Поэтические переводы

Переводчик Михаил Меклер

© Томас Стернс Элиот, 2022

© Михаил Меклер, перевод, 2022

ISBN 978-5-4498-6717-9

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Воскресное утро. (Томас Элиот)

Смотри, смотри мастер, вот идут две религиозные гусеницы.

Еврейская Мальта

Полигамные, разумные люди от Бога,
общаются только через оконные стекла.
В начале было только слово. Строго
оплодотворялись во время менструального цикла.
В расслабленном состоянии умбрийский художник,
рисует пустыню в трещинах, раскалённый гранит,
там по воде худой и бледный передвигает ноги,
Отец с красочным нимбом и с ним Параклит.
Священники в чёрном проходят по аллее покаяния мимо.
Молодые, рыжие и прыщавые, ухватившись за поясницу
перед покаянными воротами, смотрят на образ Серафима.
Там преданные души тлеют, образуя тусклую зарницу.
Вдоль стен сада роятся пчелы с волосатыми животами.
Тычинка и пестик облюбовали блестящий офис бесполых.
Суини кушает ветчину, перемешивая воду в ванной.
Эрудиты тонкого искусства ведут полемические споры.

Mr. Eliot Sunday Morning Service. (Tomas Eliot)

Look, look, master, here comes two religious caterpillars.

The jew of Malta.

Poly philoprogenitive
the sapient sutlers of the Lord
Drift across the window-panes.
In the beginning was the Word.
Superfetation of to en,
and at the mensual turn of time
Produced enervate Origen.
A painter of the Umbrian school
Designed upon a gesso ground
the nimbus of the Baptized God.
the wilderness is cracked and browned
but through the water pale and thin
Still shine the unoffending feet
and there above the painter set
the Father and the Paraclete.
…..
The sable presbyters approach
the avenue of penitence;
the young are red and pustular
Clutching piaculative pence.
Under the penitential gates
Sustained by staring Seraphim
Where the souls of the devout
Burn invisible and dim.
Along the garden-wall the bees
With hairy bellies pass between
The staminate and pistilate,
Blest office of the epicene.
Sweeney shifts from ham to ham
Stirring the water in his bath.
The masters of the subtle schools
Are controversial, polymath.

Гиппопотам и церковь. (Томас Элиот)

Широкозадый бегемот,
опираясь на живот,
лежит себе в грязи могучим телом,
в нем плоть и кровь имеется всецело.
Живая плоть и кровь слаба, она
расстройством нерв подвержена,
безгрешна Церковь в Божьем Храме,
так как основана на камне.
Нетвёрдый у бегемота шаг,
тернистый путь к добыче благ,
а Церкви думать недосуг,
ей дань со всех сторон несут.
Не сможет даже Гиппо никогда
хоть с дерева достать плода,
а персик и заморский фрукт,
в Святую церковь из-за морей везут.
Во время случки бегемот
хриплым голосом орёт.
По воскресениям каждый знает,
что в Церкви Бога воспевают.
Днём дремлет бегемот степенно,
он в ночь охотится обыкновенно,
а Бог таинственно творит,
одновременно ест и спит.
Я видел, как Потам нежданно,
вознёсся в небо над саванной
и пели ангелы вокруг сопрано,
Слава Богу, громко в осаннах.
Кровью Агнца умоется он в одночасье
и станет сразу к святому причастен,
а небеса его окутать смогут и объять,
им на арфе будет он из золота играть.
Он будет вымыт чище и белее снега,
лобзанием мучениц в довольстве нега,
пока Святая Церковь пребывает в стане,
в зловонном, заразительном тумане.

The Hippopotamus. (Tomas Eliot)

The broad-backed hippopotamus
Rests on his belly in the mud;
Although he seems so firm to us
He is merely flesh and blood.
Flesh-and-blood is weak and frail,
Susceptible to nervous shock;
While the True Church can never fail
For it is based upon a rock.
The hippo’s feeble steps may err
In compassing material ends,
While the True Church need never stir
To gather in its dividends.
The ’potamus can never reach
The mango on the mango-tree;
But fruits of pomegranate and peach
Refresh the Church from over sea.
At mating time the hippo’s voice
Betrays inflexions hoarse and odd,
But every week we hear rejoice
The Church, at being one with God.
The hippopotamus’s day
Is passed in sleep; at night he hunts;
God works in a mysterious way —
The Church can sleep and feed at once.
I saw the ’potamus take wing
Ascending from the damp savannas,
And quiring angels round him sing
The praise of God, in loud hosannas.
Blood of the Lamb shall wash him clean
And him shall heavenly arms enfold,
Among the saints he shall be seen
Performing on a harp of gold.
He shall be washed as white as snow,
By all the martyred virgins kist,
While the True Church remains below
Wrapt in the old miasmal mist.

Бербанк с Бедекером, Блейштайн с сигарой. (Томас Элиот)

Бербанк пересек маленький мост,
спустился в небольшой отель.
Принцесса Волюпайн ожидала в срок,
они были вместе, как он хотел.
Грохот, как набат с небес,
прошёл по всей глубине моря,
медленно Бог Геркулес
зажигал их всей любовью.
По небу пролетел Пегас
над Истрией с рассветом.
Его закрытый баркас,
блестел на воде при этом.
Это был путь Блейштайна,
его локти, ладони, артрит,
его обвисшего изгиба колена.
Прошли Чикаго, Венский Семит.
Без блеска выпуклые глаза,
видят протозойную слизь семени.
В перспективе Каналетто чудеса,
догорает свеча конца времени.
На Риальто поднялась внезапно вода.
Под сваями крысы купаются.
Еврей в гондоле, с ним деньги, меха.
Лодочник просто улыбается.
Принцесса Волюпайн ожидает шквал любви.
Скудная, с голубыми ногтями, с чахоткой,
шагает по водной лестнице, всюду огни.
Она развлекает сэра Фердинанда попкой.
Львиные крылья никто не подозревал.
Блоха не умрет от порезов когтей в притонах.
Бербанк в голове своей размышлял,
об истраченном времени и семи законах.

Burbank with a Baedeker: Bleistein with a Cigar. (Tomas Eliot)

Burbank crossed a little bridge
Descending at a small hotel;
Princess Volupine arrived,
They were together, and he fell.
Defunctive music under sea
Passed seaward with the passing bell
Slowly: the God Hercules
Had left him, that had loved him well.
The horses, under the axletree
Beat up the dawn from Istria
With even feet. Her shuttered barge
Burned on the water all the day.
But this or such was Bleistein’s way:
A saggy bending of the knees
And elbows, with the palms turned out,
Chicago Semite Viennese.
A lustreless protrusive eye
Stares from the protozoic slime
At a perspective of Canaletto.
The smoky candle end of time
Declines. On the Rialto once.
The rats are underneath the piles.
The jew is underneath the lot.
Money in furs. The boatman smiles,
Princess Volupine extends
A meagre, blue-nailed, phthisic hand
To climb the waterstair. Lights, lights,
She entertains Sir Ferdinand
Klein. Who clipped the lion’s wings
And flea’d his rump and pared his claws?
Thought Burbank, meditating on
Time’s ruins, and the seven laws.

Медовый месяц. (Томас Элиот)

Посетив страны Бенилюкс, они вернулись в Терре-Хот,
но одну летнюю ночь провели в Равенне.
Они лежали на простыне, под которой клопов несколько сот.
Был летний зной, пахло потом и женским телом.
Лёжа на спине, раздвинув колени, их ноги пухли от укусов,
ворочаясь на матрасе, расчесывали свои раны до крови.
В миле от них находился Святой-Аполлинере-ин-Классе,
где туристы с энтузиазмом изучали своды и капители.
Они сели на скоростной поезд и в поздний час,
продлевали свои страдания от Падуи в Милан.
Там их ожидали «Тайная вечеря» и ресторан.
Он подсчитал расходы и взял их на карандаш.
Они увидели Швейцарию и Францию в свои медовые дни.
Меж тем постоянный аскет Святой Аполлинарий,
словно старая, Божья мельница, до сих пор сохраняет
в своих потёртых камнях точную форму Византии.

Lune de Miel (Honeymoon). (Tomas Eliot)

They have seen the Low Countries, they are going Terre Haute;
But one summer night finding them in Ravenna, at ease
Between two sheets in the home of two hundred bugs,
The sweat of summer, and the smell of a bitch in heat,
They lie on their backs and spread apart the knees
Of four sticky legs all swollen with bites.
They raise the sheet so that they can scratch better.
Less than a mile from here is Saint Apollinare in Classe,
The basilica known to enthusiasts
For its acanthus columns which the wind batters.
At eight o’clock they will catch the train
To prolong their miseries from Padua to Milan
Where they will find The Last Supper, and an inexpensive
Restaurant. He will calculate the tip with a pencil.
They will have seen Switzerland and crossed France.
And Saint Apollinare, straight and ascetic,
Old, disaffected mill of God, still keeps

Посвящение моей жене. (Томас Элиот)

Я ей обязан очень, огненным восторгом,
рано утром пробуждались чувства строго,
а сексуальный ритм наш прерывает сон,
когда мы стонем и дышим в унисон.
Пахнут друг другом наши тела,
речь не нужна излишни слова.
Наши мысли едины, словно блюз,
луч солнца не расплавит наш союз.
Нас ветер зимой не заморозит,
в саду цветут и не вянут розы.
Я этим преданность к ней проявляю,
эти строки публично всем заявляю.

A Dedication To My Wife. (Tomas Eliot)

To whom I owe the leaping delight
That quickens my senses in our waking time
And the rhythm that governs the repose of our sleeping time,
the breathing in unison.
Of lovers whose bodies smell of each other
Who think the same thoughts without need of speech,
And babble the same speech without need of meaning.
No peevish winter wind shall chill
No sullen tropic sun shall wither
The roses in the rose-garden which is ours and only.
But this dedication is for others to read:
These are private words addressed to you in public.

В ресторане. (Томас Элиот)

Немолодой официант, от нечего делать,
наклонился и тихо говорит:
«На моей родине дожди ещё холоднее,
а солнце жарче землю коробит».
Сам он светлый и тучный в жилете,
спереди фартук, салфетка на руке висит.
Надеюсь не плюет он в суп на банкете,
где мы укрылись, чтоб от дождя уйти.
Я тщетно пытался, но она не желала,
так как от ливня промокла до нитки,
её ситцевая юбка к ягодицам прилипала,
я щекотал её, чтоб просто рассмешить.
Ишь ты, старый развратник, в такие годы,
она лет на восемь помоложе была,
я залез на неё, как пудель знатной породы,
пришёл и обнюхал, она пугалась меня.
Твоя голова не для блох, успокойся
и соскреби грязь со своей кожи,
вот шесть пенсов, с мылом помойся,
черт побери, это судьба твоей рожи.
Вы, дурацкая, пустяковая реликвия,
не обижайтесь на свой опыт в прошлом,
есть параллельное сходство с. Уходя,
скажу, что пообедаю с вами позже.
Флебас Финикский, честный человек,
забыв о достижениях, под крики чаек и гул,
две недели барахтался в морской воде,
потерял силы, удачу и в сорок лет утонул.
Берег Корнуолла плачет в пене волн,
он в предыдущую жизнь возвратился,
в портах пребывания, он был молодой,
бывший моряк из прошлого появился.