Шрифт
Source Sans Pro
Размер шрифта
18
Цвет фона
Часть 2. Бысть некая зима
Нагрянул декабрь. Батый осадил Рязань. Помилованных до особого распоряжения пленников возили за войском на большом сером верблюде в четырёх связанных попарно корзинах. Подобно большинству изувеченных жизнью людей не знающий поражений полководец любил всевозможные отклонения от нормы.
Над татарским лагерем пушил декабрьский снежок. Замдиректора Чертослепов – обросший, оборванный – сидел на корточках и отогревал связанными руками посиневшую лысину.
– Хорошо хоть руки спереди связывать стали, – без радости заметил он.
Ему не ответили. Было очень холодно.
– Смотрите, Намазов идёт, – сказал Шерхебель и, вынув что-то из-за пазухи, сунул в снег.
Судя по всему, помощник толмача вышел на прогулку. На нём уже был крепкий, хотя и залатанный местами полосатый халат, под растоптанными, но вполне справными сапогами весело поскрипывал снежок.
– Товарищ Намазов! – вполголоса окликнул замдиректора. – Будьте добры, подойдите на минутку!
Помощник толмача опасливо покосился на узников и, сердито пробормотав: «Моя твоя не понимай…», – поспешил повернуться к ним спиной.
– Мерзавец! – процедил Альбастров.
С ним согласились.
– Честно вам скажу, – уныло проговорил Чертослепов, – никогда мне не нравился этот Намазов. Правду говорят: яблочко от яблони…
– А что это вы всех под одну гребёнку? – ощетинился вдруг электрик.
Чертослепов с Шерхебелем удивлённо взглянули на Альбастрова, и наконец-то бросилась им в глаза чёрная клочковатая бородка, а заодно и висячие усики, и лёгкая, едва намеченная скуластость.
Первым опомнился Шерхебель.
– Мать? – понимающе спросил он.
– Бабка, – буркнул Альбастров.
– Господи Иисусе Христе!.. – не то вздохнул, не то простонал Чертослепов.
Положение его было ужасно. Один из членов вверенного ему экипажа оказался ренегатом, другой…
– Товарищи! – в отчаянии сказал Чертослепов. – Мы допустили серьёзную ошибку. Нам необходимо было сразу осудить поведение Намазова. Но ещё не поздно, товарищи. Я предлагаю провести такой, знаете, негромкий митинг и открытым голосованием выразить своё возмущение. Что же касается товарища Альбастрова, скрывшего важные анкетные данные…
– Ну ты козёл!.. – изумился электрик, и тут – совершенно некстати – мимо узников проехал не знающий поражений полководец.
– Эй ты! – заорал Альбастров, приподнявшись, насколько позволяли сыромятные путы. – В гробу я тебя видал вместе с твоим Чингисханом!
Полководец остановился и приказал толмачу перевести.
– Вы – идиот! – взвыл Чертослепов, безуспешно пытаясь схватиться за голову. – Я же сказал: негромкий! Негромкий митинг!..
А толмач уже вовсю переводил.
– Товарищ Субудай! – взмолился замдиректора. – Да не обращайте вы внимания! Мало ли кто какую глупость не подумав ляпнет!..
Толмач перевёл и это. Не знающий поражений полководец раздул единственную целую ноздрю и, каркнув что-то повреждёнными связками, поехал дальше. Толмач, сопровождаемый пятью воинами, подбежал к пленным.
– Айда, пошли! – вне себя напустился он на Чертослепова. – Почему худо говоришь? Почему говоришь, что Субудай-багатур не достоин лежать с великим Чингизом? Какой он тебе товарищ? Айда, мало-мало наказывать будем!
– Я его что, за язык тянул? – чувствительный, как и все гитаристы, переживал Альбастров. – Мало ему вчерашнего?..
За юртами нежно свистел бич и звонко вопил Чертослепов. Чистые, не отягощённые мыслью звуки.
– И как это его опять угораздило? Вроде умный мужик…
– Это там он был умный… – утешил Шерхебель.
Припорошённый снежком Афанасий сидел неподвижно, как глыба, и в широко раскрытых глазах его стыло недоумение. Временами казалось, что у него просто забыли выдернуть кляп, – молчал вот уже который день.
– Ой! – страдальчески сказал Шерхебель, быстро что-то на себе перепрятывая. – Слушайте, это к нам…
Альбастров приподнялся и посмотрел. Со стороны леска, хрустя настом, к узникам направлялся капитан Седьмых. При виде его татарский сторож в вязаной шапочке «Адидас» вдруг застеснялся чего-то и робко отступил за ствол березы.
Электрик осклабился и ещё издали предъявил капитану связанные руки. Капитан одобрительно посмотрел на электрика, но подошёл не к нему, а к Шерхебелю, давно уже всем своим видом изъявлявшему готовность правдиво и не раздумывая отвечать на вопросы.
– Да, кстати, – как бы невзначай поинтересовался капитан, извлекая из незапятнанного плаща цвета беж уже знакомый читателю блокнот. – Не от Намазова ли, случайно, исходила сама идея мероприятия?
– Слушайте, что решает Намазов? – отвечал Шерхебель, преданно глядя в глаза капитану. – Идея была спущена сверху.
«Сверху? – записал капитан, впервые приподнимая бровь. – Не снизу?»
– Расскажите подробнее, – мягко попросил он.
Шерхебель рассказал. Безукоризненно выбритое лицо капитана становилось всё задумчивее.
– А где сейчас находится ваш командор?
– Занят, знаете… – несколько замявшись, сказал Шерхебель.
Капитан Седьмых оглянулся, прислушался.
– Ну что ж… – с пониманием молвил он. – Побеседуем, когда освободится…
Закрыл блокнот и, хрустя настом, пошёл в сторону леска.
Из-за ствола березы выглянула вязаная шапочка «Адидас». Шерхебель облегчённо вздохнул и снова что-то на себе перепрятал.
– Да что вы там всё время рассовываете? – не выдержал электрик.
– А! – Шерхебель пренебрежительно шевельнул пальцами связанных рук. – Так, чепуха, выменял на расчёску, теперь жалею…
Припрятанный предмет он, однако, не показал. Что именно Шерхебель выменял на расчёску, так и осталось тайной.
Потом принесли стонущего Чертослепова.
– А тут без вас капитан приходил, – сказал Альбастров. – Про вас спрашивал.
Чертослепов немедленно перестал стонать.
– Спрашивал? А что конкретно?
Ему передали весь разговор с капитаном Седьмых.
– А когда вернётся, не сказал? – встревожась, спросил Чертослепов.
Электрик хотел ответить, но его перебили.
– Я всё понял… – Это впервые за много дней заговорил Афанасий Филимошин. Потрясённые узники повернулись к нему.
– Что ты понял, Афоня?
Большое лицо Афанасия было угрюмо.
– Это не киноартисты, – глухо сообщил он.
Замдиректора Чертослепову приснилось, что кто-то развязывает ему руки.
– Нет… – всхлипывая, забормотал он. – Не хотел… Клянусь вам, не хотел… Пропаганда гребного спорта…
– Вставай! – тихо и властно сказали ему.
Чертослепов очнулся. Снежную равнину заливал лунный свет. Рядом, заслоняя звёзды, возвышалась массивная грозная тень.
– Афоня? – не веря, спросил Чертослепов. – Ты почему развязался? Ты что затеял? Ты куда?..
– В Рязань, – мрачно произнесла тень. – Наших бьют…
Похолодеть замдиректора не мог при всём желании, поэтому его бросило в жар.
– Афанасий… – оробев, пролепетал он. – Но ведь если мы совершим побег, капитан может подумать, что мы пытаемся скрыться… Я… Я запрещаю!..
– Эх ты!.. – низко, с укоризной прозвучало из лунной выси, глыбастая тень повернулась и ушла в Рязань, косолапо проламывая наст.
В панике Чертослепов разбудил остальных. Электрик Альбастров спросонья моргал криво смёрзшимися глазёнками и ничего не мог понять. Зато Шерхебель отреагировал мгновенно. Сноровисто распустив зубами сыромятные узы, он принялся выхватывать что-то из-под снега и совать за пазуху.
– Товарищ Шерхебель! – видя такую расторопность, шёпотом завопил замдиректора. – Я призываю вас к порядку! Без санкции капитана…
– Слушайте, какой капитан? – огрызнулся через плечо Шерхебель. – Тут человек сбежал! Вы понимаете, что они нас всех поубивают с утра к своему шайтану?..
– Матерь Божья Пресвятая Богородица!.. – простонал Чертослепов.
Пошатываясь, они встали на ноги и осмотрелись.
Неподалёку лежала колода, к которой татары привязывали серого верблюда с четырьмя корзинами. Тут же выяснилось, что перед тем, как разбудить замдиректора, Афанасий отвязал верблюда и побил колодой весь татарский караул.
Путь из лагеря был свободен.
Босые, они бежали по лунному вскрикивающему снегу, и дыхание их взрывалось в морозном воздухе.
– Ну и куда теперь? – с хрустом падая в наст, спросил Альбастров.
– Товарищи! – чуть не плача, проговорил Чертослепов. – Не забывайте, что капитан впоследствии обязательно представит характеристику на каждого из нас. Поэтому в данной ситуации, я считаю, выход у нас один: идти в Рязань и как можно лучше проявить себя там в борьбе с татаро-монгольскими захватчиками.
– Точно! – сказал Альбастров и лизнул снег.
– Вы что, с ума сошли? – с любопытством спросил Шерхебель. – Рязань! Ничего себе шуточки! Вы историю учили вообще?
Альбастров вдруг тяжело задышал и, поднявшись с наста, угрожающе двинулся на Шерхебеля.
– Христа – распял? – прямо спросил он.
– Слушайте, прекратите! – взвизгнул Шерхебель. – Даже если и распял! Вы лучше посмотрите, что делают ваши родственнички по женской линии! Что они творят с нашей матушкой Россией!
Альбастров, ухваченный за локти Чертослеповым, рвался к Шерхебелю и кричал:
– Это ещё выяснить надо, как мы сюда попали! Небось в Хазарский каганат метил, да промахнулся малость!..
– Товарищ Альбастров! – умолял замдиректора. – Ну нехристь же, ну что с него взять! Ну не поймёт он нас с вами!..
На том и расстались. Чертослепов с Альбастровым пошли в Рязань, а куда пошёл Шерхебель – сказать трудно. Налетела метель и скрыла все следы.
Продираясь сквозь колючую проволоку пурги, они шли в Рязань. Однако на полпути в электрике Альбастрове вдруг заговорила татарская кровь. И чем ближе к Рязани подходили они, тем громче она говорила. Наконец гитарист-электрик сел на пенёк и объявил, что не сдвинется с места, пока его русские и татарские эритроциты не придут к соглашению.
Чертослепов расценил это как измену и, проорав сквозь пургу: «Басурман!..», – пошёл в Рязань один. Каким образом он вышел к Суздалю – до сих пор представляется загадкой.
– Прииде народ, Гедеоном из тартара выпущенный, – во всеуслышание проповедовал он на суздальском торгу. – Рязань возжёг, и с вами то же будет! Лишь объединением всея Руси…
– Эва! Сказанул! – возражали ему. – С кем единиться-то? С рязанцами? Да с ними биться идёшь – меча не бери, ремешок бери сыромятный.
– Братие! – возопил Чертослепов. – Не верьте сему! Рязанцы такие же человеки суть, яко мы с вами!
– Вот сволок! – изумился проезжавший мимо суздальский воевода и велел, ободрав бесстыжего юродивого кнутом, бросить в подвал и уморить голодом.
Всё было исполнено в точности, только вот голодом Чертослепова уморить не успели. Меньше чем через месяц Суздаль действительно постигла судьба Рязани. Победители-татары извлекли сильно исхудавшего замдиректора из-под обломков терема и, ободрав вдругорядь кнутом, вышибли к шайтану из Суздаля.
А электрик Альбастров болтался тем временем, как ведро в проруби. Зов предков накатывал на него то по женской линии, то по мужской, толкая то в Рязань, то из Рязани. Будь у электрика хоть какие-нибудь средства, он бы от такой жизни немедленно запил.
И средства, конечно, нашлись. На опушке леса он подобрал брошенные каким-то беженцем гусли и перестроил их на шестиструнку. С этого момента на память Альбастрова полагаться уже нельзя. Где был, что делал?.. Говорят, шастал по княжеству, пел жалостливо по-русски и воинственно по-татарски. Русские за это поили мёдом, татары – айраном.
А через неделю пришла к нему белая горячка в ржавой, лопнувшей под мышками кольчуге и с тяжеленной палицей в руках.
– Сидишь? – грозно спросила она. – На гусельках играешь?
– Афанасий… – расслабленно улыбаясь, молвил опустившийся электрик. – Друг…
– Друг, да не вдруг, – сурово отвечал Афанасий Филимошин, ибо это был он. – Вставай, пошли в Рязань!
– Ребята… – Надо полагать, Афанасий в глазах Альбастрова раздвоился как минимум. – Ну не могу я в Рязань… Афанасий, скажи им…
– А вот скажет тебе моя палица железная! – снова собираясь воедино, рёк Афанасий, и электрик, мгновенно протрезвев, встал и пошёл, куда велено.
Однажды в конце февраля на заснеженную поляну посреди дремучего леса вышел человек в иноческом одеянии. Снял клобук – и оказался Шерхебелем.
За два месяца зам по снабжению странно изменился: в талии вроде бы пополнел, а лицом исхудал. Подобравшись к дуплистому дубу, он огляделся и полез было за пазуху, как вдруг насторожился и снова нахлобучил клобук.
Затрещали, зазвенели хрустальные февральские кусты, и на поляну – бывают же такие совпадения! – ворвался совершенно обезумевший Чертослепов. Пониже спины у него торчали две небрежно оперённые стрелы. Во мгновении ока замдиректора проскочил поляну и упал без чувств к ногам Шерхебеля.
Кусты затрещали вновь, и из зарослей возникли трое разъярённых русичей с шелепугами подорожными в руках.
– Где?! – разевая мохнатую пасть, взревел один.
– Помер, как видите, – со вздохом сказал Шерхебель, указывая на распростёртое тело.
– Вот жалость-то!.. – огорчился другой. – Зря, выходит, бежали… Ну хоть благослови, святый отче!
Шерхебель благословил, и русичи, сокрушённо покачивая кудлатыми головами, исчезли в февральской чаще. Шерхебель наклонился над лежащим и осторожно выдернул обе стрелы.
– Интернационализм проповедывали? – сочувственно осведомился он. – Или построение социализма в одном отдельно взятом удельном княжестве?
Чертослепов вздрогнул, присмотрелся и, морщась, сел.
– Зря вы в такой одежде, – недружелюбно заметил он. – Вот пришьют нам из-за вас религиозную пропаганду… И как это вам не холодно?
– Ну если на вас навертеть пять слоёв парчи, – охотно объяснил Шерхебель, то вам тоже не будет холодно.
– Мародёр… – безнадёжно сказал Чертослепов.
– Почему мародёр? – Шерхебель пожал острыми монашьими плечами. – Почему обязательно мародёр? Честный обмен и немножко спасательных работ…
В третий раз затрещали кусты, и на изрядно уже истоптанную поляну косолапо ступил Афанасий Филимошин, неся на закорках бесчувственное тело Альбастрова.
– Будя, – пробасил он, сваливая мычащего электрика под зазвеневший, как люстра, куст. – Была Рязань, да угольки остались…
– Что с ним? – отрывисто спросил Чертослепов, со страхом глядя на сизое мурло Альбастрова.
– Не замай, – мрачнея, посоветовал Афанасий. – Командира у него убило. Евпатия Коловрата. Какой командир был!..
– С тех самых пор и пьёт? – понимающе спросил приметливый Шерхебель.
– С тех самых пор… – удручённо подтвердил Афанасий.
Электрик Альбастров пошевелился и разлепил глаза.
– Опять все в сборе… – с отвращением проговорил он. – Прямо как по повестке…
И вновь уронил тяжёлую всклокоченную голову, даже не осознав, сколь глубокую мысль он только что высказал.
За ледяным переплётом мелких веток обозначилось нежное бежевое пятно, и, мелодично звякнув парой сосулек, на поляну вышел безукоризненно выбритый капитан Седьмых. Поприветствовал всех неспешным кивком и направился прямиком к Чертослепову.
– Постарайтесь вспомнить, – сосредоточенно произнёс он. – Не по протекции ли Намазова была принята на работу машинистка, перепечатавшая ваш отчёт о мероприятии?
Лицо Чертослепова почернело, как на иконе.
– Не вем, чесо глаголеши, – малодушно отводя глаза, пробормотал он. – Се аз многогрешный…
– Ну не надо, не надо, – хмурясь, прервал его капитан. – Минуту назад вы великолепно владели современным русским.
– По моей протекции… – с надрывом признался Чертослепов и обессиленно уронил голову на грудь.
– Вам знаком этот документ?
Чертослепов обречённо взглянул.
– Да, – сказал он. – Знаком.
– Ознакомьтесь внимательней, – холодно молвил капитан и, оставив бумагу в слабой руке Чертослепова, двинулся в неизвестном направлении.
Нежное бежевое пятно растаяло в ледяных зарослях февральского леса.
– Ему снабженцем работать, а не капитаном, – с некоторой завистью проговорил Шерхебель, глядя в ту сторону, куда ушёл Седьмых. – Смотрите, это же наш рапорт в верха! Где он его здесь мог достать?
Действительно, в неверных пальцах Чертослепова трепетал тот самый злополучный документ, с которого всё и началось.
– О Господи!.. – простонал вдруг замдиректора, зажмуриваясь. Он, наконец, заметил роковую ошибку машинистки.
– В каком смысле Господи? – тут же спросил любопытный Шерхебель, отбирая у Чертослепова бумагу. – А? – фальцетом вскричал он через некоторое время. – Что такое?!
Пошатываясь, подошёл очнувшийся Альбастров и тоже сунулся сизым мурлом в документ.
– Грамота, – небрежно объяснил он. – Аз, буки, веди… глаголь, добро…
– Нет, вы только послушайте! – В возбуждении снабженец ухватил электрика за короткий рукав крупнокольчатой байданы. – «Обязуемся выгрести к пристани Баклужино в десять ноль-ноль, шестнадцатого, одиннадцатого, тысяча двести тридцать седьмого». Печать, подпись директора… А? Ничего себе? И куда мы ещё, по-вашему, могли приплыть с таким документом?
– Что?! – мигом протрезвев, заорал электрик. – А ну дай сюда!
Он выхватил бумагу из рук Шерхебеля и вонзился в текст. Чертослепов затрепетал и начал потихоньку отползать. Но Альбастров уже выходил из столбняка.
– А-а… – зловеще протянул он. – Так вот, значит, по чьей милости нас угораздило…
Он отдал документ Шерхебелю и, не найдя ничего в перемётной суме, принялся хлопать себя по всему, что заменяло в тринадцатом веке карманы.
– Куда ж она к шайтану запропастилась?.. – бормотал он, не спуская глаз с замдиректора. – Была же…
– Кто?
– Удавка… А, вот она!
Шерхебель попятился.
– Слушайте, а надо ли? – упавшим голосом спросил он, глядя, как Альбастров, пробуя сыромятный арканчик на разрыв, делает шаг к замдиректора.
– Людишки… – презрительно пробасил Афанасий, и всё смолкло на поляне. – Кричат, копошатся…
В лопнувшей под мышками кольчуге, в тяжёлом побитом шлеме, чужой стоял Афанасий, незнакомый. С брезгливым любопытством разглядывал он из-под нависших бровей обмерших членов экипажа и говорил негромко сам с собой:
– Из-за бумажки удавить готовы… Пойду я… А то осерчаю, не дай бог…
Нагнулся, подобрал свою железную палицу и пошёл прочь, проламывая остекленелые дебри.
Не смея поднять глаза, Альбастров смотал удавку и сунул в перемётную суму.
– Слушайте, что вы там сидите? – сказал Шерхебель Чертослепову. – Идите сюда, надо посоветоваться. Ведь капитан, наверное, не зря оставил нам эту бумагу…
– Точно! – вскричал Альбастров. – Исправить дату, найти лодку…
– Ничего не выйдет, – всё ещё обижаясь, буркнул Чертослепов. – Это будет подделка документа. Вот если бы здесь был наш директор…
– А заодно и печать, – пробормотал Шерхебель. – Слушайте, а что, если обратиться к местной администрации?
– Ох!.. – страдальчески скривился замдиректора, берясь за поясницу. – Знаю я эту местную администрацию…
– А я всё же попробую, – задумчиво сказал Шерхебель, свивая документ в трубку.
