Шрифт
Source Sans Pro
Размер шрифта
18
Цвет фона
От автора
Фото автора
В этой книге в первой части собраны воспоминания о людях, которых мне довелось знать лично за мою, прямо скажем, не короткую жизнь. Разные люди попадались на моём жизненном пути. И весьма достойные, и откровенные подонки, и просто балбесы. Всё изложенное здесь основано на реальных событиях.
Вторая часть – о людях, которых лично не знал, но знать о которых необходимо, чтобы не повстречать на жизненном пути их, или их потомков.
Третья часть – о происхождении слов. Откуда взялись слова «шваль», «сволочь», «шаромыга», «шантрапа»? Ругаться матерно любой может. А всякому ли дано матом элегантно изъясняться?
Часть I. Люди, которых знал
Львович
Львович был бригадиром грузчиков на заводе шампанских вин, куда влился и я с целью материального обеспечения семьи – жены и только что родившейся дочки.
Лупоглазый еврей неопределённого возраста. Думаю – под сорок. Невысокий рост, но высокий умный лоб, умный хитроватый взгляд. Энергичный и задорный. Анекдотчик и балагурщик – юморист, Львович пользовался неподдельным уважением в бригаде.
Да, но еврей – грузчик? Да ещё и председатель заводского профсоюза? Первый и последний раз видел такого.
Бригада была разношёрстной: сам интеллектуал Львович, профессионально не просыхающий бухарик – алконавт Антон, бывший трубач филармонического оркестра Егор, бывший же актёр областного оперного театра Василий и я, студент – второкурсник юридического факультета.
Целями и задачами бригады являлась разгрузка прибывающих фур от уложенной в них ровными рядами под крышу стеклопосуды.
Словно вихрь бригада влетала в жерло очередной распахнутой фуры, специальными крюками подхватывала связку зелёных бутылок по девять в пачке и заботливо складывала в просторном цеху. На разгрузку одной фуры уходило, в среднем, минут сорок. За день бригада разгружала пять – семь фур. Тон и ритм задавал Львович.
Разгрузив очередную фуру, бригада садилась на перекур на эстакаде, щурясь на тёплое весеннее солнышко и перекуривала под анекдоты и прибаутки Львовича.
В цеху находился конвейер, у которого стояли специально обученные люди. Они кусачками перекусывали проволоку, которой бутылки на 0,8 были связаны в пачки, и ставили их по одной на конвейер, который уносил их вдаль и наверх для заливки шампанским.
Магия профессии начиналась в обеденный перерыв.
Принеся кто что с собой из дома, еду раскладывали на общую поляну, подстеленную газетой «Правда», пододвигая лучшие куски бригадиру, после чего Львович неспешно подходил к конвейеру в том месте, где он уходил наверх, на второй этаж, через отверстие в потолке и зычно звал:
– Петровна!
– Чего тебе, Львович? – гулко доносилось сверху.
– В горле пересохло!
– Лови!
После этого сверху приезжали две-три бутылки с шампанским в зависимости от настроения Петровны, дородной тётки под пятьдесят.
Львович их бережно принимал и ставил на поляну. Бригада, одетая как персонажи в книге «Республика ШКИД», с благоговением взирала на то, как он деловито с точностью до миллиграмма разливал по алюминиевым кружкам напиток, который обычно принято пить в особо торжественных случаях и в торжественной обстановке из фужеров.
Обычно Львович заказывал у Петровны полусладкое, иногда – брют, и никогда – сладкое.
Размешав сплющенным немытыми пальцами мюзле разлитое в кружки шампанское и взяв огурчик, Львович произносил один и тот же тост:
– Ну – чтоб всё было, чтоб за это ничего не было, и пусть издохнут все ваши враги.
Затем Львович разом опрокидывал содержимое кружки в широко раскрытую пасть с рядом ровных жёлтых лошадиных зубов. Ему следовали остальные.
Дружно чокались, выпивали, закусывали. Обедали. После такого обеда и работа шла шибче.
Иногда к бригаде присоединялся Мишка из соседнего цеха, где разливали красное. Крупный бородатый парень с кулаками – кувалдами, абсолютно безобидный увалень, совершенно убитый алкоголик, он приносил с собой и торжественно ставил на поляну пару фуфырей, как он их называл, «Изабеллы». Он настолько был ею пропитан, что даже пи́сал на первый подвернувшийся ему угол Изабеллой. И он, как и все, любил послушать байки и приколы Львовича.
Вот только один из его словесных экзерсисов:
– Ребзя, есть у кого паспорт с собой?
У меня был. Я его достал из нагрудного кармана, показал Львовичу и компании.
– Открывай последнюю страницу и читай вслух, только слово «паспорт» везде заменяй на слово «жопа».
Под гогот братвы я продекламировал следующее:
«Извлечение из Положения о жопе гражданина Российской Федерации
1. Жопа гражданина Российской Федерации является основным документом, удостоверяющим личность гражданина Российской Федерации на территории Российской Федерации (далее именуется – жопа).
Жопу обязаны иметь все граждане Российской Федерации (далее именуются – граждане), достигшие 14-летнего возраста и проживающие на территории Российской Федерации.
5. По желанию гражданина в жопе также производятся отметки о его группе крови и резус-факторе – соответствующими учреждениями здравоохранения;
6. Запрещается вносить в жопу сведения, отметки и записи, не предусмотренные настоящим Положением.
Жопа, в которую внесены сведения, отметки или записи, не предусмотренные настоящим Положением, является недействительным.
7. Срок действия жопы гражданина:
от 14 лет – до достижения 20-летнего возраста;
от 20 лет – до достижения 45-летнего возраста;
от 45 лет – бессрочно.
17. Гражданин обязан бережно хранить жопу. Об утрате жопы гражданин должен незамедлительно заявить в территориальный орган Федеральной миграционной службы.
22. Запрещается изъятие у гражданина жопы, кроме случаев, предусмотренных законодательством Российской Федерации».
Бригада стонала и корчилась от смеха.
Бывало, после окончания смены собирались в раздевалке, переодевались в цивильное и перед походом домой полдничали заботливо припасённым Львовичем шампанским.
Поднабравшись игристо-искристого, бывший актёр оперного театра обрюзгший стареющий Василий вставал в театральную позу и в знак благодарности мощным профессионально поставленным басом до дрожи в оконных стёклах исполнял арию Мефистофеля из оперы "Фауст":
Прошло несколько лет. Я отучился на юрфаке и стал работать по юридической специальности.
Как-то, совершая променад по центральной улице, увидел Василия, который стоял перед оперным театром, из которого его когда-то выгнали за пьянство. Оборванный, заросший, небритый и хмельной он стоял и пел арию Мефистофеля прохожим.
Перед ним на асфальте лежала замызганная шапка-ушанка, в которую прохожие, удивлённые качеством исполнения, кидали монетки.
Я подошёл к Василию, похлопал его по плечу и опустил ему в шапку червонец. Василий посмотрел на меня мутным взглядом и не узнал. Мыслями он был на сцене.
Увидев в шапке десятирублёвую бумажку, быстро дрожащей рукой сгреб деньги, сунул в карман, нахлобучил шапку на давно не мытую растрёпанную голову и побрёл в направлении винного магазина. На десять рублей в то время можно было купить три бутылки водки.
Ходили слухи, что его предки были дворянами…
Словом, алкогольную закалку и мудрость жизни я получил на том заводе шампанских вин, и тренером моим был Львович.
Сколько ему теперь? Лет, думаю, семьдесят пять – семьдесят семь.
Надеюсь, он уберёг свою печень и теперь на заслуженном тяжким трудом отдыхе попивает шампанское и вспоминает былое.
Может, даже пишет рассказы, как я.
Лёлик
Пролог
Теперь ему семьдесят лет. Он парализован после инсульта, ударившего его с год назад, и заканчивает свою бурную жизнь в хосписе, куда его поместила жена Алина Пална.
Где былая власть местного царька, где былые почести, лесть и знаки внимания, где многочисленные женщины, где почёт, где заискивающие взгляды, где его жена, сын, где его друзья…
Он одинок. Он очень одинок. И он несчастен.
Как бы вижу лежащего на кровати мочащегося под себя старика в застиранной пижаме на жёлтом от времени ветхом белье. Седые растрёпанные жидкие волосы, кустистые брови, тусклый взгляд, морщинистый заросший седой щетиной перекошенный лик, стекающая из угла рта слюна.
Тяжёлый запах смерти, исходящий от тяжело больного давно немытого тела. Табуретка у изголовья с горбушкой чёрствого хлеба, кружка с остывшим недопитым больничным чаем. При этом тело его обездвижено, а мозг работает как обычно. Говорить он не может. Он может только мычать. Самая что ни на есть его трагедия заключается в том, что такое овощное состояние может длиться и пять лет, и десять…
О чём он думает по ночам, глядя в тёмное небо через окно, лёжа в тишине? Вспоминает ли он людей, которым причинил зло в своей жизни? Вряд ли. Скорее, как человек весьма самолюбивый и эгоистичный, он с обидой вспоминает людей, которые, по его мнению, были несправедливы к нему. Думает, наверное, о жене, которая поместила его сюда, о сыне, который живёт своей жизнью и его не навещает. И, возможно, понимает, что ему нечего им сказать.
А началась эта история тридцать пять лет тому назад…
Начало
В тот 1985 год страной начал править Генеральный секретарь Центрального комитета Коммунистической Партии Советского Союза Михаил Сергеевич Горбачёв. Царил советский строй, а до развала союза нерушимого республик свободных СССР оставалось целых шесть лет.
… Забавная у него была фамилия. Болек. Может, потому что у него были украинские корни, и, по его рассказам, фамилию Болек получали во времена его предков люди, которые сказывались больными, чтобы не служить в армии.
В то время он в тридцатисемилетнем возрасте работал судьёй в районном суде в городке близ города Горький, рассматривал, в основном, уголовные дела. Вполне грамотный судья, приговоры которого кассационным судом изменялись весьма редко и ни один не был отменён. Знакомые за спиной называли его Лёлик. Когда до него это прозвище доносилось – отшучивался, отвечал: «Лёлик – лучший друг Болека». Высокого роста, не толст, высокий лоб, плавно переходящий в плешь, томные глаза с поволокой в обрамлении густых ресниц под очками, в которых угадывалось сластолюбие…
… Иван, отбыв два года в армии, поступил на юридический факультет областного университета и закончил его в двадцатипятилетнем возрасте. Во время учебы влюбился в татарскую девушку по имени Халидэ и скоренько женился на ней. Днями разгружал фуры и вагоны, чтобы кормить семью, по вечерам учился. Закончил учебу, и перед ним встал выбор: в какое ведомство направить ступни.
Адвокатура ему не нравилась изначально. Не по нраву его было защищать преступников в судах. Милиция отпала сразу – он испытывал к милиционерам брезгливость. Решил идти в прокуратуру.
В отделе кадров областной прокуратуры предъявил диплом и попросился принять его на службу. Кадровичка, прокурорша, дама со строгим и одновременно проницательным взглядом предложила Ивану место помощника прокурора в том же городке, что близ города Горький. Иван согласился.
Районный прокурор, мужчина крупный, солидный, мощный, телосложением напоминающий борца, плечи украшают полковничьи погоны, спросил:
– Какую отрасль прокурорского надзора желаешь взять в работу?
– Александр Владимирович, мне б уголовно – судебный надзор. Государственным обвинителем чтоб! Преступников наказывать!
– Тогда иди ближе, покажу, как надо дела подшивать. С этого как раз начинается уголовно-судебный надзор, и у меня как раз вакансия.
После этого взял большую иглу, вдел в неё суровую нитку и прямо на глазах Ивана размашистыми движениями сшил дело.
– Усвоил?
– Да, Александр Владимирович!
– Иди, гнездись. Сейчас тебя делами завалю – будешь подшивать…
… Иван подшил за неделю изрядное количество уголовных дел. И вот его настоящее первое дело в суде, порученное Александром Владимировичем.
На скамье подсудимых заплаканная женщина. Обвиняется в том, что задушила подушкой своего новорожденного сына…
… В этом процессе Иван и познакомился С Вячеславом Ивановичем Болеком, который председательствовал в этом процессе. По бокам его – два «кивалы» – народные заседатели.
Иван был бойким прокурором. Он долго допрашивал подсудимую, зачем она убила своего ребёнка.
Подсудимая сквозь слёзы суду поведала, что сожительствовала с мужчиной, который пил, её избивал, относился к ней по-скотски. Она с самого начала не хотела этого ребёнка, пила всякие таблетки горстями, чтобы вызвать выкидыш. Не получилось…
Лейтенант юстиции Иван в обвинительной речи просил суд признать подсудимую виновной и назначить ей минимальное наказание, предусмотренное статьёй тогдашнего уголовного кодекса за умышленное убийство новорожденного без отягчающих обстоятельств.
После завершения процесса Иван зашел в кабинет к Вячеславу Ивановичу, спросил, почему он назначил наказание прилично выше минимального той несчастной женщине.
Болек сразу перешёл на ты и тоном старшего по возрасту и мудрого судьи произнёс:
– Иван, ты видел, сколько публики пришло на процесс? Люди бы не поняли…
Иван был не только бойкий прокурор, но и настырный. Он подал кассационный протест, и вышестоящий суд смягчил той женщине приговор до минимального срока.
Так они и сблизились. Вячеслав Иванович обращался к Ивану на ты, Иван к Вячеславу Ивановичу – на вы. Болек был опытным судьёй, умён и весьма начитан, что и привлекало Ивана к нему.
Болек предложил Ивану ходить вместе заниматься борьбой в школу самбо к его приятелю, руководителю школы Михаилу Бурдикову. Иван с радостью согласился. При первой встрече Бурдиков, словно вырезанный из корня женьшеня, знаменитый борец, до треска в костях пожал Ивану руку и выделил ему борцовскую куртку и борцовки. По сути своей тренировки выглядели как отработка Вячеславом Ивановичем на Иване приёмов самбо.
После тренировок Иван провожал Болека до остановки. По пути разговаривали о жизни, музыке, о прокуратуре, суде, о правосудии.
Иван стал приглашать Вячеслава Иванович и одного, и с его женой Алиной Палной, женщиной вполне непримечательной и глуповатой, в гости, познакомил их со своей женой Халидэ.
Выпивали, общались, смотрели на видеомагнитофоне «Электроника – 12» размером со средний чемодан, который то и дело ломался, диковинные тогда на VHS кассетах фильмы с Брюсом Ли, Шварценеггером, и, чего греха таить, порнушку.
При просмотре какого-то порнотического фильма Вячеслав Иванович, насадив грибок на вилку, опрокинув стопку и закусив, покосившись на Алину Палну, посетовал:
– Почему бы не снять фильм о молодой семье. Муж и жена…
Видимо, и как показали дальнейшие события, ему от Алины Палны секса не хватало.
Покашивался Болек и на жену Ивана, отпускал ей комплименты. Халидэ рделась, каламбурила в ответ, кокетничала.
Засматривались, бывало, до полуночи и позднее. Бывало, Вячеслав Иванович накушивался водовки изрядно. Тогда Болеки оставались в квартире Ивана, дарованной ему районной администрацией по ходатайству шефа – Александра Владимировича, с ночевкой. Квартира располагалась в самом центре городка, с видом на здание администрации, перед которым красовался большой болван в виде Ленина.
Так прошло несколько лет. Иван обвинял, Вячеслав Иванович осуждал и присуждал.
И тут создали городскую прокуратуру, куда Ивана пригласили влиться. Иван, конечно же, согласился. К тому же городской прокурор обещал выделить квартиру уже трёхкомнатную, теперь уже в Горьком, поскольку в семье Ивана родилась вторая дочь. Обмыли это дело, как полагается, с Вячеславом Ивановичем, Алиной Палной и Халидэ.
Городская прокуратура располагалась в гнилой деревянной хибаре 19 века постройки, окружённая такими же развалюхами. Иван продолжал ездить на работу из своей квартиры в ожидании трёшки по обещанию городского прокурора, которое, впрочем, тот не сдержал.
