вокруг дерева на руках – тогда посмотрим. Обойдёшь, а он всё равно не даёт, придирается: не с той, мол, руки пошёл…
Никак нет, товарищ старший лейтенант, человеческой речью пупырчатые не владеют. Рычат, рявкают по-всякому… Как их гномики понимают? А куда денешься, товарищ старший лейтенант! Приходится…
Вот и Пиньков тоже возмутился, не выдержал:
– А куда ж колдун смотрит?
И тут выясняется интереснейшая деталь: оказывается, колдун уже года три, как в овраге не показывался. Раньше-то при нём пупырчатые какие были? Рёбра одни с позвоночником!.. Нет, воровать они, конечно, и тогда воровали, но хотя бы жрать боялись наворованное! Чуть поправишься – улика налицо…
– Что же всё-таки с колдуном-то, а? – размышляет вслух рядовой Пиньков.
– Я так думаю, – говорит гномик, и в глазах у него начинает светиться огромное уважение, – что у колдуна сейчас какие-то серьёзные дела. Такие серьёзные, что нам и не снились. А вот закончит он их, поглядит, что в овраге делается, и строго пупырчатых накажет.
«Хорошо, если так, – думает Пиньков. – Хуже, если помер».
Добрались до ямы. Яма как яма, на четверых гномиков рассчитанная, живут шестеро. Остальные пятеро, правда, временно отсутствуют – на работах где-то, а у этого, что с Пиньковым (его, кстати, Голиафом зовут), у него вроде как отгул.
Да нет, товарищ старший лейтенант, нормальный гномик – ростом чуть выше автомата. А Голиафом его зовут не потому что здоровый, а потому что в лоб то и дело получает…
Спустились они в яму, банку в уголке прикопали, сидят, беседуют.
– Так, значит, говоришь, года три уже? – хмурится Пиньков.
– Или четыре, – неуверенно отвечает гномик. – Да вот сразу после проверки…
– А! – говорит Пиньков, оживившись. – Так, значит, была всё-таки проверка?
– Была, – подтверждает гномик. – Сам-то я, правда, не видел, но говорят, была.
Любопытство разобрало Пинькова.
– Слушай, а как проверяющий выглядел?
– Проверяющий?.. – с тихой улыбкой восторга говорит гномик. – Высокий, выше колдуна… В одеждах защитного цвета… Пуговицы – сияют, бляха – солнышком. А уж сапоги у него!..
Тут смотрит гномик на Пинькова, умолкает и, затрепетав, начинает подниматься в стойку «смирно».
– Да сиди ты! – с досадой говорит Пиньков. – Тоже мне проверка! Никакая это была не проверка. Я это был…
Сел гномик, дыхнуть не смеет и держит равнение на Пинькова.
– Сказано тебе: вольно… – сердито говорит Пиньков. – А про автомат про мой ты нигде ничего не слышал?
Не знает гномик, что такое автомат. Пришлось объяснить.
– Нет, – отвечает, подумав. – Про реликвию слышал, а вот про автомат – ни разу…
Насторожился Пиньков.
– А что за реликвия?
А реликвия, товарищ старший лейтенант, следующая. Во-первых, чёрт его знает, что это такое. Во-вторых, слышно о ней стало года три-четыре назад, то есть по времени вполне совпадает. В-третьих, известно, что стоит она в некой пещере, а пещера эта находится аж в низовом овражье за ободранной пустошью. И многие в эту реликвию верят.
– А как она хоть выглядит? – допытывается Пиньков. – Ствол есть? Затвор есть?
– Может, и есть… – вздыхает гномик. – Одним бы глазком на неё взглянуть…
Задумался Пиньков.
– А как считаешь, – спрашивает, – знает колдун, где сейчас мой автомат?
Гномик даже встал от почтительности.
– Колдун знает всё, – объявляет торжественно.
– Знает он там с редькой десять! – недовольно говорит Пиньков. – Что ж ты думаешь, я с ним не беседовал?
Гномик брык – и в обморок. Не привык он такие вещи про колдуна слышать. Минут восемь его Пиньков в сознание приводил. Хлипкий народец, товарищ старший лейтенант, нестроевой…
Оживил его Пиньков, поднял, к стеночке прислонил.
– А далеко отсюда этот ваш колдун живёт? – спрашивает.
– День пути, – слабым голосом отвечает гномик. – Только там не пройдёшь – пупырчатых много…
Сомнительно? Виноват, товарищ старший лейтенант, что именно сомнительно? Ах в смысле: почему колдун в прошлый раз так быстро явился к Пинькову, если день пути?.. Трудно сказать, товарищ старший лейтенант. Видимо, по каким-то своим каналам. А может, просто рядом околачивался…
– В общем так, Голька, – говорит Пиньков (Голька – это уменьшительно-ласкательное от Голиафа). – Пойдём-ка мы к колдуну вместе. Я его про автомат спрошу, а ты всё, что мне рассказывал, ему расскажешь. Надо с этим бардаком кончать.
А сам уже изготовился гномика подхватить, когда тот в обморок падать начнёт. И верно – зашатался гномик, но потом вдруг выправился, глаза вспыхнули.
– Да! – говорит. – Пойду! Должен же кто-то ему сказать всю правду о пупырчатых!
И – брык в обморок. А Пиньков уже руки успел убрать.
Оживил его по новой – и двинулись. А чего тянуть? Глазомер, быстрота и натиск! Поначалу гномик этот, Голиаф, дорогу показывал, а как тропки знакомые кончились – шаг, конечно, пришлось убавить, а бдительность удвоить.
Вышли в центральный овраг. Та же картина, товарищ старший лейтенант. Речка по камушкам банки ржавые перекатывает, о террасах-ступеньках одна только лёгкая волнистость склонов напоминает.
– Ну и куда теперь? – спрашивает Пиньков.
Оказалось – вверх по течению. Колдун, по слухам, живёт в самом начале центрального оврага – бункер там у него, что ли…
И тут, товарищ старший лейтенант, вспомнил Голиаф, что банку-то они как в уголке тогда прикопали, так и оставили. Но не возвращаться же! Зашли-то далеко…
«Плохо дело, – думает Пиньков. – Дневной переход на голодный желудок – это уже не служба, а так, несерьёзность одна…»
– Слышь, Голька, – обращается он к гномику, – а банку эту тебе на сегодня выдали?
– Что ты! Что ты! – Голька на него даже ручонками замахал. – Банка – это не на день. Это на неделю.
– Н-ни черта себе! – говорит Пиньков. – Выходит, за эту неделю ты уже всё получил?
– Ну да – за эту… – слабенько усмехается Голиаф. – Это за позапрошлую, и то еле выпросил…
– Ага… – говорит Пиньков и начинает соображать. Сообразил и говорит: – Слышь, Голька, а как пупырчатые определяют, кому положена банка, а кому нет?
– А по рёбрам… – со вздохом отвечает Голиаф.
Тут такая тонкость, товарищ старший лейтенант: если гномик возьмёт вдруг и помрёт с голоду, то у пупырчатых из-за него могут быть крупные неприятности. Но, конечно, могут и не быть.
Продолжают, короче, движение. От деревьев на всякий случай держатся подальше, а если услышат, что кто-то по тропинке навстречу ломится, то прячутся в бурьян. Причём прятаться всё труднее, сорняки заметно ниже стали. И поляны тоже мало-помалу некую слабую квадратность обретать начинают. Оно и понятно: к начальству ближе – порядку больше.
Ну и наконец всё. Пришли. В смысле – трава дальше стриженая и не демаскироваться просто невозможно. Присели в бурьяне, наблюдают за ближайшим деревом.
– Нет! – говорит минут через пять Пиньков. – Не могу я этот бардак видеть!
Достал из-за голенища бархотку и придал сапогам надлежащую черноту с млечным мерцанием.
– Значит, так, Голька, – инструктирует. – Посиди здесь немного, а потом иди и проси банку. Она тебе положена.
Поднимается в рост и твёрдым начальственным шагом направляется к дереву. Пупырчатые из нор вылезли, пасти поотворяли, смотрят.
– Встать! – рявкает рядовой Пиньков. – Смир-рна!
Опешили пупырчатые, переглянулись. Ну и как всегда, товарищ старший лейтенант, нашёлся один слабонервный – встал. А за ним уже и остальные. Трудно им с непривычки на задних лапах, но ничего – стоят, терпят.
– Кто дневальный?! – гремит рядовой Пиньков. – Какую команду положено подавать, когда подходит старший по званию?!
…Как может быть рядовой старшим по званию? Ну это с какой стороны взглянуть, товарищ старший лейтенант! Взять, к примеру, наш рубль – уж, казалось бы, мельче денег не бывает… А если перевести на лиры? Вот то-то и оно… Так неужели же один наш рядовой не стоит десятка ихних пупырчатых?!
Проходит Пиньков вдоль строя, и никакая мелочь от его глаза укрыться не может.
– Как стоишь?! Носки развернуть по линии фронта на ширину ступни! Ноги в коленях выпрямить! Живот подобрать! Подобрать, я сказал, живот!..
И тычет пупырчатого кулаком в бронированное брюхо. Тот бы и рад его втянуть, да куда его такое втянешь! А у Главаря их, у правофлангового, ещё и клок волос торчит на загривке.
Вознегодовал Пиньков.
– Эт-то ещё что за плацдарм для насекомых? Сбрить!
– Есть! – с перепугу рявкает пупырчатый.
Вот что значит дисциплина, товарищ старший лейтенант! Животное ведь, носорог носорогом – и то человеческий голос прорезался!..
А тут и Голиаф подходит – робко, бочком. Пиньков и на него сгоряча пса спустил – вернул к бурьяну, потребовал подойти и попросить банку как положено.
Ох как не хотелось пупырчатому банку-то отдавать! Взялся было за искривлённую, с ржавым бочком, но покосился на Пинькова и передумал – полновесную сорвал, чистенькую.
Выждал Пиньков, пока Голька с банкой отойдёт подальше, и скомандовал:
– Вольно! Продолжайте по распорядку.
Волосатый пупырчатый с облегчением опустился на четвереньки, перевёл дух и так рыкнул на прочих, что разлетелись все вмиг по норам.
Догнал Пиньков Голиафа.
– Ты – колдун, – с трепетом говорит ему гномик.
– Какой там колдун! – хмурясь отвечает Пиньков. – Жить надо по Уставу – вот тебе и всё колдовство.
Между прочим, глубокая мысль, товарищ старший лейтенант.
