Синдбад

Книга первая. Синдбад-мореход

Глава 1. Здравствуй, Восток!

Никто не мог сказать точно, когда в небольшом портовом городе Эль-Хайя объявился молодой, светлокожий человек лет тридцати. Лицо у него было овальное, нос чуть приплюснутый, глаза зеленые и хитрые, с длинными женскими ресницами, которыми парень наивно хлопал по любому поводу. Его темные жесткие волосы кучерявились, а чуть пухлые губы виновато улыбались каждому встречному.

Он щеголял в каком-то несуразном наряде, состоящем из необычных узких штанов синего цвета, прошитых желтыми нитками, и тонкой рубахи с нарисованной на ней страшной мордой лупоглазого джинна с треугольными волосами, торчащими во все стороны. Рубаху украшала корявая надпись на никому не известном языке. Ноги молодого человека были обуты в невиданную бело-красную обувь, завязанную веревками, продетыми в дырочки крест-накрест. Молодой человек ни слова не понимал из языка правоверных мусульман и все время бормотал какие-то непонятные слова на странном, варварском наречии. А когда его спрашивали о чем-либо, он тыкал себя кулаком в грудь и выкрикивал нечто вроде «синдар бадя». Постепенно все стали называть его Синдбадом. Новое имя молодому человеку пришлось по вкусу, и он на него охотно откликался.

Хотя Синдбад был силен, крепок и широк в плечах, его не особо тянуло к тяжелой работе, и он всегда долго, с сомнением приглядывался и приценивался к ней, вечно привередничал и воротил нос. В общем, вел себя, как какой-нибудь нувориш, хотя иной раз ему и в рот-то положить было нечего. И это окружающих несказанно удивляло. Однако если уж парень брался за что, то работа спорилась у него в руках. Купцы и бывалые грузчики только диву давались, как он, словно шутя, перетаскивал тяжеленные тюки и ворочал огромные бочки, с которыми иные справлялись разве что по двое.

Жил Синдбад в одной из подворотен, близ пристани – благо погода благоприятствовала этому, – в закутке меж двух смыкающихся глинобитных стен. Там у него лежал набитый соломой джутовый мешок – что еще надо бедному чужестранцу, чтобы хорошенько выспаться или просто передохнуть.

Обедал он, как правило (когда, разумеется, в кармане звенела монета), в чайхане на пристани, где собирались завсегдатаи городка неспешно обсудить за пловом и горячим зеленым чаем новости и дела. Синдбад обычно скромно сидел в уголочке, грыз лепешку, иногда даже с пловом или кабобом, и прислушивался к разговорам, пытаясь вникнуть в смысл незнакомых слов.

Надо заметить, кабоб в Эль-Хайя называли исключительно жареным мясом – именно так и никак иначе! Дело в том, что эмира этого благословенного города звали Нури ибн Кабоб, и никто не рисковал называть мясное блюдо именем великого правителя. Откуда правителю досталось такое имечко, оставалось только догадываться. Вероятно, его отец был большим любителем мясных блюд…

И вот, в один из прекрасных погожих дней, когда Синдбад уже доедал скромный обед, в чайхану вошли два расфуфыренных джентльмена. Синдбад тут же признал в них чопорных англичан колониальной эпохи, не узнать которых было просто невозможно.

Англичане смотрели на всех свысока, явно полагая себя исключительной нацией. Надменно вскидывая подбородки, они пихали плечами всех, кто, по их мнению, мешал им пройти к элитному топчану, застеленному лучшими курпачами и с квадратным, резным дастарханом посередине.

Один из англичан, проходя мимо Синдбада, пихнул его локтем. Синдбат, любовно наполнявший пиалу горячим чаем и сыто цыкая зубом, плеснул на себя кипяток, вскочил и зашипел от боли. Присутствующие лишь осуждающе покачали головами. Англичане заржали. Этого делать не стоило. Им всего лишь и нужно было что извиниться и убраться подобру-поздорову. Но когда мания величия позволяла себе обдуманные поступки?

Синдбад от злости покраснел, словно хорошо проваренный рак, затем неожиданно схватил наглого англичанина за жабо, притянул к себе и без особого размаха съездил здоровенным кулачищем по наглой англосакской морде. Жабо осталось в руке Синдбада, а англичанина снесло к противоположной стене чайханы и так припечатало к ней, что несчастный закатил глаза и неторопливо сполз на пол. Окружающие охнули, округлив глаза. Второй англичанин, изрядно побледнев, потянул из ножен шпагу. Синдбад предупредительно зыркнул на него, но англичанин попался, похоже, совершенно тупой.

Блеснула сталь клинка. Англичанин сделал выпад, но Синдбада в том месте уже не оказалось. Парень успел сместиться вбок, схватил англичанина за широкую короткую штанину и камзол, шутя поднял в воздух и, держа над собой, словно пуховую подушку, пронес к перилам на улицу. Англичанин от неожиданности выронил шпагу и заверещал, потешно болтая руками и ногами.

– И-и-эх! – выдохнул Синдбад, выбрасывая англичанина из чайханы.

Тот покатился по хорошо утоптанной и унавоженной мостовой и плюхнулся головой в одну из свежих навозных куч. Чайхана огласилась здоровым хохотом. Все кинулись поздравлять Синдбада, дружески похлопывая его по плечам и спине.

Синдбад же скромно высморкался в ажурное шелковое жабо, которое все еще держал в руке, засунул его в карман штанов и вернулся к прерванному обеду. Хозяин чайханы притащил Синдбаду бесплатно огромную палку шашлыка, посыпанную нарезкой из лука и щавеля, еще одну лепешку и полный чайник свежезаваренного чая.

Не подумайте только, будто хозяин чайханы впал в слезливый альтруизм. Нет! Он сразу смекнул выгоду: такого охранника еще поискать надо. Однако Синдбад лишь поблагодарил скромным кивком и принялся за еду, сочтя ее вполне заслуженной.

Мимо на карачках прополз первый англичанин, отклянчив зад и бренча по полу кончиком шпаги. Вокруг его правого глаза расплывался огромный синяк. Англичанин пугливо косился на местного богатыря, но Синдбад не удостоил его вниманием, продолжая трапезу и периодически утирая рот рукавом халата.

Откуда у Синдбада взялся халат? Это отдельная история, достойная, как мне кажется, вашего внимания.

Однажды, когда Синдбад, изрядно измучившись за трудовой день, прилег у себя в закутке, рядом с ним объявился ловкий воришка. Он долго крутился поблизости, пока Синдбад не уснул, а потом аккуратно стянул с ног бездомного удивительную обувь и припустил с ней наутек.

Пропажа обнаружилась лишь на следующее утро, и Синдбад, витиевато выругавшись на своем непонятном наречии, отправился в город искать пропажу. Вора он обнаружил спустя всего полчаса. Тот важно расхаживал вдоль базарной площади, примериваясь к чужим кошелькам.

Надо сказать, воровать подобную слишком заметную обувь – то же самое, что угнать единственный в городе лимузин, причем у главного мафиози, а потом с дури взяться разъезжать на нем перед окнами его дома.

Вор заметил Синдбада, приближающегося к нему с грозным видом, в самый последний момент. Синдбад, успел даже ухватить вора за халат, но тот прекрасно понимал, что его ждет, вывернулся и, откупившись халатом, припустил к выходу с базара. Столь понравившаяся вору обувь была ему несколько велика, и он, хлюпая пятками, запнулся за торчавший из земли булыжник и растянулся на дороге. Обувь слетела с его ног.

Синдбад покрутил в руке халат, удовлетворенно хмыкнул и натянул на себя – халат ему пришелся впору. Затем Синдбад медленно приблизился к незадачливому воришке, с кряхтением поднимающемуся с земли, отвесил ему доброго пинка и неторопливо обулся. Можно было, разумеется, сдать воришку городской страже – закон здесь был суров, и любитель чужого добра остался бы как минимум без кисти руки, – но Синдбад был по натуре отходчивым и незлобивым человеком и потому, сочтя халат достаточной платой за нанесенный моральный ущерб, просто развернулся и удалился восвояси.

…Когда Синдбад покончил с так удачно, можно сказать, за сущий пустяк, привалившим ему шашлыком, бросил на стол пару медяков за чай и лепешку с чувотом и собрался уйти, к нему подлетел хозяин чайханы и дернул молодого человека за рукав халата. Синдбад недовольно нахмурил брови, но чайханщик заискивающе расплылся в улыбке и жестами попытался объяснить тому, что желал бы нанять его вышибалой. Синдбад долго не мог понять, чего от него добивается пожилой пройдоха, а затем коротко кивнул, сдвинул в сторону чайханщика и вернулся на топчан, указав пальцем на пустой чайник. Чайханщик вздохнув поплелся за полным.

Работы у вышибалы было немного. На Востоке народ в большинстве порядочный, воспитанный и законопослушный. Тем более когда наказание за проступки весьма сурово. Но Синдбад все же оправдывал свое содержание. Периодически он вытряхивал деньги из наглецов, не желавших по тем или иным причинам платить за еду, причем, как правило, все, что были их в карманах. Никто, правда, не возмущался: слава Аллаху, живы остались! Иногда выставлял из чайханы местных мафиози в лице разбойной шайки с громким названием «Гиены пустыни», державшей в страхе всех торговцев и требующих огромную плату за «крышевание». А то и подворачивались под руку эмирские сборщики налогов. Они были еще наглее разбойников, и с ними Синдбад вовсе не церемонился.

Сборщики налогов возмущались вовсю, брызжа слюной и грозя страшными бедствиями, но, как правило, происходило это уже в стороне от чайханы, потому как на самом деле они боялись связываться с неустрашимым силачом. В конце концов, собственное здоровье дороже нескольких серебряный монет, отсутствия которых пресветлый эмир даже не заметит.

Синдбад в драке был быстр, ловок, неутомим и практически неуязвим. Несколько ссадин и легких порезов не в счет. К тому же он применял никому неизвестные здесь приемы, действенные и наводящие ужас даже на бывалых громил. Так что вскоре чайхана стала самым безопасным и процветающим местом в городе. Ее хозяин не мог нарадоваться на нового работника, но, каждый раз принося Синдбаду плов или шашлык, он на нет изводился от жадности и весь вечер потом не находил себе места: Синдбад не только отменно исполнял свои обязанности, но и ел за троих.

Надо сказать, Синдбад за пару с небольшим месяцев прилично выучился говорить на местном наречии и охотно сдабривал речь восточными ругательствами – как известно, именно ругательства есть то первое, что учат все переселенцы.

– Куда прешь, грязный шакал? – отгонял Синдбад нищих попрошаек, не желавших зарабатывать честным трудом. Или подбадривал вылетающих из чайханы разбойников фразой: – Будешь знать, сын облезлой верблюдицы! – Ну и тому подобное в том же духе.

А по вечерам, когда на ночном небе зажигались звезды – здесь они не такие, как у него на родине, и небо шире и бархатнее, и луна крупнее и ярче, – Синдбад, лежа на топчане, вздыхал о том мире, откуда он не по своей воле был заброшен сюда, на Восток.

По настоящему Синдбада звали Синдарев Богдан, Бодя, как звала его мама, ласково улыбаясь и приглаживая сыну непослушные жесткие вихры, о которые было сломано немало гребней.

Мама воспитывала сына одна, выбиваясь из сил на должности главбуха крупной фирмы. Папа исчез еще до рождения Богдана, и единственное, что мальчик знал о своем отце – он был казахом. Ни имени, ни фамилии, ни кем он был по профессии. Просто казах, и все – не более и не менее. Заделал матери ребенка и слинял, видимо, устрашившись ответственности.

Мать, похоже, несильно расстроилась, хотя ночами иногда плакала в подушку, но Богдан сомневался, что именно казах и был причиной ее слез: несчастной женщине вполне хватало проблем и с собственным сыном, вечно встревающим в какие-то истории.

Учился Богдан ни шатко ни валко, перебиваясь с четверки на тройку. Драки обходил стороной, но если уж кто задевал его по-настоящему, то остановиться уже не мог, и принимался крушить все вокруг. Ссадины и шишки у противников – только полбеды. Вылетали стекла, ломались парты, падали классные доски… Несчастная мать не успевала оплачивать ремонты, а Богдан только твердил свое: «А чего он?» – и неизменно шмыгал носом, в душе соглашаясь с матерью, и каждый раз обещал себе взнуздать непокорный характер.

Чтобы направить энергию сына в нужное русло, мать отдала Богдана в секцию дзюдо. Там Бодя, помимо приемов, научился держать себя в руках…

При всем при том Богдан просто бредил Востоком. Вероятно, тяга к Востоку было единственным, что ему передалось от отца. Богдан зачитывался «Тысячей и одной ночью», похождениями хитреца и заступника бедных ходжи Насреддина и с жадностью поглощал все фильмы, имеющие хоть какое-то отношение к Востоку.

После школы были колледж, где Богдан выучился на повара, и армия, о службе в которой Богдан не любил вспоминать – нудное однообразие с попыткой превратить его в беспрекословно подчиняющегося робота, чего Бодя терпеть не мог. Да и оружие он не особо жаловал. А после была столь же нудная работа в ресторане, где спесивым клиентам вечно что-нибудь не нравилось. И еще неудачная любовь…

Однажды, перебирая старые вещи на пыльном чердаке своего дома, Богдан среди прочего наткнулся на пыльную керосиновую лампу. Повертев лампу в руках, он потряс ее у самого уха, – внутри лампы плеснулся керосин. Богдан никогда раньше не видел таких ламп, и ему стало любопытно, как она работает. Тем более в ней сохранилось немного топлива.

Захватив лампу с собой, он вернулся к себе в комнату, сел на кровать и долго вертел в руках необычный светильник. Лампа была очень старая, стекло ее покрывал толстый слой пыли, сквозь который виднелась сеточка мелких трещин. Зеркало помутнело, окислившись, и ничего не отражало, а на металлическом основании кое-где вздулось пузырями и отслоилось никелированное покрытие. Из-под него проступили темные пятна ржавчины.

Богдан аккуратно, почти любовно протер лампу тряпочкой, затем притащил с кухни коробок спичек и покрутил маленькое колесико сбоку. Чиркнул спичкой.

Зажечь лампу он не успел…

– А-апчхи! – раздалось из лампы.

Лампа подпрыгнула на столе, и Богдан едва успел подхватить ее, чтобы та не грохнулась на пол, но тут же поставил на место и отдернул руку: из лампы повалил сизый дымок.

Спичка, догорев, обожгла пальцы.

Богдан зашипел от боли, загасил спичку и отбросил ее в сторону. Обожженный палец он засунул в рот, пристально наблюдая за дымом, продолжавшим валить из фитиля. Странное дело, но Богдану почему-то не было страшно. Сколько раз он читал о джиннах и видел их в кино, но никогда не думал, что сможет вживую столкнуться с одним из таинственных волшебных существ.

Дым между тем не рассеивался, а собирался под потолком, словно заполнял собой некую невидимую форму, по очертаниям напоминавшую грудь, плечи, руки и голову человека. Силуэт с каждым мгновением становился плотнее, и вдруг распахнулись глаза…

На Богдана изучающее уставились два зеленых круглых глаза.

– Привет, – доброжелательно улыбнулся Богдан и помахал рукой.

Джинн удивленно вскинул дымные, клубящиеся брови, но промолчал.

– Ты что, немой? – немного обиделся Богдан.

– Я не немой, – хрипло отозвался джинн. – И мое имя Ала-джинн. Скажи мне, о человек, какой сейчас год?

– Я думал, джиннам полагается сказать: «слушаю и повинуюсь, о мой господин».

– Нахальный маленький человечек! – джинн начал грозно раздуваться. – Я могу тебя растереть в порошок, превратить в…

«Вероятно, какой-нибудь полоумный джинн, – решил Богдан. – Или у него старческий маразм, и толку от него теперь никакого».

– Хорошо, можешь убираться, – Богдан внезапно утерял к джинну всякий интерес и потянулся за спичками.

– Что ты собираешься сделать? – разволновался джинн, внезапно перестав увеличиваться в размерах. Он даже немного опал, несколько уплотнившись.

– Хочу посмотреть, как она горит.

– Заклинаю тебя, не делай этого!

– Почему? Моя лампа – что хочу, то и делаю!

Богдан пододвинул лампу поближе к себе. Дымный хвост джинна потянулся вслед за ней, а сам джинн, дернувшись, испуганно отстранился.

– Но где же я тогда буду жить? – воскликнул Ала-джинн.

– А мне пофигу! Найдешь другую лампу. – Богдан чиркнул спичкой, и на ее конце расцвел трепещущий огонек.

– О человек, пощади! Я перебрался в твою лампу давным-давно, спасаясь от гнева великого Сулеймана. Я марид, и не переношу огня!

– Врешь, лампе от силы лет пятьдесят. – Богдан потянулся спичкой к фитилю, скрытому за медной сеточкой.

– Вру, – согласился джинн. Лампа немного отодвинулась от пальцев Богдана. – Я отказался выполнить волю повелителя джиннов, и меня исторгли из моего жилища. Ах, какая была лампа, медная, удобная… Подожди, о человек!

– Ну что еще?

– Скажи свое сокровенное желание, и я исполню его!

– Только одно? – Богдан загасил спичку и повертел ее в пальцах.

– А разве бывает много сокровенных желаний, о жадный юноша? – выкрутился джинн, заискивающе склонив вбок голову и умывая руки.

– Нет, – согласился Богдан. – И я вовсе не жадный.

– Вот и славно! Я читаю в твоем сердце…

– Лучше не надо. Я сам неплохо в нем читаю, – остановил Богдан джинна.

– Но разве ты не хотел попасть на Восток? Ах, дивный, чарующий Восток, – джинн, поведя рукой, слегка зацепил люстру. Та опасно закачалась, но джинн, не обратив на нее внимания, продолжал проникновенно вещать: – мир минаретов и прекрасных гурий, заставляющих трепетать мужские сердца! Мир сказочных легенд, услаждающих слух и разум отроков, подобно кристальным водам колодца средь жгучей пустыни, дарующим наслаждение и радость усталому путнику…

– Достаточно, я понял, – прервал нескончаемый поток слов Богдан. – Но все же желаний маловато.

– Хорошо, два! Только для тебя, о мой несравненный повелитель.

– Три, – продолжал торговаться Богдан.

– Ты слишком многого требуешь от меня!

– Четыре!

– Хорошо, три так три! – поспешно согласился джинн и обреченно вздохнул. – Но после обещай мне свободу.

– Да на здоровье!

– О щедрейший и добрейший из повелителей! – обрадовался джинн, складывая руки на груди. – Приказывай, и я исполню твое первое желание!

– Ты что-то там говорил про Восток…

– Слушаю и повинуюсь, – джинн вытянул губы трубочкой и дунул на молодого человека.

Мир вокруг закружился. Богдана подхватил воющий поток и бросил в пучину времени и пространства…

Так Бодя попал на Восток.

Лампы при нем не оказалось, и как теперь добраться до бессовестного джинна, облапошившего его, словно младенца, Богдан не имел ни малейшего представления.

Восток оказался вовсе не таким сказочным местом, как то рисовали его фантазия и сладкие речи джинна: нищета, грязь, нахальные стражники, хитрые торговцы, жадные менялы, обирающие народ наравне с муллами, сборщиками налогов, бессовестными судьями и прочими, подобными им. И, главное, никаких гурий! А самое противное, нигде не продавали ни хваленой араки, ни вина на худой конец. Спиртное официально было запрещено Кораном, но Синдбад не без причины подозревал, что где-то им все-таки подпольно торгуют. Только вот где?

…Синдбад спустил ноги с топчана и потянулся за стоявшей у стены саблей. Саблю он не так давно отнял у одного из разбойников в качестве военного трофея. Ее легкие ножны были отделаны серебряными завитушками и полудрагоценными камнями, зато гарда и навершие эфеса оказались богато инкрустированы крошечными рубинами. Богдан взялся за рукоять и потянул саблю из ножен, отложил их в сторонку и полюбовался тонким синеватым лезвием дамасской стали. Такое лезвие действительно могло рассечь тончайший шелковый платок на лету. Богдан вытащил из кармана жабо англичанина и принялся любовно полировать лезвие сабли.

Рядом с чайханой что-то зашуршало. Синдбад опустил саблю на колени и прислушался, вглядываясь в темноту. За углом чайханы кто-то тихонько крался – не иначе воры пожаловали!

Появившийся из-за стены силуэт толстого, низенького человека, остановился у лестницы и покачалась из стороны в сторону. Человек пробормотал нечто неразборчивое и крепче прижал руками халат на груди, словно сильно замерз. Синдбада, затаившегося в темноте, он не заметил. Немного постояв, неизвестный поднялся по ступенькам неуверенной походкой и шумно выдохнул. Вновь остановился, вслушиваясь в тишину. Синдбад, отложил саблю в сторонку, поднялся с топчана и, бесшумно прокравшись вдоль стены к сильно припозднившемуся посетителю чайханы, схватил его за грудки.

– Ага-а, попался, гнусный воришка! Ух ты, шайтаново отродье!

– Ай! – неизвестный подпрыгнул от неожиданности. – Синдбад, это же я!

– Хозяин? – удивился Синдбад, разжимая пальцы и принюхиваясь.

От Махмуда – так звали чайханщика – разило винным духом.

– Ты не спишь? – заплетающимся языком проговорил Махмуд, отодвигаясь от собственного вышибалы и придерживая руками что-то под халатом.

– А ты, хозяин, я смотрю, злостный нарушитель Корана, – шутливо погрозил пальцем Синдбад, прищурив один глаз.

– С чего ты… ик… взял?

Пятящийся Махмуд несколько сошел с лица, что было заметно даже в темноте. Лишь его нос продолжать пылать красным пятном.

– А что у тебя припрятано под халатом? – спросил Синдбад, надвигаясь на чайханщика вихляющей походкой.

– Ничего, теб-ик… показалось. Иди лучше спать, – пролепетал Махмуд, отступив еще на шаг, и уперся спиной в деревянные перила.

– Тебе, наверно, тяжело, давай помогу, – продолжал настаивать Синдбад, протягивая руки.

– Уйди, сын греха! – взвизгнул вконец перепуганный Махмуд, заслоняясь одной рукой.

– Э, хозяин! – поцокал языком Синдбад, осуждающе качая головой. – Разве я сын греха? Это ты у нас величайший грешник. К тому же разве тебе неизвестно, что пить одному – великий грех?

– Ты так думаешь? – засомневался Махмуд.

– Точно тебе говорю! Аллах завещал делиться с ближним…

– …Знаешь, М-мх-муд! Ты н-нплохой… как его… м-жик! – Синдбад поводил пальцем у лица Махмуда, приобняв того за плечо с трудом фокусируя взгляд на лице чайханщика.

Они сидели на элитном топчане. Перед ними стояли последний из трех кувшинчиков с аракой, две пиалы и тарелка с нарезанным салатом из помидоров и огурцов, к которому никто из них так и не притронулся. Два пустых кувшинчика валялись рядом на курпачах. Махмуд что-то мычал, все время пытаясь завалиться вбок. Лицо его опухло, нижняя губа отвисла, а глаза остекленели и глядели в одну точку.

– Д-вай вып… ик…, – предложил Синдбад, ухватил нетвердой рукой кувшин и плеснул в две пиалы араки, но больше пролил на столик.

– Д-вай, – согласился Махмуд, принимая пиалу, и опрокинул ее на себя.

– Сюши, Мх-муд, – Синдбад влил в рот араку, поморщился и грохнул пиалой о столик, – а хде у вас тут… эти, как их… бабы?

– Ба-бы… – эхом отозвался чайханщик, неловко стряхивая с халата очередное мокрое пятно. – Хто-хто?

– Жен-щи-ны! – раздельно произнес Синдбад, потрясая руками. – Хде они?

– А! Женщины – они… взде, – произнес Махмуд и упал лицом в салат.

– О-о, – расстроено протянул Синдбад и потряс кувшин, который до сих пор держал в руке. Арака плеснулась на донышке.

Синдбад вылил ее в рот и откинул пустой кувшин на курпачу. Подцепив непослушными пальцами с тарелки дольку помидора, он сунул ее в рот и сполз с топчана. Несколько попыток попасть ступнями в кроссовки не увенчалась успехом, и Синдбад, махнув на них рукой, направился в личные апартаменты Махмуда – душа требовала еще кувшинчик, а у барыги-чайханщика, как он думал, явно где-нибудь был припрятан по крайней мере еще один. Но Синдбад дотянул только до лежанки, застеленной мягкими, словно царская перина, курпачами, и блаженно растянулся поперек нее…